Яно медленно двигался во тьме, нашел ручку на лампе. Он включил ее, и стало видно его бледное лицо. Он вздохнул и отцепил яркую накидку, бросил ее на диван и опустился на кресло у камина.
- Это она? – спросил я.
Он вскрикнул и вскочил с кресла, сбив столик. Книга и чернильница взлетели. И вдруг красивая рапира, которая всегда была на его поясе, оказалась направленной на мою грудь, и он держал ее уверенно.
Он знал, как ее использовать.
Я поднял руки.
Он смотрел в тусклом свете.
- Ты! Что ты… как ты сюда попал?
Я отошел к дивану у окна в паре дюймах от него, чтобы рапира оказалась дальше от моего сердца.
- Я прошел по балконам.
- До ближайшего три этажа!
Я указал на пол.
- На каждом этаже есть выступ, чтобы слуги чистили стекло. Одна из лестниц тянется мимо вашего балкона.
- Но идет дождь!
- Да.
Он опомнился и разозлился.
- У меня есть стражи.
- Я бросил камень, - он смотрел на рапиру. – Стражница пошла проверить шум. Я проник мимо.
- Все мои двери закрыты.
- Я могу его взломать, - сказал я. Дядя Элоиз, Арлен, показывал нам это до того, как нам исполнилось десять. Я проникал так в комнату с припасами для разведчиков, чтобы брать вещи для пути в лес.
- Выметайся, - прорычал он. – Пока тебя не арестовали и не выслали, - он опустил ладонь на рапиру, чтобы она не дрожала, собирался пронзить мое сердце. А потом он стал настороженным. – Что ты сказал сначала?
Я поднял маленький рисунок углем, похожий на портрет. Хоть и грубый, рисунок изображал женщину с почти идеально круглым лицом, ее длинные волосы были заплетены в замысловатый пучок, украшенный драгоценными камнями. У нее был маленький нос и маленькие круглые губы, и она смотрела краем глаза на художника, словно знала то, что не знал он.
- Где ты это взял? – с паникой в голосе спросил Яно.
- Стояло у кувшина с водой на столике у твоей кровати, - сказал я.
Он встряхнулся.
- Выметайся! – повторил он, кончик рапиры задел мою брошь-светлячка. – Уходи и больше не говори со мной.
Я опустил рисунок, пытаясь убедить себя, что он не убьет меня. Мои нервы мне не верили.
- Яно, прошлая ашоки не умерла при нападении на карету, да? Она где-то, живая. И кто-то шантажирует тебя ее безопасностью.
Он застыл, кончик рапиры и его ладонь впервые задрожали. Он нахмурился.
- И откуда ты это знаешь? – спросил он.
- Я проследил за тобой с кедра во время Квални Ан-Орра, - сказал я. Я решил, что правда была тут лучше. – Я слышал ваш разговор с госпожой Фалой.
Он помрачнел.
- Ты шпионил за мной.
- Ты шпионил за мной, - отметил я.
Его гнев стал смятением.
- Когда?
- Ты говорил мне в первый день моконси, что твои люди следят за нами.
Смятение вскоре сменилось пониманием.
- О. Точно.
Я приподнял бровь.
- Или это была просто угроза?
- Ну… - он растерялся на миг, а потом вспомнил о гневе. Он поправил хватку на рапире. – Даже так, не важно – ты только что признался, что подслушивал мои дела.
- Мне нужно было что-то делать – иначе мы с Элоиз боялись, что ты обвинишь нас в каком-то шантаже.
- А почему нет? – резко спросил он. – Все мелочи указывают на вас.
- Что указывает? – я развел руками. – Почему мы обменивались детальными письмами год, а потом устроили бы сложное нападение на человека, которого не знали, а потом заставили бы твоих слуг шантажировать тебя?
Он замешкался.
- Признаю… я так и не понял ваш мотив.
- Нет мотива, Яно. Мы отчаянно желали переговоров. И Фала говорила о великане в плаще – меня таким не назовешь, и если он не говорил на ломаном моквайском с сиприянским акцентом, я не знаю, кого из нас ты хочешь в этом обвинить.
Он хмуро глядел миг, поджав губы. А потом, вздохнув, опустил рапиру. Он прислонил ее к столику и рухнул в кресло, как свеча от жара печи. Он сжал голову руками, волосы выбились из золотой шпильки.
- Я не знаю, что делать, - пробормотал он.
Я отошел от окна к камину. Я опустил рисунок на его колени, и он смотрел туда.
- Как ее зовут? – спросил я.
- Тамзин, - сказал он. – Тамзин Моропай Охра.
- Это ее пустой пьедестал в Зале Ашоки?
Он утомленно кивнул.
- Да.
- Каким был ее инструмент?
- Дульцимер – старинный народный инструмент. Ее голос – просто чудо, как и ее умения со словами.
- Фала сказала мне, что были споры из-за текста на пьедестале.
- Нет споров, - сказал он мрачно, глядя на меня. – Мне говорили в одном из писем использовать безобидную фразу для ее памяти. Не важно, ведь памятника не будет. Она не мертва, и я сохраню это.
Я опустился на второе кресло.
- Как долго это длилось?
- Четыре недели, - сказал он. – Тогда я получил первое письмо. В нем говорилось назначить Кимелу ашоки перед моей коронацией, следовать ее советам при дворе.
- Иначе что? – спросил я.
- Иначе они убьют Тамзин.
- Ты уверен, что она точно у них?
- Да, - он выудил из кармана маленькую цепочку с ключами и золотой браслет с янтарными кабошонами. – Они прислали ее си-ок с первым письмом.
- Это точно ее? Не подделка?
- Нет, - он перевернул браслет. У застежки, неуместные среди золота и янтаря, были три поцарапанные стеклянные бусины, похожих на обычные, которые я видел на браслете госпожи Фалы – зеленая, голубая и желтая. – Тамзин дал право на си мой отец, но она не взяла новый, а сохранила тот, который ей дали родители. Ювелир добавил янтарь, но они не смогли повторить стеклянные кусочки, которые носит обычный народ, - он сжал браслет, защищая его. – И ее подпись на всех письмах?
- Можно увидеть первое? – спросил я.
- Нет, - он посмотрел на меня. Его голос был твердым. – Его нет.
- Ты его уничтожил.
- Нет, кто-то забрал его. Я получаю письма, они у меня на день, а потом пропадают. Кто-то забирает их. Я думал, что куда-то сунул первое, искал часами. А потом второе пропало из выдвижного ящика тумбочки у кровати ночью. Третье я спрятал, - он указал на изящный колчан на стене, он был вышит, полон стрел с черно-синим оперением. – Оно было там три дня, а потом пропало. Кто-то приходит и забирает их из моей комнаты. Мои слуги не знают, кто, - его лицо было белым, как береза. – Но не в этот раз. Я буду сидеть и ждать всю ночь с письмом в руке, с мечом в другой руке, - он вытащил конверт из-под камзола, крепко сжал его.
- Это недавнее?
Он кивнул с серьезным видом.
- Пришло во время Бакконсо.
Я вспомнил записку, которую он читал, когда я подошел – конечно, он сорвался от моих слов.
- Можно посмотреть?
Он задумался на миг, отдал ее мне. Его имя было написано на конверте грубой рукой. Пятно воды размыло последние буквы. Я вытащил пергамент. Он был в пятнах. Две строки тем же почерком.
Назначение ашоки нельзя отменить.
Следи за этим.
А вниз другим почерком, немного неровным, значилось:
Тамзин Моропай
М в ее фамилии была с острыми углами, словно ее рука дрожала, пока она писала это.
Словно ей было больно.
- Уверен, что это ее почерк? – я посмотрел на нее. – Они не подделывают ее имя?
- Да. Нет… Я не… - он потер глаза. – Это важно? Я бы так рискнул?
Он словно спрашивал себя, а не меня. Огонь трещал в камине, пламя сияло на золотой шпильке в его волосах, на лазурите его си-ока, на янтаре браслета Тамзин в его пальцах.
- Она не просто друг? – спросил я.
Он молчал, все еще закрывая глаза рукой.
- Я был дураком, - сказал он.
Я посмотрел на письмо, а потом на него.
- Яно. Я могу говорить на восточном? Мне нужно убедиться, что я все понял.
- Ра, - хрипло ответил он, его восточный был идеально звучащим.
- Этули, - поблагодарил я его. – Скажи, если я понял не так. Эта женщина, Тамзин, была прошлой ашоки, говорящей правду, обладающей серьезным навыком.
- Да.
- И ты ее полюбил? Когда?
Он вздохнул и опустил руку, смотрел на потолок.
- Два года назад. Когда я услышал, как она поет «Солнце и дождь», перед тем, как она пришла в замок, желая стать ашоки. Но я молчал, потому что она… она делала меня таким… куас… - он выругался и потер лицо и растрепал волосы. – Прошлый ашоки, которого я слушал, пока рос, пел о сильной Моквайе, первой в промышленности, величайшем народе на западе. Моя бабушка назначила его до моего рождения. А потом она умерла, а через несколько лет умер и ашоки, и мой отец назначил Тамзин. И она пела… то, о чем я ни разу не слышал.
- О работорговле?
- Позже, да. В первый год ее послание было общим. Опасность смешивалась с нашим успехом, она пела о лжи себе, о том, что нужно было понять свою цель. Я не слышал такого. Это было как… - он убрал ладонь с лица, словно поднял вуаль.
- Как это воспринимал двор? – спросил я.
- Некоторые очень хорошо. Люди, которые работают в Толукуме, которые торгуют со странами без рабов, которые помогают бедным в нашей стране, помогают детским домам, приютам. Они ощутили, что Тамзин говорила правду, которую всегда опускал прошлый ашоки. Но другие, конечно, особенно те, чья промышленность зависит от рабов… - я вспомнил министра Кобока. – У нее стали появляться враги при дворе. Они есть у каждого ашоки, конечно, но ее становились все громче. Я не хотел признаваться в чувствах, потому что не хотел… как вы говорите? Топить корабль?
- Раскачивать, - я кивнул. – Когда все изменилось между тобой и Тамзин?
- Может, год назад, во время Квални Ан-Орра. Народ спешил к балконам, чтобы увидеть радугу, все шептали Молитву красок. И я так делал, встал у перил, а потом понял, что рядом со мной был кто-то еще. Я обернулся и увидел ее, - он повернул си-ок с янтарем, глядя, как свет мерцал на камнях. – Она смотрела на небо, улыбнулась и сказала: «Забавно, как мы делим ее на двенадцать частей. Люди любят все упрощать, когда правда…». Прости, не помню слово. Опоко – когда все краски сливаются без брешей?
- Спектр, - сказал я.
- Да, спектр. И я сказал: «Да, и я такое чувствую. Мы все упрощаем», - и мы заговорили. И я узнал, что она была не такой пугающей, как я думал. – Умная, да, и уверенная, но дружелюбная и спокойная.
- И все закрутилось? – сказал я.
- Все… закрутилось…
Я исправил фразу:
- У вас развились отношения.
- Да, случайно. Икуа, - он стал запинаться на восточном. – Мы были скрытными. Так мы думали. Мы были осторожны, и я все еще не понимаю, как… как кто-то узнал, - он потер глаза. – Это необычно, чтобы ашоки и принц полюбили друг друга. Многие ашоки не заключают браки. Король или королева еще не были в браке с ашоки. Это не незаконно, просто… не мудро. Так ашоки будет предвзятым. Мы знали, что при дворе поднимется шум, так что согласились действовать медленно и осторожно пару лет, а потом уже принимать серьезные решения. Мы были на публике просто знакомыми, скрывали письма… и одни мы оставались только на еженедельных встречах, когда она помогала мне писать письма принцессе Элоиз.