В полутьме чиркнув зажигалкой, Настя глубоко затянулась.
— Ну и жизнь! — подумала она.
Старая джинсовка приятно согревала её худые плечи. Была велика, но Настя любила эту вещь. Она напоминала ей о нём. Когда-то забытом счастье.
— Напаровозила! Сколько раз тебе говорить, в моём доме не курят, — ругалась мать.
Настя в ответ только сильнее затянулась. Алевтина Васильевна терпеть не могла, когда её не слушались.
— Это мой дом и прошу выполнять мои правила. Заметь, я прошу, пока.
— Твоя любая просьба как приказ. Ты, мама, не умеешь просить.
Алевтина Васильевна покраснела, хорошо, что темно и дочь не видит.
— Пусть так.
Настя погасила окурок. Темные тучи нависли и поползли по небу. Надвигалась гроза. Ветер стих. Гроза, давно она не слышала настоящего грома, вспышек молний и неповторимого запаха весенней первой грозы: сырой земли, прелых листьев после зимы, мокрым мхом и распустившейся черёмухой.
— Я буду спать на веранде.
— Совсем голову обкурила. Ночью похолодает, — ответила мать.
— Ну и что, не замёрзну!
— Твоя воля.
— Завтра уезжаю.
Алевтина Васильевна стала отряхивать невидимую пыль. Когда не хватало слов или она нервничала, руки сами жили по себе, нервно стараясь выкрутить пуговицу из петли или отряхивать то, чего не было.
— Сумку соберу. Яйца положу, смотри осторожнее, чтоб не разбила.
Настя хотела сказать, кому нужны твои яйца, но промолчала.
Ночью гремело и стучала по крыше так, словно вся земля провинилась, и природа наказывала грешных. Ветер свистел. Пару раз выходила мать, Настя делала вид, что спит. Она любила грозу. Стихию бесшабашную, страстную, сильную. Было время она сама была из таких. Иногда казалось она чувствовала его запах, хотя куртка давно простирана. Не может быть такого.
В ту ночь надвигались тучи. Грозные, они готовы были задавить своей мощью. Город спал и не видел, что творилось у него над головой. Настя остановила свою машину посреди улицы. Слёзы душили, но она не плакала. Только не перед ним, она сильная.
— Выходи.
— Стася, прекрати.
— Я сказала, выходи, — перешла на крик Настя.
Вадим схватил её руки и притянул к себе. Настя пыталась освободиться. Она кричала, ей было больно.
— Вон! Вон из моей машины и из моей жизни!
— Я люблю тебя, Стася!
— Ты никого не любишь! Посмотри на себя. Ты никогда не думал о моих чувствах, бессонных ночах, одиноких днях и моём вечном ожидании. Сколько? Я устала.
Вадим отпустил. Руки бессильно упали.
"Моя маленькая Стася. Любимая. Сильная. Я знаю, знаю, что каждый раз причиняю тебе боль. Но я не могу иначе. Я обещал, но не выполнил свое обещание" — мысли проносились в голове, не давая осознать, что же происходит на самом деле.
Настя стояла на улице, поставив лицо небу. Вадим вышел из машины. Он смотрел на свою женщину, слова застряли. Они тяжёлым камнем давили грудь.
— Я не могу, — выдавил он.
Настя слышала уходящие шаги. Ей хотелось побежать, остановить его. Но что-то удерживало. Гордость. Слёзы, впервые за столько времени, они волной окатили её. Она плакала, тихо, надрывно.
В салоне лежала его джинсовка. Настя накинула на себя и выехала из города.
Алевтина Васильевна с утра гремела на кухне. Она подыскивала слова для дочки. Сердце чует, когда дети страдают. Настя молчала.
— Дорогу размыло. Осторожно езжай.
— Хорошо.
— Как доедешь позвони.
— Хорошо.
— Сумку собрала, на крыльцо поставила. Завернула пару пирогов, знаю не любишь. После дороги съешь, проголодаешься.
— Ладно, мам.
— За огород спасибо, я бы сама ещё недельку возилась. А тут за два дня всё посадили.
— Пожалуйста, звони если что.
— Куртку оставь, если уж решила всем этим закончить. Нечего таскать с собой.
Настя поставила свою чашку на стол. Она подняла голову. Впервые, посмотрела на мать как на мудрую женщину. Ни слова, никогда, но мать всё знает.
— Давно?
— Ты сегодня будешь одним словом отвечать? Что давно?
— Давно знаешь о нём?
— А что тут знать? Полюбила, а теперь несчастна. Или он не любит, или любит, но не твой.
Настя сдвинула брови. Мать в одно слово нашла объяснение.
— Не мой, права.
— Ну то-то. Радуйся, что без последствий. Когда я узнала, что беременна тобою, приехала к своим, а они выгнали меня из дому. Тогда нравы были другие. Полюбила... не своего.
"Вот она мамина правда. Столько лет надо было прожить, чтоб понять её".
— Как?
— Как забыла? Не забыла. Да и как забыть, тем более ты постоянно о нём напоминаешь. Похожа на него.
Настя обняла мать. Алевтина Васильевна застыла от неожиданности. Она нежно поцеловала дочь в лоб.
— Не руши чужую семью. Это грех.
— Не буду.
— Вот и хорошо.
Город жужжал словно большой шмель. Все суетились, спешили. Пробки задерживали. Настя приехала поздно. Долго искала ключи, оставила в кармане куртки. "Как теперь зайти в подъезд?"
Она стояла у подъезда, кто-нибудь выйдет, мусор вынесет или с шестого этажа мужчина собаку выйдет выгуливать. Руки потянулись за сигаретой.
Двери пропищали. Настя пошла навстречу.
— Придержите дверь, пожалуйста. Ключи у матери оставила. Добрый вечер! Я так и думала, что это вы.
Собака завиляла хвостом, обнюхивая Настю. Она вытащила пироги.
— Можно?
— Добрый. Можно. Он - любитель мучного. Как Вас зовут?
— Настя. А как собаку?
— Джек. Значит Стася?
Настя улыбнулась мужчине.
— Можно и Стася, а Вас?
— Руслан, давай на ты.
— Давай.
Настя поднималась к себе: «Почему именно снова Стася?»
— Как тебе наша соседка, Джек?
Джек с аппетитом доедал пирог.
— Я смотрю угодила. Давай кружочек и домой. Стася - красивое имя, как и сама девушка. Надо будет поближе познакомиться. Ты как, согласен?
Джек завилял хвостом и побежал рядом с хозяином.