Лучше уж остаться непонятым, чем быть понятым неверно. Ясно, что чаще или реже с феноменом недопонимания сталкивается каждый, многие рефлектируют и на темы намеренного искажения широкого мнения о довольно общих, касающихся так или иначе каждого предметах.
Обыкновение обывателя применять минимум ума не позволяет ему осознать влияние на его жизнь тех «абстрактных» предметов, что волнуют «этих бездельников»,— не важно, философов ли, политиков, или активных оппозиционеров. Для многих термины «прозрачность», «открытая экономика» или «права человека» затрагивают заметно разные области общественной жизни и быта.
Я устал, честно сознаться, полемизировать на эти темы, однако не намерен останавливаться, и привожу здесь мой перевод первой (опубликованной на странице автора) главы книги Дэвида Брина «Прозрачное Общество», где детально проработаны многие стороны предмета фиктивной дихотомии, в коей свобода противопоставляется приватности.
Прозрачное Общество
Вынудят ли нас технологии выбирать между свободой и приватностью?
Эта история,— о двух городах недалёкого будущего, скажем, десяти-двадцатилетнего. Так или иначе в одном из них вы, вероятно, будете жить, выбрать остаётся лишь в каком из.
На первый взгляд эти два города могут показаться очень похожими,— оба изобилуют потрясающими технологическими чудесами, особенно в сфере электронных медий, как и страдают от некоторых свойственных городам проблем. Возможно, совершился некоторый успех в их разрешении,— некоторые дети кажутся более образованными, воздух, может быть, стал значительно чище, чем сегодня, люди всё также беспокоятся о перенаселении и о следующем надвигающемся международном переломе.
Мы будем говорить не об этом но о замеченном между этими городами коренном различии, чётко выделяющем его от любого мегаполиса поздних девяностых, где исчезновение уличной преступности мы рассматриваем как симптом, следствие действительной перемены, смотрящей на нас с каждого фонаря, угла дома или дорожного знака,— миниатюрных камер, наблюдающих за транспортом и пешеходами на всех открытых пространствах.
Не попали ли мы в оруэлловский кошмар? Не избавились ли управители обоих городов от уличных грабителей ценой учреждения сталинской дистопии?
Всмотримся в первый город, бессчётные камеры которого напрямую сообщены с полицейским управлением, где офицеры безопасности используют замысловатые механизмы анализа изображений для выявления отклонений от общепринятого порядка,— или, возможно, от мировоззрения: жители, гуляющие по его улицам, знают, что любое их слово или действие могут быть замечены сотрудниками некоего таинственного ведомства.
Оставим их ненадолго, чтобы увидеть явное на первый взгляд сходство во втором городе: такое же повсеместное усеивание камерами каждой обзорной точки, в коем открывается коренное отличие,— устройства сообщаются не с полицейским управлением, а с коммуникатором каждого и любого гражданина этого мегаполиса.
Вот кто-то, совершая позднюю прогулку, хочет убедиться, что никто не притаился за приближающимся углом. Там торопящийся парень проверяет, ждёт ли его ещё свидание у фонтана. А чуть дальше беспокойная пара приглядывает за гуляющим в окрестностях ребёнком.
В торговом центре юный магазинный воришка попал к предупредительной охране, уделившей минуту внимания ритуалу соблюдения прав,— офицеру известно, что всё происходящее может быть изучено непроизносимым количеством пристальных глаз, не прощающих профессиональных оплошностей.
Во втором городе такие микрокамеры непозволительны в некоторых помещениях.. но не в управлении полиции,— любой гражданин может рассмотреть архивы, текущие дела и особенно самое предприятие управления камерами и убедиться в наличии на своих местах сторожащих общественный порядок, и только его, служащих.
Вопреки начальной их схожести города эти совершенной различностью своей обнаруживают непредопределимость развития крепкого противостояния в отношениях между гражданами и их гражданскими правами. Обе ситуации могут рассматриваться читателем как ничего не значащие страшилки, как и казаться равно нежелательными, но можно ли хотябы сомневаться в каком городе мы скорее предпочли бы жить, будь на то наша воля?
Технологическое решение.
Увы, похоже, остаётся лишь выбирать,— камеры уже наступают в связке с сетями данных, мгновенно распространяющих сонмы изображений туда и обратно быстрее самоей мысли.
На деле будущее уже прибыло. Десятью летами ранее в Британии, в King's Lynn, где в известных «проблемных местах» было установлено шестьдесят удалённо управляемых камер, установилось обыкновение прямой их связи с полицейским управлением. Итоговое снижение уличного бандитизма превзошло все предсказания,— преступность уступила наблюдаемые улицы наблюдателям. Сбережённые только на патрулировании средства окупили оборудование за несколько месяцев.
Множество городов скоро последовало примеру: шотландский Глазго сообщает о шестидесятивосьмипроцентном снижении преступности во всём городе, полиция Ньюкасла в это время выявляет записи более полутора тысяч свидетельств виновности, из которых лишь в семи случаях вина не была признана, что нисколько не изменило итога.
В мае 1997го тысячи ньюкасловских футбольных фанатов разнесли центр города. Детективы, изучив видеозаписи, отобрали полторы сотни портретов, восемьдесят из которых опубликовали в местной газете: в течение нескольких дней все они были опознаны.
Сегодня Великая Британия опутана более чем тремя сотнями тысяч камер, круглосуточно доставляющих изображения сотням офицеров, докладывающих об уменьшении дурного поведения в обществе. Опросы говорят о крайней популярности камер у граждан, хотя гражданин Британии либертарианских взглядов Джон Уодем (John Wadham) и некоторые иные разочарованы распространением технологий вынюхивания и заявляют: «Если это возможно использовать в иных целях, это естественно произойдёт».
Япония, Тайланд и Сингапур, другие страны быстро последовали примеру Британии в использовании закрытой телесети для присмотра за бесчисленными общественными местами. Британия в середине 1998го повысила планку испытанием полутора сотен камер, снимающих портреты пешеходов и сравнивающих их с портретами уличенных преступников.
Это медленнее проникало в Южную Америку, но и там уладилось. После получивших широкое общественное одобрение первых опытов Балтимор установил сотню розысковых камер по перекрёсткам центра. Нью-Йорк в 1997ом начал собственную программу по установлению круглосуточного удалённого наблюдения в Центральном Парке, на подземных станциях и в иных общественных местах.
Никто не отрицает очевидности и существенности прямых преимуществ, происходящих от скорого распространения технологий наблюдения. Не это проблема. В долгой перспективе и независимые люди Балтимора, и бессчётные иные сообщества вынуждены будут выбирать из тех же наших двух мифических городов. Кто в конечном итоге будет управлять камерами?
Обратимся к иным примерам:
Скольким родителям не хочется оставлять детей без личного присмотра в детских садах? Сегодня благодаря системе видео-наблюдения KinderCam, высокоскоростным телефонным линиям и основным поставщикам сети это возможно. Родители из любой точки мира могут увидеть в реальном времени своего ребёнка просто зайдя на kindercam.com и авторизовавшись. К концу 1998го KinderCam планируется установить в двух тысячах детских садов по всей стране.
Матери в деловых поездках, живущие в других регионах отцы, как и далеко живущие прародители, могут «включаться» в день их ребёнка. Изъяны? Чрезмерно заботливые родители могут оказаться назойливыми: теперь за неподобающим поведением ваше чадо могут застать и другие родители!
Иные из них ещё менее рады тем стеклянным глазам, что разрастаются по местам их работы и позволяют руководителю подключиться к ним ровно как они присматривают за своими детьми.
Если они замечают эти камеры. Сегодня разработчики способны втиснуть электронику для точки наблюдения в упаковку миниатюрнее сахарного кубика. Набор размером в половину сигаретной пачки недавно предлагался в Spy Shop, небольшой лавочке в Нью Йорке, расположенной в двух кварталах от Объединенных Наций. В это же время частью развития предпочтения «видео-нянь» стало вуалирование наличия таких устройств передачи данных в будильниках, телефонах и тостерах.
Важна востребованность этих устройств, большей частью жаждущими перепроверять своих нянь родителей, позволившая одной только фирме в Orange County, California продавать от пятисот до тысячи скрытых камер за месяц. К окончанию 1997го цены упали с двух с половиной тысяч буржуйских денег до четырёх сотен.
Камеры не единственные процветающие в наших городах устройства наблюдения. Начав с Редвуда до Сан Франциско некоторые полицейские отделения стали размещать в окрестностях уловители звука, сообщающиеся непосредственно со штабом. Пользуясь техникой триангулирования представители сегодня способны отличить на карте шум выстрелов и быстро отправить патруль на место действия без необходимости ожидать анонимного звонка от соседей.
В 1995ом Министерство Обороны наградило Alliant Techsystems контрактом на два миллиона за их прототипную систему SECURES, опробывающую усовершенствованную сеть звуконаблюдения в том числе в Вашингтоне, стремясь научиться отличать не только виды выстрелов, но и голоса зовущих на помощь людей.
Чем дальше,— тем лучше. Здесь технологи заявляют возможность простого улучшения оборудования, позволяющего назойливым надсмотрщикам подслушать в открытых окнах крики страсти или семейные дискуссии. Один представитель убедительно сказал: «Конечно мы не зайдём так далеко». Учитывая существующую доступность некоторых игрушек из фильмов о Джеймсе Бонде любому желающему с деньгами. Сегодня любой почти магазин электроники продаст вам очки ночного видения с искусно выполненной инфракрасной оптикой уровня снабжения военных по цене чуть меньше видеокамеры.
AGEMA Systems из Нью Йоркских Сиракуз продала нескольким полицейским отделениям устройства визуализации, способные заглянуть в дом с улицы и распознать жар от выращивания в здании марихуаны и иногда даже наблюдать перемещение человека меж комнатами. Военные и гражданские технологии углубленного видения сейчас двигаются тесно, как в оные годы было с компьютером.
Иными словами,— теперь и темнота не обеспечивает интимности.
И не ограда в саде. В 1995ом адмирал Уильям Оуэнс, тогда вице-премьер объединения руководителей персоналом, описал ожидаемую им в ближайшие годы работоспособную систему обнаружения: беспилотный дрон, снаряженный для проведения наблюдений с воздуха солдатами в полевых условиях. В то время как используемые военными автономные камеры оцениваются суммами порядка миллиона буржуйских денег, новая система окажется исключительно дешёвой и простой.
На место необходимости в большой команде управления придёт возможность его контроля одним обыкновенным солдатом с коммуникатором в ладони. Крохотные и тихие, такие управляемые удалённо средства (remote-piloted vehicles, RPVs) способны порхать среди деревьев в поисках опасностей рядом с силовой группой. При крупном производстве огромных количеств стоимость устройства упадёт.
Сильно ли уступают гражданские модели? Никакие законы и правила не оставят их вне наших городов надолго. Состоятельные, влиятельные и уважаемые люди обзаведутся такими легально ли, тайно. Приспособления будут становиться с каждым годом всё меньше, дешевле и умнее.
Слишком для предполагаемых частными солнечных ванн в собственном саде.
Более того, камеры наблюдения представляют собою лишь острие обиходного уже айсберга: изобилуют и иные новшества слежения и вторжения хваленой информационной эпохи. Защитит ли сообщение отправленный вами по-старинке почтой бумажный конверт, когда современные сканеры способны определить расположение чернил в конверте не нарушая его целостности?
Будем считать, что вы сообщаетесь электронной почтой и для уверенности в прочтении ваших сообщений лишь назначенным получателем пользуетесь программой шифрования. Какой смысл будет иметь какой-то шифр, если некоторый противник купил «лазейку» к вашей шифровальной программе? Или если видеодрон размером с осу влетит в вашу комнату, расположится над рабочим столом, выпучит пузырь линзы и проследит за каждым нажатием клавиши? (Некоторое количество успокоительных в этом смысле технических возможностей будет обсуждено в восьмой главе.)
В конце 1997го выяснилось, что полиция Швейцарии тайно следила за местоположением пользователей мобильных телефонов через компьютер телефонной компании, регистрирующим миллиарды перемещений за год. Swisscom могла определить положение пользователя с точностью в пределах сотен метров. Это содействовало некоторым полицейским расследованиям. Но мирные либертарианцы выражают горячее беспокойство, особенно с началом всемирного распространения родственных технологий.
Подобные вопросы возникают при обдумывании распространения обширных баз данных, содержащих информацию о нашей жизни, обыкновениях, вкусах и частных событиях. В третьей главе мы увидим, что кассовые аппараты в миллионах магазинов, клубов и аптек уже сливают поток готовых к обработке статистических данных о покупателях и их покупках. (Закупаетесь кремом от геморроя? Снимаете комнату в отеле на час? База данных знает.)
Корпорации обращают внимание на полезность этой информации для более эффективного обслуживания. Критики отмечают приобретаемое ими несправедливое преимущество знания о нас значительно большего, чем мы знаем о них. Вскоре компьютеры будут хранить все ваши материальные и карьерные данные, юридические документы и разбирающие вас до самых генов медицинские исследования. Всё это может практиковаться незнакомцами без вашего ведома, а иногда и открыто против вашей воли.
Как и в отношении камер на уличных фонарях наши решения определяют будущее информационных сетей,— как они будут контролироваться и кто сможет быть допущен к данным,— отразится на нашей жизни и будущем наших детей и их потомков.
• свежий взгляд
Проблема беспокойства за частные свободы породила поток книг, заметок и разоблачений,— от «Это Личное» Янны Смит и эрудированной книги «Право на Своё» Эллен Элдерман и Кэролины Кеннеди до самых диких, параноидальных неистовств увлёкшихся заговорами наблюдателей за рыскающим в каждой тени Большим Братом. У всего этого есть одна общая составляющая.
Часто сочинители призывают к оружию, провозглашают необходимость более бдительной защиты привычных частных свобод от вторжения безликими (выбрать нужное) правительственными чиновниками, корпорациями, преступниками или даже просто бездельниками.
Это обыкновенно, но не в нашем случае.
На деле уже давно слишком поздно сопротивляться вторжению камер и баз данных. Джинна не загнать обратно. Не важно сколько будет приниматься законов, это докажет лишь совершенную невозможность страхования от новых инструментов наблюдения и баз данных. Они прибыли надолго.
Скоро станет освещенным каждый уголок нашей жизни.
В действительности проблемой для граждан нового века будет выбор способов конкурирования, сотрудничества и развития в этаком мире. Прозрачном.
Обратимся к тем самым камерам, установленным на каждом столбе в первом и втором городах,— мы можем видеть конечую разницу образа городской жизни, происходящую от способа разрешения одного лишь вопроса.
Разделит ли большинство граждан право на доступ к этому видению мира равно с могущественными? Будет ли обыватель иметь и пользоваться священным правом наблюдать за наблюдателями?
Вернёмся к городу первому, где Джо и Джейн могут гулять обыкновенно никогда и не задумываясь об этих камерах над ними. Они могут даже верить официальным прошлогодним заявлениям об отключении и демонтировании шпионских глаз, когда на деле они лишь стали мельче и сложнее в распознании. Джейн и Джо гуляют в уверенности о невозможности слежения за ними их соседей (разве что старомодно выглядывая из-за окна). Другими словами Джейн и Джо свято верят в обладание неприкосновенностью частной жизни.
Обыватели города второго в лучшем положении,— они осознают, что по крайней мере за порогом дома какая-то приватность обыкновенно иллюзорна. Они знают, что каждый может подключиться к любой из фонарных камер,— и особенно не беспокоятся. Они осознают действительно значимое: они живут в городе с эффективной, уважаемой и, более того, ответственной полицией. Их дома священны от посягательств, но на улице любой гражданин, от богатейшего до беднейшего, может гулять в равной безопасности и пользоваться божественной властью по велению рассматривать мир со всех точек наблюдения и живо удивляться обширности но лёгкой преодолимости поселения, которым стал его мегаполис, как по волшебству превратившийся в город не людей но птиц.
Иногда граждане города второго обращаются к попыткам поностальгировать о былых днях до появления такого множества камер, или до вторжения в дома телевизоров, или до телефонов и автомобилей. Но в основном жители города второго понимают, что те времена прошли безвозвратно. Кроме всего кое-что делает жизнь выносимее: уверенность, что каждому известно состояние дела и прогнозы на ближайшее будущее. И наличие равных любому миллионеру или начальнику полиции прав.
Этой аллегории,— как и всем аллегориям,— позволено быть грубым упрощением. Например, гражданам нашего воображаемого города «открытого доступа» предстоит принять ещё десятки тысяч решений, вот лишь пара примеров:
Если кто-либо в принципе может воспользоваться этим устройством, чтобы проследить за кем-то до дома, должны ли уличенные преступники быть ограничены в доступе с сетям видеокамер?
Сможет ли любой приобрести поисковую программу, использующую изощренную технику поиска среди толп прохожих одного особенного лица? Если такие «ловушки» раскинутся по всему городу, многие разыскивающиеся смогут быть приведены к ответственности. Но сможет ли когда-нибудь теперь человек быть незнакомцем в толпе? Не ответят ли люди ношением масок в обществе? Или же безопасность окончательно установится когда люди станут использовать открытые поисковые программы, уведомляющие наблюдаемых о наблюдателях?
Когда следует допускать эти суперкамеры внутрь? Что может защитить нас от подсматривающих глазков и полицейских ищеек, когда камеры продолжают становиться меньше и мобильнее, как дрон величиной с осу, так же влетающий в открытые окна наших домов?
Список возможных трудностей ширится, как и бесконечная сложность выборов, способных привести некоторых граждан города второго к зависти к простоте жизни в городе первом, где лишь крупные дельцы, политики и крепко организованная преступность имеют доступ к власти. И однажды эта элита закономерно посмеет помыслить о способствовании широкому распространению в массе иллюзии об отсутствии камер. Некоторые простые люди предпочтут неоднозначным и трудным решениям, встречающим граждан города второго, фантазию о приватности.
Здесь нет ничего нового. Все предыдущие поколения встречали сложности, впоследствии менявших историю. Когда Томас Джефферсон предсказывал, что революции станут происходить каждые несколько десятилетий, он говорил не только в политическом смысле, но и о стойкой нужде оставаться гибким и приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, соответственно и изменяться, в то же время оставаясь верным тем величинам, что мы бережно храним неизменными. Наш мир уже достаточно шумен оттого, что мы выбрали свободу и общую независимость, поэтому граждане должны сами твёрдо разрешить подробности, не оставляя это неким собраниям шаманов.
Нынешнее общество отличается не только скоростью событий, но ещё и природой инструментария, которым мы встречаем будущее. Кроме всего, наше общество отличает ловкость применения двух крайне тяжело доставшихся уроков прошлого.
Всю историю мы находили лишь одно средство от ошибок,— частичная прививка против совершения и повторения больших, глупых ошибок, лекарство против самообмана: критицизм.
Он давно известен учёным. Это ключ от их успеха. Научная теория получает признание лишь выживанием при повторяющихся попытках её разрушения. Лишь после стараний взводов умных критиков, вызванных опровергающими свидетельствами изменений, некоторые гипотезы действительно вырастают из простых теорий в общепринятые модели мира.
Ещё пример,— капитализм. Когда он работает по единым и твёрдым правилам, свободный рынок награждает находчивость, упорство и новизну, как и наказывает курс акций совершающих слишком много ошибок компаний. Подобно как в эволюции смерть представляет собою крайнюю форму критицизма, беспощадного управителя, изменяющего вид во времени.
Трезвые люди понимают, что развитие, особенно в частной или специфической сферах, случается лишь если мы готовы видеть и понимать наши ошибки, пусть их указывание и несколько злит. И это приводит нас к следующему наблюдению.
Увы, критицизм всегда был ненавидим человеческими существами, а руководителями особенно.
Это ироническое противоположение, к коему я вернусь далее как к «парадоксу павлина», веками глубоко и трагически влияло на культуры народов. Оставленные последники веками записи полны несчастиями обществ и отдельных особ, пострадавших по большей части от подавления открытости и свободы слова, дающего могущественным свободу в совершении катастрофических промахов без обсуждения или согласия с остальными.
Если современное западное сообщество и имеет в своём арсенале серьёзную уловку, более подходящую на фоне иных действенную технику, то это определённо ответственность: особенное, не освоенное какими-либо иными историческими культурами умение распространить понятие ответственности на могущественных. Верно, мы ещё не владеем этим в совершенстве, и их оплошности, ошибки и глупость часто остаются скрытыми. И всё же в новостном разделе газеты или телеэфира можно увидеть рьяный командный разнос, поддерживаемый ордами праведно разгневанными особами (и их адвокатами), бьющимися за раскрытие пустых расходов и коррупции, публикование секретов и прижатие подлых схем. Раскрытие,— лозунг времени, коему политиканы неохотно ответили принятием Акта о Свободе Информации (FOIA),— закона, обеспечивающего предоставление правды, правил открытых отношений, протоколов обеспечения открытости в сфере недвижимости, натуральности содержимого продуктов питания, затрат на лоббирование, и иже.
Хотя ход срыва вуалей неровен и продолжает оставаться источником раздоров, лежащая в основе его нравственная сила очевидно наполняет нашу общественную культуру, в коей чуть не каждый новый фильм или повесть будто проповедуют то же послание: подозрение к руководству. Это явление не ново для нашего поколения. Школьные книги учат, что свобода охраняется учредительными «сдержками и противовесами», но те же законодательные условия были скопированы в начале девятнадцатого века чуть не каждым новым народом Латинской Америки, и никто из них не обрёл твёрдой свободы. В Северной Америке учредительные противовесы действуют лишь благодаря поддержанию мощным мифологическим обычаем, разъясненным историей, песнями, а теперь и буквально каждым рождественским фильмом: на любую чрезмерность сосредоточивания власти следует смотреть беспокойно.
Главным образом нас учат недоверию к руководству.
Поздние замечания Карла Поппера в работе «Открытое Общество и его Враги» указывали важность этой мифологии в мрачные дни второй мировой войны и последующего времени. Лишь укрепление сопричастности, заключил он, может убедить нас в благонадёжности народных слуг. Таким же образом мы уверяемся, что торговцы нас не обманывают, а заводы не отравляют воды. Проявляющаяся временами неэффективность и нервирующая шумность этой склонности к призванию руководства гарантировать свободы сегодня составляет часть общественной системы значительно более действенной, актуальной, чем основанным на почтении или доверии в любое известное нам историческое время.
И, увы, в современном обществе ещё противоречиво приводят в бешенство попытки привлечения к ответственности одних заинтересованных групп другими.
Чем бы ни являлось столкновение между приватностью и ответственностью, люди предпочитают первое для себя и последнее для любого иного.
Это правило кажется крепким чуть не в каждой действительности современной жизни,— от особых контролёров расследований финансов политических особ до обеспокоенных родителей, настаивающих на публичности списков гендерных преступников. От жаждущих видеть кредитные отчёты своих клиентов коммерсантов до возмущающихся подобным интересом клиентов. От желающих видеть вызывающий номер до беспокоящихся об исходящей от утраты анонимности возможности угрозы своей жизни. От настаивающих на более полной доступности к электронным данным государственного аппарата активистов, полагающих охоту на разрушительные схемы или некомпетентность в работе, до иных граждан, беспокоящихся о раскрытии содержащейся в тех самых данных частной информации.
В последнее время наблюдается широкое распространение интереса к «уполномоченным» гражданам и корпорациям, обладающим инструментами шифрования,— создающим шифры и секретные коды: похоже, скоро Интернет и телефонные лини могут заполниться слепым туманом прямых и скрытых сообщений, муаром обыденных масок и рутинной анонимности.
Некоторые из светлейших и умнейших умов общества стали уже превозносить наступление «золотого века приватности», когда никому не придётся больше опасаться любопытства бюрократов, государственных служащих или иных представителей законопорядка.
Выдающийся иконоборец Джон Гилмор, предпочитающий «закон и хаос» законопорядку, недавно провозгласил, что компьютеры в буквальном смысле являются продолжением наших сознаний, и, следовательно, их содержимое должно рассматриваться столь же частным как и наши внутренние мысли. Другой деятель, Джон Перри Барлоу, обнародовал широко обсуждавшееся «Заявление о Независимости Киберпространства», объявляющее существенное бессилие и неприменимость светских предписаний государств и их дряхлых законов к Интернету и его гражданам (или «сетянам»).
Основная цель в среде самоназванного клана «киберпанков» в обеспеченности граждан новыми широкими возможностями сокрытия своих слов, действий и личностей. В ином случае, заявляют они, случится, что все наши свободы уступят вырисовывающейся тирании.
Будучи против этой современной страсти с частной и корпоративной тайности, я должен подчеркнуть, что мне нравится приватность! Оно нужно откровенным чудакам, возможно даже больше иных. Думаю, было бы сложно привыкнуть к жизни в любом из описанных в начале этой главы городов, но некоторые стали указывать на очевидное: те камеры на каждом углу наступают с той же определённостью, что и новое тысячелетие.
О да, мы можем возражать и доказывать, но действительно ли способны законы о неприкосновенности частной жизни предотвратить лишь усовершенствование миниатюрности, мобильности и эффективности тайных глаз? Их программные воплощения будут путешествовать по скоростным инфо-магистралям. Будут развиваться «противожучковые» технологии, но скорость развития инструментов наблюдения вряд ли позволит легко получить преимущество «простым парням»: богатые, влиятельные особы, правительственные ведомства и технологически искусные элиты всегда будут иметь здесь преимущество.
Не окажется ли главным в долгой перспективе результатом законов о защите частной жизни лишь, как в прошлые годы предсказывал писатель Роберт Хайнлайн, «уменьшение жучков»?
Субтитр этой книги,— вынудят ли нас технологии выбирать между свободой и приватностью,— намеренно вызывающ: как мы увидим, возможно избежать такой категоричности. Можно быть и свободным, и иметь некоторое убежище от перящихся глаз.
Но положим-таки, что будущее удивит нас необходимостью совершения совершенно определённого выбора в пользу одного ценой другого: в таком случае не может быть сомнений в выборе.
Приватность,— самый желанный плод свободы: пока мы остаёмся свободными и независимыми, мы способны иметь некоторую приватность в наших спальных.. мы можем настаивать на ней как граждане.
Однако такого рода участие не является преимуществом какой-либо стороны: это одна из основных составляющих развития свобод. Как могут сохраниться свободы без принуждения любых, самых могущественных, институтов и особ к открытости?
В наступающем информационном веке, хотим мы или нет, камеры и базы данных разрастутся что сорняки. Это серьёзный путь, на котором мы должны разрешить некоторые вопросы: Сможем ли мы спокойно жить, будучи полностью открытыми для тщательного изучения наших самых укромных тайн, если взамен мы получим возможность бросить свет на любого, кто мог бы причинить нам вред,— хотябы просто заносчивого здоровяка?
Или же какая-то иллюзия приватности стоит любой цены, даже отказа от нашего права раскалывать интриги могущественных особ?
Нет простого ответа, однако сам вопрос уже будет неплохим первым шагом.
Основная часть представленной до этого момента главы публиковалась в виде статьи и была затем изучена привлекшимися группами по всему миру. Разнообразие их высказываний открыло мне глаза на широкое поле мнений о свободе, деликатности и искренности. Кажется, каждый человек,— от философа до сталелитейщика,— видит предмет инако. Особенно в сфере частной жизни, которую, как в басне о двенадцати слепых мудрецах, описывающих слона, каждый представляет по-своему.
Даже официальная наука не может однозначно определить смысл некоторых понятий. Американские судебные решения склонны заботиться о частной жизни как о самом субъективном и востребованном предмете, причиной соглашений и уравновешенности влияний, где свобода слова и печати защищены единым мнением широкой общественности. Некоторые причины разнотолков будут обсуждены в третьей главе, где приватность рассматривается со многих сторон и показывается исключительная необходимость в ней. Как бы ни было, без некоторой приватности мы едва ли сможем остаться людьми. Главная цель этой книги в разрабатывании вопроса о степени нашей готовности сохранить некоторую приватность в наступающем веке камер и баз данных.
Увы, хотя и вполне естественно кажется полагать воздвижение препятствий информационным потокам ради охранения личных данных, могут быть серьёзные основания проэкзаменовать это предположение. Хотя позже мы и рассмотрим этот вопрос внимательнее, сейчас я обращусь к аналогии с рестораном.
Всем нам знакома возможность оставаться в одиночестве, либо даже вести близкую беседу, находясь при этом в общественном месте, где нас рассматривают скучающие прохожие, особенно когда мы едим, но при этом каждый из нас ужинает в переполненных ресторанах, будучи совершенно спокойным, что большинству окружающих нас глаз нет до нас никакого дела, или почти никакого. Мы обретаем это согласие не ношением масок, не укрывательством себя, это достигается благодаря взаимной цивилизованности и общей порядочности, но и это не единственные составляющие.
Люди воздерживаются от лишнего внимания к окружающим из нежелания быть уличенными в этом: некоторая неловкость застигнутости в акте своеобразного вуайеризма значительно выше испытанного нами огорчения от того, что нас видели со спаржей. Открытая видимость кажется выгодной для защиты от лишних домогательств.
Верно, это не идеально,— но вцелом так это и работает.
Теперь мы, положим, попытаемся улучшить положение принятием некоторых законов и предписанием набора правил, следуя которым рестораны воздвигнут лабиринты из бумажных ширм, помешающих посетителям пялиться на завсегдатаев. Отучит ли это людей таращиться, или же ободрит? Не освоят ли вуайеры технологией, (в данном случае,— прокалывания маленьких дырочек) позволящей из преодолеть «защитные» покровы без сколько-нибудь существенной вероятности быть пойманными? Не стесняемые более открытостью, они смогут подглядывать безнаказанно?
Аналогия с рестораном,— лишь мысленный эксперимент, однако он показывает, что между ответственностью и приватностью нет никакой дихотомии, скорее даже одному необходимо другое.
• что нам предстоит
Чтобы взяться за ядро споров о прозрачности, нам придётся рассмотреть важные предметы. Так, вторая часть начинается сравнением нового светлого информационного века с иными хвалеными «эпохами», оставившими по себе разочарование. Циничные наблюдатели уже предсказывают подобную кончину самодовольной эпохе кремния и электронов, в то время как новые кибернетические инструменты могут способствовать обретению невиданных перспектив помощью в принятии сложных решений в сложном положении.
Третья и четвёртая главы показывают естественные и действительные грани приватности, видение её законом, и назревший вопрос о возможности владения информацией, обращающий внимание на значение защиты авторских прав для поддержания открытости и творчества.
Так или иначе, главное решение должно быть сделано гражданами, которые и будут защищать свою свободу или отдадут её как иные в прошлом. В пятой главе мы изучим некоторые характерные черты нео-Западной цивилизации, яркого и бесформенного мирового над-сообщества, воспитывающего нестандартность и самость как иные культуры верность или отвагу. Шестая глава рассматривает, какие уроки ответственности для каждого, от копа до бунтаря, могут оказаться полезными, чтобы научиться «наблюдать за наблюдателем».
Попутно, в передышках между главами, мы рассмотрим некоторые вопросы выживания в информационном веке, включая тревожные проблемы подделки фотографий и компьютеризированного мошенничества, как и действительный вопрос том, следует ли нам сосредоточиться на идеалах или же на том, что работает.
Седьмая глава углубляется в «повседневные» решения, касающиеся шифрования и анонимности,— двух высоко расхваливаемых некоторыми лучшими и светлейшими общественными киберфилософами рецептов. Восьмая глава освещает некоторые практические проблемы вроде споров касательно имен, паролей, Кодов Общественного Страхования и государственных удостоверений личности.
Каждый добросовестный человек должен осознавать возможность свой неправоты, о чём я и буду говорить в девятой главе. Среди прочего и рассуждаю, думают ли математики, что шифрование способно предложить действительную защиту против информационного шпионажа с помощью крупнейших государственных компьютеров. Также эта глава раскрывает спектр возможных способов превращения «прозрачности» в кошмар, особенно если мой оптимистическое видение преимуществ окажется ошибочным.
Наконец десятая и одиннадцатая главы развернут смысл разногласий касательно безопасности всей цивилизации в размышлениях о том, имеем ли мы в конце концов инструменты, позволящие избежать ошибок, обрушивших так много обществ в прошлом.
Но для начала обсудим природу открытых обществ.
• призрак Перикла
Мы переживаем время прилива противоречий.
Необыкновенный достаток процветает в соседстве с гибельной нищетой. Ужаснейшие кровопролития ярко контрастируют с невиданной протяжённостью мирного положения, при котором миллионы людей никогда не имеют личного знакомства с войной. За время одной лишь человеческой жизни мы наблюдали значительный расцвет свобод,— и худших тираний всех времён. Найти эру с таким же размахом высот и глубин можно двадцатью пятью веками ранее, когда иной «золотой век» мостил надежды против цинизма и отчаяния.
Как и сегодня, античные Афины отличались отменным изобилием научного и культурного творчества и искусств. Но более иного следует обратить внимание на непродолжительную демократическую авантюру этого города, короткий смелый опыт, не проводившийся затем ещё два тысячелетия.
Даже верные фанаты Афинской демократии признают её несовершенство по современным стандартам; к примеру женщины, рабы и не рожденные в городе имели горстку прав. Хотя относительное равноправие Афин и было впечатляющим в века феодов и деспотий. Сквозь века тьмы, от той демократии до нашей, донеслись слова Перикла об открытом обществе, граждане которого равны перед законом и где влияние распределяется «не как привилегия, но как награда за добродетель; где бедность не доходит до нищеты..»
Достоинства этого замечания сегодня могут казаться очевидными, ведь сегодня граждане многих государств, которые я отношу к Новому Западу, полагают эти основы равенства и человеческих прав основополагающими, даже догматическими (хотя на деле они часто проявляются спорно).
Так, можно удивиться, узнав насколько в действительности исключительна подобная жизненная позиция в историческом смысле. Собственно, Перикл и его друзья были окружены насмешками современных школ. Бесчисленные последующие поколения учёных и правителей понимали демократию как заблуждение и располагали её среди не самых важных достояний золотого века Афин. Даже в продолжение Италийского Возрождения Никколо Макиавелли был вынужден скрывать симпатию к представительскому правительству в среде поклонников государя ради благосклонности его знатных попечителей. После угасания мерцающего света Афин, во время Пелопонесской Войны (431-403 до н. э.), не было жаждавшего кончины демократии более Платона, так называемого отца Западной Философии. Он писал:
«Наиважнейший порядок вещей заключен в том, что никому не следует оставаться без предводителя, как и мышлению каждого не должно обыкновение к действию по собственному усмотрению; ни от усердия, ни даже в шутку.. Словом, ему следует сжиться с крепкой привычкой не помышлять о независимой деятельности и стать окончательно неспособным к этому.»
Отчасти по причине влияния Платона и его последователей,— по обсужденным в пятой главе причинам,— демократический опыт не был опробован снова на долгом протяжении до эры Локка, Джефферсона и Мэдисона.
Откровенно все мы сознаём неспособность свободы воли выжить в столь агрессивной среде без защиты чего-то действеннее только лишь добрых намерений. Во время, к середине двадцатого века, когда конституционные государства были близки к сокрушению тиранами и идеологами, можно было ожидать повторения трагедии Афин.
В мраке эпохи Гитлера, затем Сталина, Карл Поппер начал работу «Открытое Общество и его Враги» анализом нескончаемой неприязни к эмпиризму и демократии, что Платон передал посредством своих последователей вплоть до Гегеля,— философическое наследие своекорыстия, предвзятые доводы (или «разумения»), гипнотические ритмы коих так страстно применяли несчислимые правители от греческих деспотов до коммисаров марксизма-ленинизма часто пользуясь искаженной логикой для оправдывания их неконтролируемой власти над остальными.
Оглядываясь назад в девяностых, когда демократия казалась сильной, хотя нисколько не являлась господствующей, мы можем только догадываться как тонко должны были понимать свободу Поппер, Джордж Оруэлл, Олдос Хаксли и иные, работавшие в 1940е и 1950е. Ощущали ли они призрак Перикла за своими плечами? Вспыхнет ли снова пламя той свечи?
Расследуя историю те авторы могли найти лишь краткие островки относительной свободы,— исландский Альтинг, некоторые италианские города-государства, конфедерация Ирокезов и, возможно, несколько светлых моментов во времена республики Рима или халифата Багдада,— окруженных пространными эпохами, когда общественная пирамида в любых землях довлела от интересов знати. Правящая элита широко различалась внешними атрибутами: какие-то примеряли роли царей и владык, когда иные были священниками, министрами, князьями,— «слугами народа». Однако чуть не все пользовались схожими способами, чтобы обосновать и обезопасить сосредоточивание и монополизирование преимущественного права.
Наиважнейшей составляющей было управление информационной средой. Тираны всегда становились особенно уязвимы, когда остальные могли видеть и слышать подробности о власти и политике.
Сегодня свет становится прочней, чем в дни Поппера, и новый технологии вроде интернета видимо расширяют самостоятельное мышление обывателя всё дальше. Однако проблема остаётся столь же основательной и тревожащей как всегда: какие меры способны мы принять, чтобы убедиться, что вместо редких исключений свобода станет обыкновенным, естественным и постоянным положением для нас и наших наследников?
Начистоту: эти же трудности сподвигают многих, противящихся идее «прозрачного общества», разделяющих опасения, так ужасающе переданные Оруэллом в работе «1984»,— что свобода может исчезнуть, если люди не воспротивятся угрожающим ей силам быстро и решительно. Поэтому для начала должен сказать некоторым из них, что мы спорим не о целях, но о лучших способах их достижения.
Это оставляет место разногласиям,— например о том, исходит ли опасность единственно от государственных правительств, или же опасные центры сосредоточивания власти могут вырасти в любой части социополитического ландшафта. Более того, мы розны в выборе инструментов, кои лучшим образом помогут отвратить тиранию. Говоря метафорически, некоторые очень светлые люди полагают, что обыватель двадцать первого века лучшим образом будет защищен масками и ширмами, в то время как я склоняюсь к образу светового меча.
Эти лапидарные метафоры могут подсказать читателю, что я не представляю его вниманию учёную работу уровня «Открытое общество и его враги» Карла Поппера, и это совершеннейшая правда. Я не собираюсь призывать к утверждению или уничтожению каких-либо общепринятых порядков. Более того, эта книга не убеждает, что искренность всегда важнее секретности,— лишь что прозрачность недостаточно представлена сегодня в жарких спорах о приватности и свободе в информационном веке. Моя основная цель в замешивании в этот котёл некоторых свежих идей.
Втечение тяжёлых веков, прошедших после попытки Перикла зажечь мерцающий маяк в ночи, мы осознали, что обязаны нашей тяжело полученной свободой и процветанием опыту,— науки, свободного рынка и драчливого мира демократии. Лишь математики способны «доказывать» что-то, пользуясь лишь карандашем и бумагой, нам же придётся вынести наши идеи в действительный мир и увидеть, как они работают на деле.
Иными словами,— это не книга глобальных рецептов, хотя она и несёт некоторые предложения. Главным образом я намерен обсудить недостаточно используемые инструменты открытости и освещения, что так хорошо служили нам в прошлом.
• категорическая приватность
Прежде чем переходить к этим предложениям, нам нужно определиться с некоторыми деталями сегодняшних общественных дебатов о приватности. Придерживаясь темы этой книги, я разделяю участников и их доводы согласно воздействию их предложений на потоки информации в обществе.
Для примера рассмотрим Закон Меган: по федеральному решению 1994го все пятьдесят штатов начали публиковать списки половых преступников, централизуемые в общенациональной базе данных. Калифорния распространяет эту информацию на компакт-дисках, которые можно найти в большинстве полицейских управлений, где родители, представители школ и другие интересующиеся категории могут ознакомиться более чем с шестьюдесятью пятью тысячами имён (и множеством фотографий) «возможных злодеев», работающих либо живущих в их районе. Активисты поддерживают этот подход, представляя его как способ обеспечения ответственности в сфере жизни, где одна ошибка способна привести к беде.
Среди неприятелей меры и Союз Гражданских Свобод Американцев (American Civil Liberties Union, ACLU), заявляющий ущемление таким порядком прав бывших заключенных, кое можно рассматривать в качестве противозаконного дополнительного наказания, пришитого к приговорам осужденных, уже отплативших обществу свой проступок. Также противники приводят анекдоты о пострадавших от ошибочного внесения в эту базу, демонстрирующие способность чрезмерного рвения к открытым источникам ненадёжных данных нанести вред невиновным.
Мы не будем подвергать сомнению относительные достоинства Закона Меган, цель книги в другом,— скорее это противостояние послужит показательным для определённых особенностей, встречающихся в бесчисленных иных современных спорах о приватности.
А. Некоторая группа полагает иную опасной самой своей природой, а её возможность причинить вред обостряемой секретностью. В таком случае эта группа должна быть принуждена к ответственности расширением информационных потоков.
Б. Иная группа, аргументируя опасностью повышенной искренности для некоторых жизненно важных благ, последовательно желает прекращения предложенного раскрытия данных.
Помните об этой модели при дальнейшем чтении. Мы увидим её чуть не вездесущей в спорах о сведениях. Например, в седьмой главе мы обсудим множество разных проектов «Ножницы» (Clipper Proposal), предложенных ФБР и другими государственными ведомствами, озабоченными возможностями шифрования данных и голоса для сокрытия преступной и террористической деятельности за цифровой завесой. Чиновники обеспокоены широким распространением использования электронного шифрования, препятствующего обыденным системам слежения вроде разрешаемого судом прослушивания телефонных линий, и позволяющего опасным злодеям сговариваться безопасно и тайно. Они хотят сохранить степень видимости и ответственности, бывшую привычной в эру примитивных аналоговых телефонных линий.
Объединение групп, включающее Фонд Цифровых Границ (Electronic Frontier Foundation, EFF) и Информационный Центр Цифровой Приватности (Electronic Privacy Information Center, EPIC), включило многочисленных журналистов и частных особ в критику предложений «Ножницы», изобличающую в них посягательства государства на свободу и приватность в электронном пространстве. Часто они изображают угрозу в драматическом смысле, как первый шаг в движении Большого Брата к диктатуре. Как бы ни было, они указывают, что ФБР изыскивает расширения информационных потоков лишь в одном лишь направлении,— к должностным лицам.
В этом примере предложение ФБР отвечает шаблону А, тогда как их противники занимают положение Б. Но часто эти значения оказываются перевёрнутыми! Возьмём к примеру непрерывную борьбу, с которой сталкивается любой в поисках документов федерального ведомства по Закону о Свободе Информации (Freedom of Information Act, FOIA): хотя многие чиновники хорошо расположены и отзывчивы, иные отвечают враждебностью на любую попытку обеспечить соблюдение ответственности. Они упираются, напоминают о государственной безопасности и иногда пользуются соображениями приватности для оправдания отказа.
Наблюдение за очень схожими деятелями, поочерёдно примеряющих роли А и Б может очаровать: они видимо нисколько не беспокоятся об иронии или непоследовательности. Некоторые группы объясняют это отношение к информационным каналам обусловленностью пониманием: государство всегда, автоматически будет неправо,— пытаясь ли открывать источники информации, или же покушаясь закрывать их.
Точно такую модель можно видеть в иных областях современного общества: например, когда корпорация начинает шпионить за своими сотрудниками следя за нажатием каждой клавиши, отмеряя длительность телефонных разговоров, читая всю корреспонденцию и отмечая отлучения в уборную, управляющие объясняют это существенной необходимостью для эффективности дела,— в порядке гарантии ответственности персонала. Противники осуждают подобный опыт как нарушающий основные человеческие права и призывают к прекращению использования оскорбительных данных.
И те же противники затем оборачиваются вооруженными для раскрытия документов частных организаций,— ради общего блага, естественно,— изыскивая способ испить сполна из некоторого обратившего на себя их внимание источника.
Подобные предметы будут рассмотрены ниже. Я не делаю определённых суждений на их счёт, лишь вычерчиваю насколько возможно чёткую модель, способную помочь нам осознать причины частого принятия узких доводов, эгоистично настаивающих на открытости своих неприятелей, заметно большей, нежели мы хотели бы предоставить сами.
Вопросы приватности, ответственности и свободы часто разрешаются в первую и главную очередь принципом того, чей бык сильнее может забодать.
В последующих главах я пользуюсь общими выражениями вроде «сторонники строгой приватности» для обозначения особенно резко выражающихся против «прозрачности». Сразу же отмечу, что этот термин упрощенно охватывает широкое разнообразие групп и отдельных особ: к примеру, многие члены ACLU не разделяют обыкновенно распространённой среди активистов-«киберпанков» вроде Хола Финни (Hal Finney) и Тима Мэя (Tim May) неприязни к правительству. Хотя либералы, как и либертарианцы, полагают себя истово борющимися за свободу, часто одни обнаруживают себя противниками других.
Как мы позже увидим, предлагаемые относимыми мною к этому лагерю нормы так же распространяются довольно широко. К примеру некоторые группировки вроде всё тех же ACLU лоббируют всё новые законы против злоупотребления частными данными корпорациями и особенно пытливыми государственными ведомствами, что называют иногда «Европейской Моделью» со времён, когда члены Европейского Союза стали крайне активно определять правила и ограничения для органов, собирающих, хранящих или управляющих доступом к частной информации. На одном из краев этого течения находятся настаивающие на полноценности и первозначимости прав частных лиц на обладание всей и любой касающейся их информации: никто не должен быть вправе использовать никакой факт или данные о вас,—даже ваше имя— без вашего исключительного согласия.
Некоторые из ярчайших и самобытнейших мыслителей информационной эпохи разделяют несколько иной взгляд. Джон Гилмор (John Gilmore), Эстер Дайсон (Esther Dyson), Джон Перри Барлоу (John Perry Barlow) и иные представители (в общем смысле) либертарианского крыла были пионерами борьбы и против предложения чипации «Ножницы» и закона о благопристойности средств сообщения (Communications Decency Act). Видя мало нужды и значения в новых законах, они придерживаются мнения об исключительности значения технологии в защите свободы в наступающей эре. Новые инструменты шифрования и цифрового анонимирования защитят частные лица от надоедливого вынюхивания, и особенно со стороны государства. Таким образом они настаивают на отступлении государства, его невмешивании в массу информационных потоков, создаваемых тьмой анонимных особ и шифрованных тайн.
Значительно строже продолжают эту мысль «анархо»-либертарианцы как финансист Уолтер Ристон (Walter Wriston), имеющий удовольствие предсказывать будущий конец государствам, откроющий век неукротимого индивидуализма, защищенного анонимностью.
Более новые группы, ратующие за сетевую приватность, представляют киберпанки и функционеры, проде EPIC и Центра Демократии и Технологии (Center for Democracy and Technology), поддерживающие крипто-технологии изыскиванием влияния на законы и порядки, что иногда смешивает их намерения, двигая их одновременно в противоположных направлениях. Иные, вроде Центра Частных Прав (PRC, Privacy Rights Clearinghouse), подчёркивают строго деловой подход: книга директора проекта RPC Беты Гивенс (Beth Givens) предлагает множество действенных советов о возможностях «простых парней» использовать сегодняшние законные порядки для обретения некоторого контроля над своими кредитными историями, медицинской информацией, или даже наличии своего имени где-то в бесчисленных раздражающих списках почтовых рассылок.
Эта краткая подборка не включает многих иных игроков, но её достаточно для иллюстрации разделяемой всеми черты,— частой веры в возможность разрешения современных тревог о свободе и приватности некоторым особенным или общим ограничением обмена информацией или направлением её в одну лишь сторону. Поддерживают ли они новые законы, технологии или действительный опыт, каждый желает наделить частные лица и группы правом скрывать что-то. За неимением лучшего определения я буду называть этот подход «строгая приватность».
На деле я восхищаюсь многими из этих деятелей за их ум, энтузиазм и озабоченность: все мы могли бы оказаться в худшем положении, если б они не предлагали обществу свои идеи.
В некоторых случаях они, вероятно, правы, но есть иная сторона предмета, которой требуется внимание.
• иные мнения
Я не единственный, говорящий о прозрачности, идее о возможности всеобщей пользы от грамотного обоюдного расширения информационных потоков. В дополнение к упомянутым ранее в этой главе именам следует обратить внимание и на некоторые иные.
Джек Стэк, ставший легендой делового мира после превращение его производственной компании из убыточной в крайне прибыльную, в девяностые попал в чарты бестселлеров со своей работой «Великая Деловая Игра: раскрытие возможностей и выгод открытого управления», в которой он рекомендует позволить всем сотрудникам иметь доступ ко всей информации о компании. Поощряя предложения и надзор с каждого уровня, заявляет он, управление получает пользу от значительного разнообразия критики и хороших идей. Это не означает отказ от распорядительных прав, но рождает в кадрах на всех уровнях осознание личного участия в командном успехе,— даже когда «команда» состоит из тысяч сотрудников. Простые доводы Стэка ставят под сомнение всю теорию. Он не посягает на идеологию, его основания для открытого делопроизводства практичны: они работают в хорошие времена, и особенно хорошо в плохие. Это формула успеха.
К сожалению, как мы увидим в пятой главе, любого рода полномочному человеку, даже если это определённо служит большему благу, для некоторого ослабления управления необходимы редкие трезвость и воля. Вопреки популярности этой книги Стэк идёт против мощных установок человеческой природы.
С другой стороны, не я ли только и убеждал всю первую половину этой главы в неизбежности прозрачности?
Позже мы расследуем, может ли быть достаточно убедительным какой-либо из сценариев завтрашнего дня. Лично я не берусь уверенно судить определённо, но есть известный автор, настаивающий на предопределённости нашей судьбы. Согласно мультипликатору-юмористу Скотту Адамсу (Scott Adams) мы находимся теперь в мире всеобщего видения, нравится нам это или нет. В работе «Будущее Дилберт» Адамс предлагает одновременно серьёзный и горько насмешливый взгляд на следующий век. Изучая многие схожие темы в этой книге,— к примеру, мысль о возможности смены профессиональных репортёров роями любителей с камерами,— Адамс касается современных тем вроде неуёмного распространения видео, расшифровки ДНК, кибернетических ищеек, доходя до следующего заключения: «В будущем новые технологии позволят полиции раскрывать совершенно все преступления. Плохая новость здесь заключается в понимании того, что совершенно все люди являются преступниками, в том числе полиция».
Тогда Адамс забавно развивает мысль: каждый человек на планете немедленно будет помещаться в тюрьму за незначительные преступления, исключая умнейших в мире людей, слишком осторожных, чтобы оказаться уличенными, будут вынуждены нести бесконечное бремя содержания остальных в тюрьмах. Как Марк Твен и иные великие юмористы Адамс пользуется возмутительными преувеличениями для детализации важных предметов,— как мы поведём себя в обстоятельствах, когда наши самые незначительные действия станут достоянием широкой публики. Станем ли мы обществом неистовых ябед и судей? Или же осознание каждым неблагоразумности бросания камнями в стеклянном мире научит нас «смирению»?
На противоположной «серьёзным» взглядам Адамса стороне мы обнаруживаем Дармутского физика Артура Кантровица (Arthur Kantrowitz) и инфестора-филантропа Джорджа Сороса (George Soros), продолживших эстафету доводов Карла Поппера, представляющих кампанию предшествующего поколения, обосновывающую мнение об «открытом обществе», соответствующем своему наименованию, как самом здоровом. Оба они были решительны в продвижении идеи о том, что свобода слова и прозрачность являются не только благом, но совершенно необходимыми составляющими организм свободной, творческой и активной цивилизации.
Кевин Келли (Kevin Kelly), исполнительный директор журнала Wired, выразил схожую идею с неприукрашенной ясностью журнализма информационного века: «Решение всей проблемы приватности заключается в большем знании: о том, кто наблюдает за тобой. Большем знании о циркулирующей среди нас информации,— в частности о том, кто знает, что и где происходит».
Иными словами, мы можем не иметь возможности избывиться от назойливости наблюдения за гражданами следующего века, но это наблюдение может быть значительно обезврежено применением к нему принципов обоюдности. И Келли нисколько не одинок в этом мнении в среде светил цифровой эпохи. Даже некоторые из светлых особ, означенных мной ранее «приверженцами строгой приватности»,— Эстер Дайсон и Джон Перри Барлоу, например,— открыто допускают, что прозрачность могла бы быть предпочтительной, если бы существовал способ как-то её реализовать. Барлоу: «Лично я не имею тайн, и думаю, что каждый мог бы стать значительно более счастлив просто позволив всему быть известным. В таком случае станет невозможно использовать что-либо против человека. Но сегодня это необычно».
Если прозрачность является непременным условием в науке, демократии и свободном рынке, ни кого не должно удивить, что экономисты,— работающие на пересечении всех этих сфер,— находят прозрачность привлекательной. Многие из них сегодня склонны видеть причины большинства видов несправедливости, бюрократии и общественных недостатков в асимметричности информационных потоков,— когда некоторые особы или группы знают нечто, неизвестное другим. Эти экономисты объясняют особенности устройства любого учреждения ответом на некоторые информационные проблемы. Расследуя причины «рыночных кризисов» (по которым рынки плохо справляются с проблемами) эти специалисты ставят неточность знаний на первое место. Иные причины вроде отсутсвия полноценной соревновательности, неумения сотрудничать, достигнуть общего согласия исправимы значительно проще, хотябы с помощью договорённостей или управления, если доступность информации симметрична.
«При таком положении»,— говорит Робин Хэнсон (Robin Hanson), один из экономистов Калифорнийского Университета в Беркли: «каждый из нас мог бы знать, как много мы ожидаем получить или потерять при определённых решениях. Мы могли бы разрешать такого рода предметы способом, несущим большую чем когда-бо пользу для всех.
Хэнсон приводит следующие известные проблемы: война, случающаяся от ошибочного мнения одной стороны о силе или планах другой; изъяны торговли, часто сопровождающие нежелание покупателей согласиться со степенью их заинтересованности в чём-то; испытания, сравнимые с войной, связанные с неверным пониманием целей противной стороны; ужесточение законов, дорогое и труднопереносимое, происходящее от неизвестности совершаемых преступлений полиции; статусное потребительство, вынуждающее приобретать видимость но не значимость благ для демонстрации возможностей; кризис взаимовыгодных отношений, происходящий от страха, что кто-то знает нечто, неизвестное нам, и соглашается на наше предложение из-за неосознаваемой нами для них выгоды; монополизм, причиняющий потери, так как монополист неспособен трезво определять стоимость и предлагать каждому лучшее для него; и крысиные бега, изнуряющие работой ради убеждения работодателя в нашем действительном стремлении к успеху. Все эти проблемы возникают от недостатка или отсутствия информационных потоков. С улучшением знания на всех сторонах многие правительственные и неправительственные организации могут утерять смысл своего учреждения и вовсе упраздниться».
Профессор КалТеха Джон Ледьярд (John O Ledyard) указывает, что «асимметричная информированность приводит к монополистичному положению держателя труднодобываемой для рынка информации».
Хотя они вцелом предпочитают прозрачность, экономисты предупреждают, что информационным потокам следует открываться равномерно,— иначе та или иная сторона получит нечестное преимущество при изменении,— выражая постепенческий подход, поддерживаемый всей этой книгой.
Наконец осталось упомянуть группы и лица, верящие делам более слов и предоставляющие инструменты прозрачности нуждающимся в ней. Например, программа «Очевидец» предоставляет видео-снаряжение и обучает человеческим правам группы по всему миру от Нигерии, Руанды и Боснии до Гватемалы и Гаити. Согласно сооснователю программы Питеру Габриэлю (Peter Gabriel) «камера в правильных руках и в правильный момент может влиять больше, чем танки или оружие. Позвольте вести битву правде». Иные группы сосредоточиваются на городах внутри Соединённые Штатов, помогая создавать программы соседского присмотра для борьбы против преступности и непрофессиональной деятельности полиции. В тоже время Международная Прозрачность (Transparency International) борется к коррупцией продвижением открытых законодательного и делового опыта по всему миру.
Все эти старания нацелены на улучшение положения увеличением, а не уменьшением информационных потоков, и разрабатыванием пути к будущему, имеющему преимущества открытости, когда право видеть становится столь же естественным, как вчера было право носить оружие. Как бы ни было, они могут иметь мало шансов на успех без помощи от влиятельных общественных сил. Пятая и шестые главы рассматривают некоторые направления в нашей странной, пёстрой цивилизации, твёрдо склоняющейся к неконтролируемой открытости. Если прозрачность не «неизбежна», нас как минимум ожидают интересные времена.
• разумения обыкновенных людей
Теория хороша, но в долгой перспективе общественный курс будет определён обыкновенными людьми, чьи мнения касаются формируются вокруг их домов. Вот некоторые тревоги, выраженные пишущими мне людьми.
Правда ли, что мой начальник восстанавливает и читает все мои, даже удалённые, письма на работе? Подсчитывает ли мой начальник каждую минуту моих перерывов на кофе?
Будут ли мои медицинские записи открыты для всех страховых агенств и каждого работодателя, к которому я обращусь? Сможет ли любой мой сосед как-то вызнать записи моего терапевта?
Меня беспокоит досье, хранящееся каким-то тайным ведомством. Как взаимная прозрачность защитит меня от бесчисленных баз данных, в которых уже есть моё имя и номер социального страхования?
Сможет ли «прозрачность» работать действительно всесторонне,— применительно и к влиятельным особам,— во внезапно заполоненном камерами мире?
Наконец, вот разумения одной из моих читательниц, отражающие несколько иной взгляд не предмет:
«Я не беспокоюсь о сохранении тайны моей личной жизни,— мне нечего скрывать, в моей жизни нет ничего особенно интересного кому бы то ни было. Ну, узнает кто-то нечто личное обо мне, и отчего бы мне беспокоиться? Нет, меня действительно тревожит то же, что занимает и большинство знакомых мне людей,— безопасность моей семьи. Я, конечно же, имею в виду и преступность. Незнание или даже сложность предположения о происходящем прямо сейчас с моим ребёнком в школе: может, его побили, или, ещё хуже, ему предложили наркотики. Не грабят ли меня корпорации и чиновники, и не собирается ли какой-нибудь отирающийся на углу вечерний маньяк разбить мне голову: мы живём в «закрытом» обществе, будто в тюрьме, опасаясь незнакомцев боимся выпускать детей на улицу. Вы спросите меня, готова ли несколько поступиться приватностью ради избавления от этих беспокойств?»
Все наши затейливые общественные споры не особенно затрагивают проблемы людей, ощущающих себя в такой опасности, что готовы говорить об уступках впользу несколько большей безопасности, или хотябы даже об уменьшении чувства опасности. Позже мы остановимся подробнее на мысли о «сделках» между приватностью и свободой,— одном из коварнейших, проблемном логическом заблуждении, укрепляющем веру в необходимость платить за свободу ценой увеличения опасности. Здесь я лишь позволю отметить, что я не хочу платить за свободу безопасностью, и определённо я не отступлюсь от естественной приватности моего дома, очага,— от разделяемого лишь с некоторыми близкими.
Но это не имеет ничего общего с утверждением права скрываться в тени и действовать в отношении других анонимно,— выдумки, за которой скрываются все хищники, делающие наш век враждебным и подозрительным, что питает рост правительств и увеличение одержимости личной безопасностью.
Подозрительность, способная погасить светлые надежды на подступающую «инфотопию» (мир бесплатного свободного доступа к информации без рекламы и платы).
Мои упражнения нацелены на освещение возможного будущего. Теперь завершу эту вводную главу заключительной мыслью: новейшим пещерным людям сложно превратиться в умных, честных и действительно свободных светлых созданий.
Тысячелетиями философы твердили, что это достижимо посвящением себя самоулучшеню с помощью веры или подчинения строгим правилам поведения, которые никогда не работали достаточно хорошо сами по себе, доказав практическую бесполезность в препятствовании действительно преступным людям в причинении вреда другим. И теперь мы наконец, кажется, нашли инструмент, лучше совладающий с нашей хищной природой.
Ответственность.
Верно, здесь ещё есть над чем поработать. Мы дикари, для которых подобное ново, лишь пару веков ещё идущие по дороге демократии и лишь пару десятилетий рассматриваем непохожесть как важное достоинство.
И пока неясно как далеко эта дорога нас проведёт, однако одно становится совершенно очевидным: мы наломаем меньше дров, если будем лучше понимать происходящее.