С Уильямом Мэтесоном мне довелось познакомиться во время одного из кругосветных путешествий. Так уж случилось, что публика более-менее радушно приняла мой второй роман, и я решил взять небольшой отпуск. И вот, под укоризненные взгляды жены, что скрепя сердце отпускала меня в полный всевозможных соблазнов круиз, я очутился на борту лайнера «Инфинити». Устав от бесконечных скитаний в лабиринтах собственного воображения, я в этом, как планировал, далеко не последнем вояже в своей жизни, намеревался оторваться по полной. Что скрывать, маленькие грешки на стороне у меня всегда имелись — да и у кого, спрашивается, их нет?
Немудрено, что именно женщина стала причиной нашего с Биллом знакомства. Относительно сносно владея английским и слегка хватив лишнего, я быстро отыскал в толпе отдыхающих барышню, чей облик вполне радовал глаз, и с рьяностью заправского ловеласа принялся её обхаживать. Дело в том, что Мэтесон тоже заприметил её и уж точно не собирался уступать свою добычу какому-то русскому, бог весть каким образом пробравшемуся на судно. Англичанин по происхождению, с обильной примесью ирландской крови, Билл тем не менее словно бы сошёл со страниц романа Джека Лондона: высокий, широкоплечий, с мощными кулаками и ястребиным взором, — ну никак не походил он на типичных представителей английской коммерческой аристократии, большинство из которых, согласно Теккерею, отличались неестественной бледностью, чуть ли не анорексичной худобой и феерическим снобизмом.
Итак, между нами разгорелась нешуточная ссора, чудом не перешедшая в драку (из которой, что греха таить, я вряд ли бы вышел победителем). В противовес моему английскому, Билл прекрасно владел русским, а потому, на глазах у непонятливо моргающей дамочки — главной виновницы потасовки, — мы постепенно скатывались до уровня отборной матерщины, в любую минуту готовые, под действием ударившего в голову алкоголя, вцепиться друг другу в горло. Никто не хотел отступать. Дамочка же едва сознание не теряла от восторга, в то время как мы с Биллом продолжали сверлить друг дружку глазами, словно парочка мартовских котов на залитой лунным светом крыше.
Всё прекратилось так же резко, как и началось.
Билл внезапно расхохотался, дружески хлопнул меня по плечу и, презрительно бросив «это всего лишь баба», предложил угоститься стаканчиком отменного испанского коньяка.
Лишь несколько дней спустя, проведя достаточно времени в его обществе, я понял, что подобные перепады настроения являлись отличительной чертой его характера, а ярко выраженное неуважение к женщинам — его личности. Откровенно говоря, Уильям Мэтесон был тем ещё распутником. Он гулял от души, совращая всё новых и новых представительниц прекрасного пола, а наутро преспокойно вытирал ноги об их доверие, их чувства, их души, после чего громко хлопал дверью и навсегда исчезал из их жизней. Таков был Билл — статный, обаятельный, самоуверенный, с диким блеском в глазах, которые в буквальном смысле завораживали ту, на кого взгляд этих глаз был устремлен. И вовсе не удивительно, что женщины так легко клевали на удочку, ведь одна только его внешность уже была лакомой наживкой. А если ещё прибавить его недюжинный ум и солидный капитал, то смесь получалась гремучая.
Замечу, что я мало знал о его жизни. Крупицы правды, разбросанные там-сям, сообщали, что он — наследник приличного состояния, на момент нашего с ним знакомства обосновавшийся в Оксфорде, — является хозяином нескольких текстильных фабрик и руководителем какой-то фирмы. Некоторое время Билл жил и работал в России, отсюда и владение языком. Пожалуй, это и всё, что мне было известно о моём новоиспечённом друге.
Так было вплоть до того вечера, когда «Инфинити», пересекая Атлантический океан, оказался настигнут сильнейшим штормом. Как оно частенько случается, большинство пассажиров попрятались по своим каютам, предпочтя в одиночестве страдать от разыгравшейся морской болезни либо же углубиться в чтение прихваченного специально для таких вот часов романа.
В ресторане было пусто, и мы с Биллом не без досады уселись в самый тёмный угол, заказали бутылку «Бордо» и раскурили по сигаре. Подобная роскошь была для меня в диковинку, так как известность ещё только кралась маленькими шажочками в мою сторону, и я искреннее переживал на тот счёт, что данный напиток мне не по карману. На это Мэтесон лишь махнул рукой.
— Ерунда, — сказал он, — я угощаю.
Повисла напряжённая тишина, нарушаемая редкими приглушёнными голосами из другого конца зала да шумом волн и свистом ветра снаружи.
— Как тебе моя вчерашняя пассия? — хитро подмигнул Билл.
Я пыхнул сигарой, быстро оживил в памяти образ девушки, с которой он танцевал накануне вечером, и одобряюще кивнул:
— Хороша.
— Чепуха! Страшная и глупая. Мне даже по-своему стыдно за её невежество. Представляешь, она заявила, что Данте — это один из апостолов Христа!
Он от души расхохотался, при этом чуть не расплескав вино в своём бокале. Я тоже позволил себе улыбнуться.
— Но речь сейчас не об этом, Юджин. — По непонятной причине Билл постоянно коверкал моё имя, произнося, на американский манер, «Юджин» вместо «Евгений». — Позволь задать тебе вопрос?
— Валяй.
— Как ты думаешь, я женат?
Чего-чего, а подобного я никак не ожидал. Вопрос Билла смутил меня, на мгновение ввергнув даже в состояние некоего ступора. Как только я вновь очутился в реальности, то ясно понял следующее: ни одной женщине я бы не пожелал такого мужа, как Уильям Мэтесон.
— Не знаю. Думаю, нет…
— А вот и не угадал! — Билл вновь рассмеялся. — На самом деле женат. И свадьба моя состоялась ровно двадцать лет назад. День в день!
Я пригубил вина.
— Получается, сегодня у тебя годовщина? Но…
— Но почему же тогда я сижу здесь вместо того, чтобы проводить этот день вместе с семьёй? — закончил за меня Билл.
Я кивнул.
— Такова моя месть! — торжественно выдал он.
От удивления у меня отвисла челюсть.
— Да-да, мой дорогой друг, не удивляйся! Всё, что ты сейчас видишь, весь этот дебошир и гуляка Билли Мэтесон — это лишь часть моей изощрённой вендетты.
— Но… кому?
— Женщине, испортившей всю мою жизнь. Женщине, которая, сама того не желая, породила чудовище, сидящее ныне перед тобой.
У меня невольно мелькнула мысль, что, возможно, Билл попросту не в себе. Бессонные ночи, литры выпитого вина и коньяка, вдобавок ко всему эта выматывающая качка, что могла довести до белого каления любого, — всё это попросту доконало его. Именно поэтому он городит чепуху, смысла которой наверняка и сам не разумеет.
Видимо, прочитав что-то в моих глазах, Билл тряхнул головой.
— Нет-нет, я не сбрендил, Юджин. Мой разум в полном порядке, и то, что ты видишь, это отнюдь не симптомы белой горячки. Это искры радости.
— Не понимаю, — признался я.
— Юджин, прежде чем твоё богатое воображение живописует тебе одинокий выстрел в ночи и схороненный в туманных болотах труп, позволь заверить, что моя супруга — Мэри-Луиза Мэтесон — жива и пребывает в полном здравии. В данный момент она находится в Оксфорде, в нашем особняке, где, вероятней всего, зачитывает до дыр сентиментальные романчики разных посредственных писак, — эта фраза отчего-то сильно меня уязвила, — и, конечно же, продолжает толстеть.
— Но…
— А вот теперь давай по порядку, — улыбнулся Билл. — Понимаешь, в дни своей юности я был совершенно другим, нежели сейчас. Я вдыхал Байрона, словно аромат полевых цветов, упивался романами Диккенса и Гюго, слушал Шуберта и Вивальди. Я был скромным, ранимым и чувственным молодым человеком. А ещё я мечтал стать художником. Да-да! Именно! Художником! У меня был талант, который я день ото дня в себе взращивал, развивал, неустанно оттачивая своё мастерство. Чем больше полотен накапливалось в моей мастерской, тем больше идей у меня появлялось. Я смотрел на мир и видел структуру, видел пейзажные составляющие, понимал человеческую анатомию при одном только взгляде на человека. Я различал переливы мышц под кожей, особенности строения костей, будь то кости черепа или, скажем, таза. Я с лёгкостью воспроизводил уникальные узоры кожи, ловил выразительность глаз, угадывал характер, проявляющийся в линии губ, изгибе бровей. Я научился разделять цвета, ловко раскладывал их на оттенки и играл с ними, как ребёнок с любимой игрушкой. Моим истинным призванием стали портретная и пейзажная живопись. И перспектива сделаться художником — даже если не самым успешным — вполне удовлетворяла мои скромные запросы.
Он помрачнел.
— А потом появилась она. Девчонка с окраин, тупая, как полено, и ограниченная, как квадрат на стене. У неё не было ничего, что могло бы привлечь меня. Кроме одного — она была женщиной. Я же был юношей в самом расцвете сил, и природа настойчиво требовала своё, заставляя кровь вскипать в жилах, а самого меня буквально сходить с ума от желания. Я говорю о том периоде взросления, когда всё твоё существо волей-неволей, но подчиняется настойчивому зову плоти. Как я уже сказал, Мэри-Луиза была глупа, но вместе с тем довольно-таки хитра. Её ограниченного умишка вполне хватило на то, чтобы понять, кто она в этом мире и каково её истинное место. Ну и, естественно, она не желала мириться с тем, что ей уготована доля кухарки в какой-нибудь забегаловке. У неё имелись амбиции. А ведь известно: чем безмозглее человек, тем теснее его амбиции граничат с элементарной жадностью.
Тут он плеснул нам в бокалы ещё вина, вздохнул:
— В общем, она забеременела. К тому моменту между моим отцом и давнишним его деловым партнёром был заключён договор о том, чтобы обвенчать своих детей. Соответственно, меня и хрупкую девчушку, которую я видел лишь однажды, — дочь партнёра отца. Мэри-Луиза поняла, что это её шанс, и упускать его она не собиралась.
— И что она сделала?
— Расстроила помолвку, объявив во всеуслышание о том, что ждёт от меня ребёнка.
Билл пыхнул сигарой и многозначительно глянул на меня. Не зная, что ему сказать, я поспешно отвёл взгляд.
— Это ещё не всё, — сообщил он. — Так уж сложилось, что мой отец — рьяный католик, крайне богобоязненный человек — решил поступить по совести. Он велел мне незамедлительно жениться на Мэри-Луизе. Даже пригрозил отречься от меня, если я посмею оставить девушку и своё ещё нерожденное дитя. Он сказал, что я должен научиться отвечать за свои поступки. Я же, в свою очередь, начал протестовать — хотел как-то образумить его! В результате мы разругались в пух и прах, и меня с позором изгнали из дома. Так я и оказался в тёмной затхлой каморке, без гроша в кармане, с нелюбимой женщиной, готовой вот-вот разрешиться от бремени, и запретом отца, ослушаться которого — веришь-нет? — я просто не смел.
Надо ли говорить, что о продолжении занятий живописью не могло быть и речи. Мне пришлось взяться сразу за три работы, чтобы хоть как-то кормить семью и оплачивать жилище. Я хватался за всё, что мне предлагали, терпел унижения и насмешки. Я начал пить, и пил тем сильнее, чем больше толстела Мэри-Луиза. Конечно, для неё подобное положение дел тоже было крайне пренеприятным: вовсе не на такое она рассчитывала. И всё же, пусть отчасти, но она оказалась в выигрыше, ведь обзавелась мужем, у которого был богатый и — самое главное! — принципиально порядочный отец.
В общем, через три года подобного существования я напрочь утратил способность держать в руках кисть…
Последнее было сказано с такой тоской в голосе, что мне невольно захотелось обнять и утешить Билла — этого большого ребёнка, натворившего столько глупостей в своей жизни.
— Я пил и дрался, дрался и работал, снова пил, — пробормотал он. — Так постепенно и потерял свои руки. Я больше не мог держать кисть, не мог выводить чёткие размеренные мазки на холсте.
С этими словами он поднял правую руку, и в сумеречном свете я различил, как подрагивают его пальцы. И что тремор этот невозможно унять.
— Моя мечта оказалась похоронена из-за хитрости женщины, которая сначала сделала из меня мужчину, а чуть позже едва не превратила в старика, — горько произнёс Билл.
Он опустил голову и вдруг зашептал:
«He was one who own’d
No common soul. In youth, by genius nurs’d,
And big with lofty views, he to the world
Went forth, pure in his heart, against the taint
Of dissolute tongues, ‘gainst jealousy, and hate,
And scorn, against all enemies prepared,
All but neglect: and so, his spirit damped
At once, with rash disdain he turned away…»
А после умолк, отрешённо попыхивая сигарой и глядя куда-то вглубь себя. Видимо, утонул в пронизанных лирикой Вордсворта образах прошлого, что витали перед его мысленным взором.
Спустя минуту-другую я сдержанно кашлянул, напомнив о своём присутствии.
— Одно время я даже подумывал убить её, — будничным тоном признался Билл. — Взять да пырнуть ножом или, как вариант, удавить голыми руками. В общем, расправиться с ней за то, что она сотворила. За свободу, которой лишился. За разбитую мечту… К счастью, эта затея быстро оставила меня. Я не желал гнить остаток дней в грязной камере, среди отбросов общества и снующих туда-сюда крыс. А ещё мне не нравилась мысль, что мой сын будет расти сиротой.
И тогда я с головой погрузился в работу: пытался скопить денег и как-то улучшить своё положение. Также мне удалось помириться с отцом, который оценил моё трудолюбие и мою… э-эм… порядочность. Через него я выбил себе место в одной конторе, где вкалывал денно и нощно, всячески демонстрируя усердие и прилежность. И дело здесь даже не в силе воли, нет. Мне просто было тошно возвращаться домой, к Мэри-Луизе. Отчасти поэтому я и работал, как проклятый — я жаждал забыться. А вместе с тем всё это время у меня в голове созревал план будущей мести. Уже тогда я понимал, что мне предстоит сделать.
Когда от сердечного приступа скончался отец, я стал единственным наследником крупного состояния. Стоит ли говорить, что моё усердие — даже одержимость — позволили мне значительно приумножить отцовский капитал. Так из низов я вернулся в высшее общество. И Мэри-Луиза поняла это. Её девичьи мечты воплотились в реальность: вмиг она сделалась знатной дамой. Она… Хм… — Билл переменился в лице, зло улыбнулся. — Впрочем, я моментально уничтожил все это.
Он с любопытством посмотрел на меня.
— И что ты сделал? — тихо спросил я.
— Сотворил того Уильяма Мэтесона, что сидит сейчас перед тобой, — не без самодовольства отозвался он. — Я превратился в гуляку, Юджин. Я позорил свою супругу всюду, где только мог. Я соблазнил всех её немногочисленных подруг. Я в открытую высмеивал её образ жизни, её скудоумие, её плебейство. Я распустил множество слухов, даже анекдотов про неё. Знаешь, в обществе любят такие забавы… Постепенно моими стараниями Мэри-Луиза и вовсе прекратила выходить в свет: не могла больше выдерживать все эти взгляды, эти смешки и перешёптывания. Она стала затворницей. И даже развестись со мной она не в силах: мои адвокаты быстренько оставят её ни с чем. Её жадность теперь играет против неё. Мэри-Луиза несвободна, так как единственная возможная для неё свобода — это жизнь без гроша в кармане. А к такому, как ты уже догадался, моя жёнушка не готова. Что же касается её мечты... Хм… Её мечта оказалась скомкана и разорвана на мелкие клочки. Точно так же, как когда-то была разорвана моя. И в эту ночь, я больше чем уверен, Мэри-Луиза сидит одна-одинёшенька в нашем большом и пустом доме, никому не нужная и всеми забытая. Ведь даже наш сын, наученный мной, давно уже от неё отрёкся. У неё ничего нет, хотя, казалось бы, она имеет всё. И у неё совсем уже не осталось иллюзий, каковыми она могла бы себя утешать.
Билл усмехнулся.
А я во все глаза продолжал глядеть на него, поражаясь тому, сколько в нём таилось злобы и коварства.
— Из этой истории вышла бы неплохая новелла, что скажешь? — подмигнул он. — И назвать её можно… — он не договорил, приложился к бутылке на манер отъявленного пропойцы, после чего воскликнул: — О чудный напиток — месть!
Затем он опустошил бутылку и, отодвинув её в сторону, велел официанту немедленно принести ещё. «А потом мы с моим русским другом-писателем, — вскричал он, так, чтобы услышал весь зал, — отправимся покорять пламенные женские сердца!»
Я поднялся.
Бил с интересом уставился на меня, саркастически покачал головой:
— Не надо так смотреть, Юджин. Не тебе меня судить. А знаешь, почему? Потому что ты ничем не лучше. Ты точно такой же, как я. С той лишь разницей, что я делаю всё открыто.
— Дурак ты, Билл, — бросил я в пустоту между нами и пошёл прочь из ресторана.
А в спину мне нёсся его раскатистый смех, его издевающийся голос:
— Ты точно такой же, Юджин! Такой же, как и я!
Запершись у себя в каюте, я извлёк из кармана фотокарточку жены и дочки, осторожно дотронулся до изображения. Болезненно ёкнуло сердце, стало вдруг нестерпимо стыдно…
Об авторе
Евгений Долматович. Родился в 1986 году в городе Ярославле. Публиковался в журналах Homo Legens, «Урал», «Север», «Уральский следопыт», «Опустошитель», «Крещатик», «Новый берег», «Нева» и пр. Также есть публикации в сборниках «Очертания», «Аэлита / 010», «Своими именами назовутся», «Город счастья». В 2017 году стал членом Союза российских писателей.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru