Дмитрий Дедюлин описывает причудливые пейзажи, но это наш мир. Даже если заметишь здесь иномирных жителей, не очень доверяй зрению; они уже местные, они с этой стороны.
божественное заземление неизвестных богов
по утрам нужно ставить Цоя или T-Rex — пыльную виниловую пластинку
на ложе граммофона пусть крутится мягкий диск а игла бежит
по его бороздам то поднимаясь то опускаясь следуя за модуляциями голоса
певца — рокового обманщика 80-тых, гламурного бунтаря так и не ставшего
достоянием поп-индустрии целиком — так как что-то осталось — что такое что
заставляет нас чувствовать: «да он был избранным — божественным
пэтэушником, учеником парижского мага, чародеем со своей гитарой
и с песнями напоминающими о каком-то другом измерении —
об электрическом токе текущем по нашим жилам и пропадающим в чёрной
пахучей неизвестности называемой “землёй”»
бесплотные силы кружатся над пустотой
человек — это робот над которым утрачен контроль — возьми его тихо
за хобот и веди его в эту юдоль в которой они родятся, в которой они
живут — им сны золотые снятся, они воспевают труд, они поднимают тяжесть
на белые небеса — где твой кораблик бумажный? — там он где полоса заката
зелёного вешнего где он горит нелюдим и ловит лучи свои клешнями
солнце пустое как дым — в этой весёлой Анталии где мы с тобой как свои
собираем медали, сосну качаем — ну и в этом большом терпении где слава
как тень калача мы не утратим значения если оставим печаль гореть
в этом бедном мреяньи какое ты тоже забыл — весёлое как падение
твоей допотопной судьбы в объятья земные прибрежные — чей сонник
летит листвой? — в каком мы раскладе замешаны? — что будет с тобой
и мной? — что будет с нами той осенью когда завывает январь идя
по забросанной просеке и ты на морозе — в янтарь попавшая муха? — рыдания
свои на руках подержи — написано в назидание без корысти и без лжи
мать-Родина
судьба гения — умереть от алкоголя и наркотиков создав толику шедевров —
своему соседу толику посвящал он свои досуги и писал его портреты как
и уборщицы тёти вали — они бухали у неё в каморке и он заедал самогон
кислым огурцом — нынешняя директриса музея его имени где хранятся
и экспонируются его картины а также немногие личные вещи — ведро
в котором он разводил краску и веник которым он рисовал — так вот
эта дама не села бы ср*ть с ним в одном поле — она презирала таких
грязных неумытых алкашей от которых отвратительно пахнет и презирает
и сейчас гоняя их единственного разнорабочего Алексея как сидорову козу
и рассказывая на государственном телевидении сладко жмурясь
и пришепётывая сколько картин рано умершего гения хранится у них
в запасниках — человека с тяжкой судьбой с которым она бы не села срать
в одном поле — впрочем последнего она не сказала так как она человек
культурный и сведущий — недаром она — директор одного из известных
музеев нашего столичного края венцом которого является наш город — столица нашей Родины
Айза — сумасшедший ребёнок новых палестин
«Айза, что ты имел в виду когда назвал свою мамочку шлюхой? —
ну-ка отвечай мне немедленно» — но Айза молчит округляя глаза
и выпячивая губы — Айза молчит как ребёнок которому сказали
встать в угол за съеденное им без разрешенья варенье и Айза плачет —
кто сказал что нельзя называть мамочку шлюхой? — кто эти злые люди?
они пришли ко мне и принесли мне полное ничто — цветастый платок,
три горошины бус и бубен с колокольцами — всё это пригодилось
бы для девочки кроме бубна — да и бубен тоже — и Айза молчит и надувает
щёки а потом начинает рыдать — кто сказал что нельзя называть маму
шлюхой? — Айза — слабый ребёнок заблудившийся в темноте своих
соответствий, сбившийся с пути и бредущий на верную смерть туда где горят
огни семафора и чёрный поезд несёт своё тело сквозь стужу, буран и вьюгу — туда где синее небо и море и белые чайки летают над малиновым заливом
в котором отражается солнце садящееся на чистом небосклоне в эти
спокойные воды и золотой блеск горит в воде и не тает пока яркое светило
не исчезнет с нашего горизонта — там за его линией окоченевший поезд несёт
своё тело к этим благословенным водам и белые медведи лижут рельсы
сияющие под бледно-голубым светом луны и звенящие от мороза
под мчащимся вдаль эшелоном
серая синева рассказывает о своих дорогих снах
в мире ваших величин, дети, она не нужна — математика — оставьте чистое
искусство жрецам а сами займитесь перебиранием грязной картошки —
гнилую в сторону — чистую в ведро и так пройдёт ваш день в повседневных
заботах пока тяжкое солнце не зависнет над горизонтом и не начнёт
садиться в привычную бездну — тогда распустите волосы женщины
а мужчины наденьте маски и все завойте — пусть вороны слетаются
на ваш вой в надежде поживиться какой-нибудь поживой а вы кружитесь
в танце и войте всё сильнее и вот когда тяжкое солнце зайдёт — разведите
костёр и бросьте туда всё что вы скопили в непосильной борьбе
за выживание — бросьте туда самое дорогое и пусть слёзы ваши
льются в три ручьи — за этими слезами вы не сможете разглядеть
тёплые звёзды и томный алый диск луны вставшие над водами
где вы похоронили свои печали — похоронили то что не успели сжечь
и оно тихо тонет в тёмных водах которые смыкаются над ним как
погребальный саван или как кисея на свадебном ложе невесты что умерла
так и не дождавшись предназначенных ей ласк
Читать полностью в журнале "Формаслов"