- Мам, если я умру, не хороните меня у обрыва, там где наши лежат, я не хочу. Я высоты боюсь, да ветер там такой страшный, у меня всегда голова кружится. Меня внизу, у трех берез, помнишь, под косогором? Там ромашки еще, полянка целая. Обещаешь?
Алла лежала на кровати под тремя одеялами - сама белая, как те пододеяльники, просто, как полотно. Она уже не могла стонать, только хрипела, и то ли бредила, то ли вправду видела кого, но все время смотрела в дальний угол, самый темный, как будто искала что-то. Живот периодически сводило спазмами, она сучила ногами, выгибалась дугой, но спазм проходил бесполезно, оставляя после себя только бессилие. Марина металась от двери к окну, уже час, как послала Вадима за фельдшером, а их все не было, пропали, сгинули. Димка был не похож на себя - сидел, напуганной мышью за печкой, что-то бормотал, раскачиваясь, и Маринке казалось, что еще немного и мужик сойдет с ума, или просто - упадет и помрет тут, прямо на месте. Агнесса тоже исчезла, ее уже не было минут сорок, как провалилась. Наконец, на пороге показался Вадим, он еле дышал, придерживал сердце двумя руками, чтобы не выскочило, упал на стул, огорошил.
- Нет фельдшера! В город на уехал, только к вечеру будет. Что делать, Марин, может к соседу - у него машина, в больницу повезем?
- Не ори, Вадь, ну что ты, как заполошный?
Марина подскочила мужу, вытащила его за рукав из комнаты, зашипела кошкой
- Какая больница ? Ты посмотри на нее. Не довезем!
Алла совсем успокоилась, лежала, сложив рук под грудью, молчала, отсутствующим взглядом смотрела в потолок, и только, когда волна схваток проходила по ее измученному телу, пропускала их через себя, как что-то надоедливое, мешающее сосредоточится, а потом снова смотрела вверх, и только искусанные в кровь губы говорили насколько ей больно.
- Господи! Девочка! Да что ж такое делается! Да что ж он говорил такое, Влас этот поганый! Легко родишь, легко. Врал все! Господи! Да лучше бы мы тебя в больницу отвезли, дураки этакие. Ты прости нас, деточка. Прости!
Марина причитала, как плакальщица на похоронах, но Алла почти не слышала ее голос, лишь чуть морщилась, как от надоедливой мухи.
- Бабушка! Отойди! Отойди, я тебе сказала, нет времени на глупые крики.
Марина вздрогнула от этого незнакомого голоса -он гудел на низких тонах, взрывая тишину и равнодушие наступающей беды, рвал в клочья павшую на их дом безысходность -и обернулась. В дверях стояла Ганя - но такой- странной, взрослой, незнакомой, Марина не видела ее никогда. Распущенные золотые волосы (они отличались от белокурых волос Луши глубоким, необычным цветом - так сияют колокола на церквях в вечер чистого четверга - темно, сумрачно, таинственно) на лбу были схвачены странным венком - тонкими, косой сплетенными между собой веточками, то ли березы, то ли ивы - в марте разве поймешь. Подол длинной юбки (Агнесса любила носить длинное, просила мать шить ей такую одежду) был по колено мокрым, как будто девочка бродила по воде, в руках она держала ворох желтых цветов.
-Уже есть, расцветает. Такой год ранний. Бабушка, стели цветы на пол, давай маму положим, помоги. А деду скажи, пусть пять ведер воды греет, да в корыто ее.
Марина, совсем потеряв дар речи, беспрекословно стянула одеяла с невестки, и Алла поняла, что от нее требуется, откуда-то взяла силы, сползла с кровати на пол, легла прямо на набросанные цветы, замерла, вытянув ноги. Агнесса встала рядом, развела руки в стороны крестом, подняла голову к потолку и что-то стала быстро шептать, невнятно, лишь слегка шевеля губами. Марине показалось, что из окна к ее рукам протянулись серебристые нити, похоже на паутину в росе, они обвили пальцы девочки, потом опустились вниз, к полу. Агнесса встала на колени, положила опутанные паутиной ладони на материн живот, нити стали быстро растягиваться, удлиняться, спутываться, и вот уже серебристый кокон обвил тело Аллы, согревая его и смягчая боль.
- Мама! Ты помнишь, что сказал тебе мой отец? Ты родишь легко! Ты родишь легко! Слышишь? Повтори!
Алла пришла в себя, удивленно посмотрела на Агнессу - узнать дочку было невозможно сейчас - эта незнакомая, золотоволосая девушка на ее Ганю совершенно не походила, и, чуть привстав на локтях повторила послушно - “Я рожу легко! Легко!”
Агнесса повернулась к Вадиму, который суетливо наполнял водой корыто, кивнула, показала рукой на Аллу.
- В воду ее. Быстрее.
Дальше все происходило, как в тумане. Аллу положили в корыто, добавили теплой воды, так чтобы она почти полностью в нее погрузилась, Агнесса собрала с пола и высыпала в воду свои цветы. Зажгла свечи, невесть откуда взявшиеся, снова встала над матерью и подняла руки к потолку. И в этот момент потрясающая потуга скрутила тело Аллы, выгнула его в дугу и уже через пару минут торжествующий детский крик сообщил миру - я родился!
...Через час Алла, еще очень бледная, но сияющая, счастливая полулежала в кровати, обняв два крошечных свертка. Сморщенные личики были совершенно одинаковыми , но уже сейчас можно было сказать точно - слева девочка, справа - мальчик. Ганя, потухшая, обессиленная, сидела на стуле, опустив худенькие плечи и пила чай с конфеткой - Марина, вдруг поняв, что девочка ничего не помнит из того, что сейчас произошло, усадила ее в уголке, успокоила.
- Ничего, ничего, детка. Чайку попьешь, все пройдет. Сладенького побольше, да спать. Все хорошо будет.
Ганя кивнула головой, прижалась к теплому боку бабки, и, почти засыпая, шепнула обессиленно
- Скажи маме - Аким и Акулина их зовут. Не забудь.