Если "Я" сжираем чувством глубокой ущербности, то я обречен постоянно стремиться любую подручную ситуацию использовать для обозначения своей «хорошести», значимости, важности. Ты почти ничего не делаешь просто так, из простых искренних побуждений. Не живешь, не чувствуешь, а только, распятый на внутренних весах оценочности, постоянно соизмеряешь:
«Что обо мне скажут? Как я выгляжу? Стану ли я после этого круче в чужих глазах?».
В прошлом, наблюдая чужой конфликт в общественном месте, вмешалась бы я или отстранилась, что бы ни сделала, все равно любое действие проистекало бы из калькуляции: «Что обо мне скажут».
То есть, если бы я включилась в чьи-то выяснения, я включилась бы не из-за людей, а чтобы уцепиться за возможность быть чьим-нибудь судьей и через это возвеличиться. Отстранилась бы – отстранилась из страха, что меня высмеют, и я буду выглядеть глупо.
Что бы ты ни делал, из состояния обезличенности оценкой ты, по сути, вообще ничего не можешь сделать из искреннего диалога с миром.
На поверхности выглядит, что ты вроде наоборот активно контактируешь с миром, но в действительности, как ни парадоксально, ты наоборот отрезан от живого искреннего контакта, потому что всецело сосредоточен на своей ущербной самооценке, и всегда все делаешь исключительно для отшлифовки и реставрации своего самообраза.
И как же долго еще, будучи сформированным в оценочной системе, человек уже понимая всю порочность, клоаку оценочности, еще долго, даже отслеживая в себе все эти механизмы, продолжает быть сжираемым внутренними жерновами оценки. Насквозь лживое прозябание, непрерывно ищущее выгод для самообраза. Страшный горький удел человека, сформированного в среде, где ему все детство, всю жизнь ставили оценки.
