Флаг нужно поднимать сразу над тем местом,
куда направлен самый жестокий натиск противника.
Владимир Жаботинский
В 1897 году Герцль провел первый Сионский конгресс. По его окончании он произнес фразу, вошедшую в историю: «Здесь и сейчас я создал еврейское государство. Всем это станет ясно, пусть для этого и должно пройти лет пятьдесят».
Пятьдесят два года спустя две бригады недавно сформированного ЦАХАЛа, «Армии обороны Израиля», «Голани» и «Негев» вели тяжелые бои на направлении Умм-Рашраш. 10 марта 1949 года солдаты из «Голани» с боем ворвались в Эйлат. Капитан Авраам Адан поднял над городом «Чернильный флаг», белую простыню с нарисованной Звездой Давида. Для Ближнего Востока это было начало новой эры: еврейское государство на территории Палестины стало реальностью.
Как в разработку теории сионизма, так и в практику еврейского государственного строительства внесли огромный вклад многие наши соотечественники. Сегодня мы вспомним жизнь и судьбу наиболее ярких из них.
Их имена – Владимир Жаботинский и Менахем Бегин. Именно их противостояние с другим подданным царя Николая, Давидом-Бен-Гурионом, и создало современный Израиль.
Литератор
Начиналась жизнь Жаботинского трудно. Когда мальчику было шесть лет, отец, купец первой гильдии (что давало ему право на проживание вне черты оседлости), умер от рака. За два года борьбы с болезнью семья потратила все свои сбережения.
Жаботинские едва сводили концы с концами. Его мать, Ева, торговала писчебумажными принадлежностями, а сестра давала частные уроки. Предоставленный сам себе мальчик глотал книгу за книгой из оставшейся от отца библиотеки, а в остальное время пропадал на улице. Впоследствии Жаботинский скажет, что всему самому важному он научился не в школе. Отцовский книжный шкаф и переулки Одессы во многом сформировали его взгляд на жизнь.
Когда Владимиру исполнилось десять, семье удалось собрать достаточно денег, чтобы отдать его в гимназию. Там он начинает свои первые литературные опыты, публикуется в самиздатских поэтических журналах Ришельевской гимназии и в некоторых одесских газетах.
К выпускному классу он приносит в газету «Одесский листок» свои работы. Редактору нравится литературный слог юноши, и он предлагает ему стать зарубежным корреспондентом газеты, предложив на выбор Берн или Рим.
Решение уехать в семье отклика не нашло, мать уговаривала Владимира получать высшее образование в России, тем более что окончание гимназии позволяет сделать это без экзаменов, но юноша был непреклонен. Весной 1898 года он уехал в Швейцарию.
С первых дней он с головой погрузился в жизнь местной еврейской общины. Жаботинский впервые столкнулся с политикой. Посетив несколько собраний бернских евреев, (в основном это иммигранты-социалисты из России) он вынес им свой вердикт — существование в диаспоре (в особенности такое) закончится Варфоломеевской ночью. Местные евреи юношу подвергли обструкции, «бороться» с царем Николаем, видимо, было интереснее, чем осваивать недружелюбную пустыню Палестины. В иммигрантских кругах у Жаботинского появилась репутация законченного антисемита. Хаим Раппопорт, будущий лидер французской компартии, назвал его «звериным юдофобом».
Жаботинского не очень интересовало мнение беглых эсеровских агитаторов и примкнувшего к ним Раппопорта. Больше всего юношу занимал Первый сионский конгресс и Базельская программа.
Переезд в Италию несколько отсрочил начало его активной сионистской деятельности. Перебравшийся летом 1898 года в Рим Жаботинский настолько влюбился в эту страну, что полностью посвятил себя многочисленным поездкам по ней, литературной деятельности, местным девушкам и прочим прелестям богемной жизни.
В 1902 году, уже сделав себе имя в журналистике, он вернулся в Россию – прежде всего, из-за финансовых соображений: одна из одесских газет предлагает платить за фельетон 120 рублей. Тогда же Жаботинского в первый раз арестовывают. По чьей-то наводке в квартире проходит обыск, и жандармы находят среди вещей Владимира газету «Avanti», пестрящую красными флагами. Тщетно Жаботинский показывал жандармскому офицеру другие газеты со своими публикациями: тот не владел итальянским.
Журналист провел семь недель в Одесском централе, за это время Охранное выяснило, что про политику тот никогда не писал, и с извинениями выпустило на волю. За исключением этого эпизода он продолжает вести в Одессе ту же богемную жизнь, что и в Риме. Все меняет 1903 год и Кишиневский погром.
В отличие от многих соотечественников, с упоением окунувшихся в революцию, Жаботинский главную вину за погромы возлагал не на русских. Отправляясь учиться в Европу, евреи России чаще возвращались оттуда с революционными идеями, а не с университетским образованием. В погромах он видел реакцию городского дна на евреев в революции и считал, что спасение евреев от погромов заключается не в революции, а в репатриации на землю Палестины, пока же им нужна самооборона.
В 1903 году был создан первый в России отряд еврейской самообороны, состоящий преимущественно из будущих ревизионистов. Их тактику взяли на вооружение и бундовцы (еврейские социалисты). Правда, они предпочитали больше не защищаться от погромщиков, а грабить почтовые вагоны и убивать полицейских.
За заслуги в организации самообороны Жаботинский был избран одесским делегатом на очередной, шестой по счету, Сионистский конгресс. Именно на нем раскололось сионистское движение.
Незадолго до него британское правительство (стараниями лобби барона Ротшильда) предложило евреям так называемый «план Уганды», предполагавший создание еврейского национального очага на территории этой британской колонии. Он вызвал бурные дебаты между теми, кому нужен был мгновенный результат, и теми, кто был готов потерпеть ради Иерусалима и Земли Обетованной.
Жаботинский примкнул ко вторым, он произносил пламенные речи о том, что «лишь идеей Сиона держалась идентичность диаспоры». Ему удалось переманить на сторону своих сторонников большинство делегатов, и «план Уганды» отвергли.
Жаботинский вернулся в Россию и стал организовывать сионистское движение в Империи. Итогом его трудов стала «Гельсингфорсская программа», призывавшая евреев оставить политическую жизнь в странах Рассеяния. Борьбой евреев должна стать борьба за организацию Исхода, а не убиение русских генерал-губернаторов и премьер-министров. Бундовцам это очень не понравилось, так как Жаботинский задел их за живое. Так как их влияние было сильно в левой среде, именно она стала с наибольшим скепсисом относиться к Жаботинскому и его идеям. А правые сионисты, исходя из принципа «враг моего врага – мой друг», стали консолидироваться вокруг Владимира, что повлияло и на его политические взгляды – в юности он относился к социализму с некоторой долей симпатии.
Сразу после опубликования «Гельсингфорсской программы», в 1907 году, Жаботинский возвращается в Одессу и женится на Анне Гальпериной, своей юношеской любви. История их отношений достойна краткого лирического отступления. Из тридцати трех лет брака они не прожили вместе и десяти. Все остальное время Жаботинский то был в разъездах, то воевал в рядах британской армии. Он очень тяготился тем, что находится вдалеке от жены и сына, но и бросить общественную работу не мог.
Уже позже, в двадцатых, он советовал соратникам-бейтаровцам дважды подумать перед вступлением в организацию, потому что лишь она станет им семьей. «Человек, только что построивший дом, – говорил Жаботинский, – не годен в солдаты».
Всю дихотомию «жена-сионизм» отлично описывает стихотворение, написанное им Анне в 1917 году на Палестинском фронте:
«Стихи – другим», – вы мне сказали раз,
«А для меня и вдохновенье немо?»
Но, может быть, вся жизнь моя — поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас.
Я допишу, за час до переправы,
Поэмы той последние октавы.
И будет там вся боль моих страданий,
Все родины, все десять языков,
Шуршание знамен и женских тканей,
Блеск эполет и грязь тюремной рвани,
Народный плеск и гомон кабаков:
Мой псевдоним и жизнь моя – качели…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь – вокруг одной черты;
И ось моих метаний – вечно ты.
Практически сразу же после свадьбы молодожены разъезжаются. Анна — в Нанси, изучать агрономию, Владимир — в Стамбул. В империи Османов только что произошла младотурецкая революция, и сионисты начали прощупывать почву на возможность организации автономии. Быстро поняв, что имеет дело не с многонациональными западниками, а с жесткими турецкими националистами, наш герой вскоре покидает Константинополь, впрочем, не держа на турок обиды и понимая, что всякий будет стоять за себя.
С 1910 года и до войны Жаботинский ведет жизнь довольно размеренную, но когда в августе 1914 началась большая война, она открыла следующую главу в его жизни, одну из самых важных и ярких.
Слово о полку
После раскола сионистского движения перед его участниками встала дилемма – какую сторону поддержать и поддерживать ли вообще. С одной стороны, Эрец Исраэль находится на территории Турции, одной из Центральных держав, а значит, выражение лояльности к ним и вклад в их победу может проложить евреям путь к автономии. С другой – победа Антанты и разрушение Оттоманской империи также открывает много возможностей для создания независимого еврейского государства. При этом открытая поддержка евреев одним из блоков выльется в преследования евреев в странах другого.
Жаботинский, военный корреспондент газеты «Русские ведомости», ездил по Европе, уговаривая признанных сионистских лидеров поддержать Антанту, в чьей победе он не сомневался, однако «профессиональные евреи» предпочитают выжидать. Волею судеб Жаботинский оказывается в Александрии, где узнает о том, что турецкие власти выслали из Палестины около тысячи еврейских поселенцев – российских подданных, отказавшихся принять турецкое гражданство и воевать против Империи. Не желая бросать соотечественников в беде, он занимается организацией быта лагеря. Среди них находился человек, сыгравший огромную роль как в жизни Жаботинского, так и в дальнейшей истории построения Израиля – Иосиф Трумпельдор, отставной офицер Русской императорской армии.
Трумпельдор был потомственным военным. Его отец, Владимир, отучился на врача и предпочел делать карьеру в армии: воевал на Кавказе, участвовал в пленении Шамиля. Иосиф был одним из семи детей отставного военфельдшера. В 1902 году его призвали в армию, а когда началась русско-японская война, он попросил о переводе на фронт, в действующую часть.
Попав в Порт-Артур, он стал «охотником», членом разведывательного отряда, который ходил за линию фронта, брал «языков» и наносил на карту японские позиции. Проявивший чудеса храбрости ефрейтор был награжден двумя Георгиевскими крестами.
Его военная карьера чуть не закончилась в августе 1904, когда левую руку пришлось ампутировать по локоть из-за ранения. Приказ об отправке в тыл уже был подписан, но Трумпельдор написал прошение на имя коменданта крепости Смирнова. Эти строки из него потом зачитывали в окопах: «У меня осталась одна рука; но эта одна — правая. А потому, желая по-прежнему делить с товарищами боевую жизнь, прошу ходатайства Вашего благородия о выдаче мне шашки и револьвера».
Комендант оценил служебное рвение по достоинству, и Трумпельдор не только остался в крепости, но и получил очередной Георгиевский крест. До сдачи крепости Стесселем в декабре 1904 Трумпельдор успел собрать полный бант. В японском плену он занимался, в основном, защитой прав военнопленных, для чего выучил японский язык. Организовал школу для неграмотных солдат. Слухи о его деятельности дошли до императора Муцихито, и он пожелал встретиться с Трумпельдором. В качестве подарка от венценосца унтер-офицер получил особый протез с гравировкой.
Когда война закончилась Портсмутским миром и состоялся обмен пленными, Трумпельдор стал одним из немногих представленных царю Николаю. Император высоко оценил его мужество и принял беспрецедентное решение – Трумпельдора произвели в офицеры без смены вероисповедания. Так же герою войны было предложено выбрать себе университет, куда он смог бы поступить сверх положенной евреям процентной нормы.
Свежеиспеченный прапорщик становится студентом юридического факультета Санкт-Петербургского императорского университета. Там он проникается идеями сионизма и в 1911 году уезжает в Палестину. Там он трудился в кибуце, создав собственный отряд самообороны «Винтовка и плуг», а с началом Великой войны Трумпельдора вместе со многими другими евреями выслали в Египет за отказ присоединиться к турецкой армии.
Трумпельдор и Жаботинский быстро нашли общий язык. Владимир изложил отставному офицеру идею о создании еврейского воинского формирования в рядах британской армии, которое сражалось бы не во Фландрии или Галиции, а здесь, на Ближнем Востоке, способствуя освобождению Палестины. Трумпельдор, как и многие молодые беженцы, идею поддержал, и евреи написали петицию генералу Максвеллу, командующему британскими силами в Египте.
Максвелл отнесся к евреям с пониманием, но созданию полноценной воинской части препятствовали законы Империи, запрещавшие принимать на воинскую службу иностранцев. Он предложил компромисс: транспортный отряд, «погонщики мулов», который формально не считался бы частью армии. Трумпельдора предложение устроило, а Жаботинского – нет.
Трумпельдор, человек с реальным боевым опытом, напирал на необходимость вклада в победу над турками любым доступным способом, в бою или в тылу. Жаботинский решил поискать других генералов, более лояльных к идее еврейских легионов. С этой целью он посетил Францию и Италию, но везде получил отказ. Официальные сионистские организации, где первую скрипку играли коммунисты и левые всех сортов, клеймили Жаботинского и идею легиона.
Дело сдвинулось с мертвой точки только к концу 1915 года: «погонщики мулов» Трумпельдора отлично зарекомендовали себя в Галлиполи, доставляя воду и патроны АНЗАКам под огнем турецких пулеметов. Весь 1916 год прошел во встречах, приемах, бюрократии и прочем, а весной 1917 в британской армии появился 38-й батальон королевских стрелков – будущий Еврейский легион.
Жаботинский вступил в свое детище рядовым, пройдя впоследствии сначала сержантские, а потом и лейтенантские курсы. В октябре 1917 года легион прибыл в Египет и начал готовиться к наступлению в Палестине. Первое за две тысячи лет еврейское воинское формирование, насчитывавшее десять тысяч бойцов, готовилось показать себя.
Разумеется, основной эффект от присутствия легионеров (составлявших около пятнадцати процентов от британского контингента) был психологический. После взятия Газы и Баэр-Шевы, ознаменовавшего начало наступления, в еврейской части Палестины начался духовный подъем, сравнимый с весной и летом 2014 года.
К Жаботинскому приходили женщины с жалобами, что медицинская комиссия опозорила их сына и весь почтенный род, признав его негодным к службе в армии. Жаботинский вспоминал, как в одном из кибуцев он увидел масштабную праздничную манифестацию. На вопрос о причинах веселья один из мальчишек ответил ему: «Говорят, из Марселя плывет барон Эдмон (Ротшильд). У него сотни кораблей с еврейскими солдатами».
В результате наступления турецкий фронт в Палестине рухнул, а британский генерал Алленби пешком вошел в Иерусалим, не желая, подобно Готфриду Бульонскому, въезжать на коне туда, куда Спаситель приехал верхом на осле.
Антанта одержала победу, турки капитулировали вторыми, после болгар. После опубликования декларации Бальфура еврейские части в Палестине оказались в непонятном статусе и в подвешенном состоянии. Согласно декларации, англичане планировали способствовать созданию еврейского национального очага, но делать это сразу после войны, естественно, не планировалось. Оставлять легион в текущем состоянии было нельзя – возможны волнения, распускать нельзя по той же причине. Британская корона выжидала.
Хагана
В течение 1918 и 1919 годов легионы частично демобилизовали. Несмотря на это, арабы поначалу вели себя довольно мирно из-за наличия большого количества ветеранов среди поселенцев, но постепенно лидеры арабской общины убедились, что военные власти Палестины полностью на их стороне. Англичан, прежде всего, волновало сохранение влияния в многомиллионном арабском мире, где новоиспеченные короли и шейхи сидели на огромных залежах нефти. Простое арабское население Палестины тем временем нищало, вытесняемое с рабочих мест евреями-репатриантами из Европы.
Прямая конфронтация началась 1 марта 1920 года. Группа арабов подошла к еврейскому поселению Тель-Хай, главой самообороны которого был Иосиф Трумпельдор. Арабы твердо настроились «еврейского дурака бить, деньги брать», с чем колонисты были в корне не согласны. Трумпельдор вышел за стену кибуца вести переговоры, но не учел менталитета феллахов. Те послушали его и выпустили две пули в живот.
До госпиталя герой русско-японской войны не доехал. По воспоминаниям очевидцев, он до вечера пугал осаждавших Тель-Хай арабов отборной окопной бранью на языке Пушкина и Достоевского, а перед смертью сказал на иврите фразу, вошедшую в историю: «Счастлив тот, кто может умереть за свою страну». На следующий день Тель-Хай был разграблен и сожжен.
Воодушевленные гибелью одного из неформальных лидеров еврейской общины, палестинские арабы начали готовить новое выступление. Жаботинский метался от города к городу, от кибуца к кибуцу. Он объединял ветеранов легиона и разрозненные отряды самообороны в единую структуру – хагану, но защититься от первого удара она не помогла.
Через месяц после гибели Трумпельдора, во время мусульманского праздника Неби Мусса, арабы начали масштабный погром в Иерусалиме. Бойцы хаганы, расквартированные преимущественно в предместьях, не смогли прийти на помощь своим товарищам в Старом городе. Улицы перекрыли индийские части с приказом от командования открывать пулеметный огонь по самооборонцам. Три дня арабы устраивали маленький джихад в центре Иерусалима, после чего англичане решили, что было бы неплохо вмешаться. Итогом погрома стали шестеро убитых, две сотни раненых, несколько изнасилованных девушек и множество разграбленных домов.
Мандатные власти объявили – обе стороны конфликта должны быть наказаны с одинаковой строгостью. Полиция арестовала трех погромщиков и девятнадцать бойцов хаганы. Шокированный Жаботинский (все еще кадровый офицер британской армии) пошел и сдался властям, желая разделить все тяготы со своими людьми. Дело рассматривалась в ускоренном порядке военным трибуналом, англичане жаждали замять скандал до начала конференции в Сан-Ремо, где победители собирались делить наследство безвременно почившей державы МехмедаVI. Жаботинский получил 15 лет, остальные – и евреи, и арабы – по три года.
Пока еврейская общественность Палестины обсуждала приговор, англичане получили мандатные права на Ирак и Трансиорданию (современные Иордания и Израиль). На этой территории они обязались создать еврейское государство, впрочем, уже через полгода сократили ее на 80%, выделив в отдельную подмандатную территорию Восточный берег реки Иордан.
Пока в Сан-Ремо шла конференция, левые сионисты выражали солидарность с Жаботинским и его товарищами, «узниками крепости Акко», грозились даже всееврейской забастовкой. Но «узники Акко» очень быстро забылись. Узнав о подтверждении декларации Бальфура на Сан-Ремской конференции, Хаим Вейцман, тогдашний лидер сионистской организации, призвал не дергать британского льва за усы. Жаботинский к подобному отношению от официальных сионистских организаций, конечно, привык, но это выходило за все рамки. До конца жизни он старался избегать контактов с Вейцманом.
Помощь пришла с абсолютно неожиданной стороны – в поддержку заключенных бойцов хаганы высказались авторитетные журналисты в самой метрополии и в Штатах. Спустя чуть менее чем год, в 1920 году, британская власть в Палестине сменилась с военной на гражданскую, и евреи вышли по амнистии.
Жаботинский, однако, от амнистии отказался. Он понимал, что наличие в его биографии уголовного приговора за «грабеж и убийство» дает в руки политических соперников отличный козырь. Ему удалось добиться отмены судебного решения в Верховном суде Лондона: приговор в отношении членов хаганы признали недействительным. В Англии Жаботинского встречали как национального героя.
Тогда Вейцман проявил удивительную политическую гибкость: он написал Жаботинскому письмо, где всячески льстил его таланту и призывал возглавить отдел политической пропаганды во Всемирной сионистской организации. Несмотря на неприятие личности Вейцмана, Жаботинский всерьез задумался. Впрочем, левые быстро помогли ему принять отрицательное решение. Они, призывая не раскачивать лодку, одобрили и ограничение еврейской иммиграции в Палестину, и назначение Верховным муфтием Иерусалима одиозного Амина аль-Хусейни, который позже, в 1941 году, прославится статьей «Германия и арабы – естественные союзники» и несколько раз встретится с Гитлером. В 1923 Жаботинский окончательно разрывает все связи с «профессиональными евреями» из ВСО.
Оказавшись в довольно сложном положении, Владимир не сдался и начал искать новые способы борьбы за свои ценности и идеалы. Путь в Палестину был закрыт, англичане не собирались терпеть возмутителя спокойствия в регионе, и без того напоминавшем пороховую бочку. Разрыв с ВСО забрал у него рычаги влияния на мнение европейского еврейства и европейских правительств. Там, где другой опустил бы руки, он нашел выход.
Бейтар
«Вы не одна из молодежных организаций. Вы – вся еврейская молодежь. Одно солнце на небе, одна песня в сердце, и другого нет», – это уже 1928 год, Рига. Жаботинский выступает перед членами своего детища – Бейтара, Союза Иосифа Трумпельдора.
Идея родилась там же, в Риге, когда Жаботинский осенью 1923 года ездил с лекциями по Прибалтике. Там он познакомился с Аароном Пропесом, школьным учителем, который создал молодежное объединение памяти Иосифа Трумпельдора. Идея показалась ему интересной, он увидел в этом возможность увлечь молодежь идеей возвращения в Сион, а не политической борьбой в Европе. Через десять лет в 24 странах насчитывалось сорок тысяч бейтаровцев. Это была военизированная организация, похожая на скаутскую, и ее целью была подготовка будущей еврейской армии и управленческих кадров для Эрец-Исраэль.
Бейтар был попыткой создать правую альтернативу «Гисдаруту», профсоюзу, созданному в 1921 году Бен-Гурионом и ставшему в Британской Палестине «государством в государстве».
Цели организации он озвучил словами своего литературного персонажа, Самсона Назорея: «Копите железо, выберите себе царя и научитесь смеяться». Слова, актуальные в Восточной Европе двадцатых для евреев, – слова, актуальные и сегодня для нас с вами.
Бейтар вызывал у левых почти животную ненависть, хотя Жаботинский и его последователи были готовы к компромиссу и совместной работе. Они лишь говорили о том, что совмещение сионизма и социализма – шестиконечной звезды и пятиконечной – это «поклонение двум богам». «Сначала Израиль – потом политика», – говорили правые. «Израиль исключительно на социалистических принципах», – заявлял Бен-Гурион.
С 1925 года из Бейтара вырастает и Союз сионистов-ревизионистов – первая правая политическая партия среди еврейства. Одновременно с этим Жаботинский создает в Англии «Лигу борьбы за седьмой доминион», официальной целью которой становится еврейское государство в Британском содружестве. Это несколько меняет мнение короны по поводу Жаботинского, теперь он вновь может посещать Святую Землю.
Вместо британской короны его главным врагом становятся левые. Для них уходят на второй план все остальные заботы, от арабов до англичан. В марте 1929 они срывают одно из выступлений Жаботинского: около ста левых активистов набросились на лектора и его слушателей, сильно избив и покалечив многих. Лектор впоследствии вспоминал, что никогда не видел такой животной ненависти – ни во время погромов в Палестине и в России, ни даже на фронте. В то же время по отношению к арабам левые вели политику сдержанности. Мол, наши уважаемые пролетарские партнеры ни в чем не виноваты, это всё буржуи-капиталисты препятствуют трудовой солидарности двух народов, настраивая их друг против друга.
Жаботинский, несгибаемый и не идущий на компромиссы, имеющий штурмовиков-бейтаровцев, был очень неудобен для левых. Их политическая гегемония пошатнулась, обнажились многие проблемы организованной ими хаганы, неспособной защитить еврейское население от погромов. Стало видно и их желание лавировать там, где жизненно необходимо был твердо стоять на своих позициях.
Интриги левых, убедивших британское правительство в опасности нахождения Жаботинского на территории Эрец-Исраэль, привели к очередному запрету политику въезжать в страну. Но процесс уже пошел, и если раньше правые сионисты почти поголовно находились в Европе, то теперь они начали появляться и непосредственно в Палестине.
Весной 1931 года группа бойцов хаганы, недовольная социалистами в руководстве, основала «Национальную военную организацию» – «Иргун Цваи Леуми», сокращенно – Эцель. В нее активно вливались бейтаровцы и члены друг несоциалистических партий и движений. Впрочем, деятельность Иргуна больше связана с именем нашего следующего героя, Менахема Бегина. Жаботинский же, из-за невозможности въезда в Палестину, не оказывал серьезного влияния на внутриполитические расклады Святой Земли.
В 1933 году прошел последний единый Сионистский прогресс. Осудив стремление левых к диктатуре и подавлению плюрализма, Жаботинский сотоварищи вышли из Всемирной сионистской организации. Раскол, существовавший в головах еще с начала двадцатых, оформился на бумаге, а подтолкнуло к нему сионистов довольно любопытное событие.
В Тель-Авиве убили Хаима Арлозорова, известного сиониста, стоявшего на социалистических позициях. Кто – неизвестно, но Бен-Гурион обвинил в акции бейтаровцев. Они, якобы, избавились от крупного политика левых взглядов по прямому распоряжению Жаботинского. Исполнители и заказчики неизвестны до сих пор, но если подробнее изучить биографию Арлозорова, то сама по себе напросится очень интересная версия.
С 1928 по 1932 годы Арлозоров был любовником одной из первых красавиц Германии – Магды Квандт, которая в 1931 году стала Магдой Геббельс. Сам фюрер был свидетелем на свадьбе своего гениального доктора и элегантной светской львицы. Вскоре после бракосочетания доктор обо всем узнал, жену простил, а Арлозорова – нет. В 1933 году Геббельс становится министром народного просвещения и пропаганды. О связи Магды и Арлозорова знают трое – он, она и бывший любовник, а репутационные риски огромны. И тут Арлозорова «удачно» убивают. Совпадение?
Шанс восстановить прежнее единство сионистам представился в 1934 году. Жаботинский и Бен-Гурион случайно оказались в одном отеле в Лондоне. Много разговаривали, обсуждали облик будущего еврейского государства, нашли немало общих точек и решили заключить соглашение о совместной деятельности. Жаботинский смог убедить товарищей в необходимости этого соглашения и в продуктивности союза с левыми, а последователи Бен-Гуриона отказалась иметь какие-либо дела с «фашистами», которые, придя к власти, первым делом повесят всех приличных людей.
Жаботинский тем временем пытался организовать массовый исход евреев из Европы, чувствуя опасность со стороны «бесноватого ефрейтора». Вот только англичан это не устроило. По новому иммиграционному законодательству европейским евреям выделялось лишь 15 тысяч палестинских въездных виз в год. В одной только Польше тогда проживало около трех миллионов евреев. Тогда Жаботинский решил – настал час Бейтара.
Все лето и весна 1939 года проходят в подготовке невероятной по своему замыслу операции «Польский десант». Сорок тысяч бейтаровцев должны были отплыть с оружием на зафрахтованных судах из Данцига, а при их приближении к берегам Палестины Иргун начинал массовое восстание. Потом планировалось провозгласить национальное еврейское государство на обоих берегах Иордана и принять столько европейских евреев, сколько это возможно.
Жаботинский мог войти в историю еврейским Энеем, Моисеем XX века. Армия без страны завоевала бы себе государство. Начало запланировали на октябрь. А 1 сентября танки вермахта уже валили пограничные столбы на польской границе. Это все резко меняло.
Жаботинский поехал искать союзников в Англии и за океаном. Он написал свою последнюю книгу, где призывал Союзников создать стотысячную еврейскую армию для войны с Гитлером. Летом сорокового, во время пребывания в Нью-Йорке, у него начались проблемы с сердцем. 4-го августа он поехал в летний бейтаровский лагерь, и прямо в дороге начался сердечный приступ. Несмотря на это, он произнес перед бейтаровцами короткую речь, сфотографировался на память. Уже в гостиничном номере его сердце остановилось.
Он был похоронен в Нью-Йорке и завещал перевести свой прах на Землю Сиона только по распоряжению правительства еврейского государства. Это случилось нескоро. В первые два десятилетия независимости в израильской политике доминировали левые, и Бен-Гурион, упиваясь властью над уже мертвым врагом, отказывался выполнить последнюю волю Жаботинского. Перезахоронение произошло только после смерти «Большого Бена».
Уже через несколько дней после смерти Жаботинского Хаим Вейцман обратился к Черчиллю с предложением создать еврейскую бригаду в британской армии. Она находилась на фронте с 1944 года и воевала в Италии. Вместе с боевиками Иргуна и силами самообороны бойцы бригады составили костяк будущей израильской армии.
Казалось, после смерти Жаботинского правый лагерь ушел в политическое небытие. Яркого лидера больше нет; Бейтар, которому должно было сыграть решающую роль в становлении еврейской государственности, горел в печах Холокоста, но правые не были побеждены. Они копили железо, выбирали царя и учились смеяться.
Перенесено силами сообщества cat_cat с сайта fakel-history.ru.
https://vk.com/fakel_history — паблик Факела в ВК.