Смоляно-чёрный, клубящийся вал сминает перистые облака, подгоняемый порывами ветра. Хряский гром сотрясает землю, заглушая тревожный рёв скотины, сгоняемой с пастбища пастухами. Сплетается грохотом с паровоза, мчащегося по стальным путям между дремучим лесом и полями. Стальной зверь гремит литыми колёсами по блестящим рельсам. За толстенной трубой тягача тянется серо-чёрный шлейф дыма, словно котёл порождает грозовую тучу. Вагоны потрёпаны временем, сколочены из выцветших досок с огромными прорехами вместо окон. Через них на поля смотрят люди с пустыми, блестящими от слёз глазами.
Поезд замедлился на повороте, дверь одного из вагонов съехала вбок и тощий мужчина выпрыгнул наружу. Скатился по насыпи, прижимая к груди мешок, скрылся в густых зарослях трав, пригибаемых к земле ветром. Двое человек высунулись крича и махая руками, мужчина поднялся и помахал им улыбаясь. Крикнул, приложив ладонь рупором и указывая на село в отдалении. Попутчики озадаченно переглянулись и заулыбавшись закрыли дверь. Паровоз издал протяжный рёв-гудок, заглушивший переливы грома, начал набирать скорость, увлекая вагоны.
Мужчина выпрямился подняв кулак над головой, и глядя на мелькающие мимо вагоны. Порой из прорех в досках высовываются люди и молча повторяют жест. Ветер, как пёс, треплет ворот куртки и штанины. Путается в копне засаленных волос, скрывая чёлкой глаза и жадно слизывает влажные дорожки на щеках. Дождавшись пока последний вагон скроется из виду, мужчина утёрся рукавом и пошёл через луг к селу.
Подумав, расстегнул куртку, позволяя ветру вгрызться в пропахшую потом армейскую рубаху. Тяжёлые ботинки подминают траву, из-под подошв выскакивают жирные кузнечики. Ветер гонит навстречу изумрудные волны, бросает в лицо густые запахи, будоражащие сердце и едва заметную водяную пыль. Мгла затягивает зенит, свет тускнеет краски мира становятся резче, а голова кружится от озона. В переливах грома чудится треск пулемётов под канонаду артиллерии. Короткие молнии, пронизывающие тучи, отдаются в позвоночнике тягучим страхом, напоминая о вспышках боевых заклинаний. Ладони стискиваются на несуществующем ружье, и не найдя его, прыгают к поясу, где обязана висеть кобура или ножны.
Мужчина стиснул зубы и мотнул головой.
Проходя мимо золотого поля пшеницы столкнулся с косарями, собирающимися в село. Мужики хмуро вгляделись в него, кто-то охнул, а две бабы обмерли, зажимая рты ладонями и глядя круглыми глазами. Он прошёл мимо, небрежно махнув рукой. Вышел на дорогу, подошвы застучали по утоптанной до плотности камня земле.
На окраине села в луже, которую он помнит с детства, развалился хряк. Недовольно хрюкнул, приподняв рыло и глядя на незнакомца. Лениво дёрнул ушами на особо сильный раскат грома и начал ворочаться в грязи.
Село не изменилось за пять лет. Разве что стариков на завалинке поубавилось. Сердце защемило при виде двора с раскидистым деревом и каната, с узлом на конце, свисающим с толстой ветви. Мужчина остановился, положив ладонь на забор, заколебался и просунул руку за калитку, нащупал щеколду. Та поддалась так же легко, как и пять лет назад, когда он последний раз приходил в этот дом перед отправкой в армию.
Двор встретил тишиной и пустой будкой с цепью сиротливо свисающей с кольца у прохода. Остановился, глядя на неё, вздохнул и пошёл до крыльца, вцепился в перила. Барабанные перепонки закололи голоса за дверью. Женский, детский и мужской, смешивающиеся с ворчанием накатывающий грозы и стуком ложек о дно тарелок. Раскаты грома пытаются скрыть их, но для него они громче чем взрыв шрапнельного снаряда в соседнем окопе. Сердце стиснула ледяная лапа, покрытая шипами и в груди всколыхнулось нечто злое и горячие. Начало подниматься, тугими волнами ударяя в череп.
Он толкнул дверь и застыл на пороге, глядя на семейство через накрывающие лицо волосы. За столом близ печи сидят трое. Женщина с покрытыми платком медными волосами несмотря на молодость щеголяющая острыми морщинками в уголках глаз. Одетая в простую селянскую одежду с вышивкой, линиями спускающейся до подола. Мальчик лет четырёх и рослый мужчина в замызганной рубахе с рукавами, закатанными выше локтя.
Они в немом удивлении смотрят на нежданного гостя, а тот стиснул левый кулак, а правой вцепился в дверной косяк.
— Ратко... — выдохнула женщина, накрыла рот ладонью и вскочила с лавки, едва не опрокинув тарелку с борщом.
— Мама, а кто это? — Пробормотал мальчишка, оглянулся на мужчину рядом. — Пап, кто это?
— Сколько ему, Любава? — Сипло спросил гость, не сдвигаясь с места, только сильнее сжимая дверной косяк.
— Четыре...
— А ты даже не ждала. — Выдавил названый Ратко.
— Дунай с тобой? — Прошептала женщина, медленно опускаясь на лавку, и дёргано оглядываясь на сына с мужем.
— Погиб полгода назад. — Прохрипел Ратко. — Просил передать, что любит тебя... а ты вот как к нему... в его же доме!
Мужчина тяжело поднялся, уперев руки в стол, властно двинулся к гостю. Выше на полторы головы и гораздо шире в плечах, от фигуры веет недоброй мощью, как от медведя. Подойдя небрежно положил ладонь на плечо, сдавил, так что костяшки начали белеть. Наклонился и вкрадчиво прогудел в бледное от гнева лицо:
— Шёл бы ты отсюда, вояка, а не то я тебе кости переломаю.
— А ты, значит, отец?
— Ну я, и что с того? Вы идиоты сами виноваты, что не побежали в лес прятаться от призыва. Неча удивляться, коли оставили умным всех баб! Что ты, Ратомир, что этот дурень Дунай, сами отдали их нам! А теперь, пшёл от седа!
Здоровяк толкнул Ратомира, надеясь спустить с крыльца спиной вперёд. После, если не одумается, вдоволь поносить на носках сапог... Ладонь прошла будто сквозь туман, словно и не сжимала костлявое плечо. Бугай подался вперёд и успел увидеть, как предплечье поднимается выше локтя, отделённое будто ударом острого топора. Перед лицом мелькнула ладонь и он больше ничего не видел, только орал от боли, летя с крыльца.
Завизжала женщина, прижала начинающего реветь ребёнка к груди, закрыла собой. Через плечо наблюдая, как Ратомир стряхнув с ладони густые потёки крови спускается с крыльца к верещащему мужу. Крик оборвался, так же резко, как и начался. Появился шмякающий звук, какой бывает при отбивании мяса деревянной колотушкой. Женщина пересилила себя и, затолкав сына под стол, бросилась к дверям. Застыла на крыльце и едва не упала. Ратомир сидит на здоровяке и методично вбивает кулаки в лицо.
— Не убивай! Пощади! — Взмолилась она, падая на колени и заливаясь горючими слезами.
— Убирайся. — Процедил Ратомир не оборачиваясь, но прекратив избиение. — Забирай этого и своего ублюдка, что б я вас больше не видел.
— Но куда...
— Куда глаза глядят. Это дом Дуная, а не твой и не его.
Женщина хотела возразить. Взмолиться о милости, ведь куда она с малым ребёнком, да ещё в грозу, но Ратомир обернулся. Слова застряли в горле жгучим комом. Судорожно кивнула глядя в бледное от бешенства лицо с расширенными глазами и едва заметными зрачками.
***
К вечеру после сильного ливня, вокруг дома Дуная собрались сельчане с дрекольем, вилами и факелами. Впереди угрюмые бородачи старшего поколения во главе с войтом, седым, но ещё крепким дедом.
— Хэй, Ратко, выходи! У нас к тебе разговор! Ты что удумал, вернёшься с войны и можешь творить всё что вздумается? Э нет, молокосос! Ты зачем нашего лучше пахаря покалечил? Нос срезанный, ладно, но как он без руки работать будет? Ты вообще знаешь сколько стоит лекаря из города вызвать?
Дверь отворилась и на крыльцо вышел Ратомир, такой же растрёпанный и замызганный. Встал сунув руки в карманы куртки и исподлобья оглядел собравшихся. Сказал надтреснуто:
— Так что, вы считаете нормальным к чужой жене лезть, сразу, как муж отбудет?
— Так ведь не твоя жена, чего ты яришься? — Ответил войт, подходя ближе и поигрывая дубинкой. — Ну, подумаешь девка загуляла, так вы сами хороши, вас в армию никто не гнал. Могли со всеми спрятаться в лесу и дальше жить-поживать. Ты хоть представляешь, как нам тяжко приходилось без идиотов, ушедших с вами? Едва с голоду не померли!
Толпа за спиной согласно загудела, кто-то выкрикнул проклятье, а нижнее веко служивого дёрнулось.
— Так что, Дунай сам виноват, что оставил Любаву. — Закончил войт, ставя ногу на первую ступеньку. — Тем более он всё равно помер.
— Да... — Сказал Ратомир. — Дунай мёртв, умер у меня на руках, повторяя её имя. Пока она тут забавилась и знаете что?
— Что? — Спросил войт, примиряясь, как бы половчее садануть дебошира в висок и прикидывая, где он прячет тесак, которым покалечил мужа Любавы.
— Я не отдам его дом ни им, ни вам.
Ратомир медленно поднял ладонь на уровень лица и щёлкнул пальцами. Бирюзовое пламя охватило крышу, загудело наливаясь пурпуром и заполняя дом изнутри. Войт отшатнулся вместе с толпой, наблюдая, как потоки горячего воздуха поднимают волосы служивого. Отсветы пожара превратили лицо в демоническую маску с горящими ненавистью глазами. Улицу наполнили панические визги:
— Маг! Маг! Волшбарь!
Войт плюхнулся на задницу, пополз, суча ногами и поскуливая от ужаса. Боевого мага не одолеть дубинами да вилами, если захочет, всё село с землёй сравняет. Ратомир спустился с начавшего гореть крыльца, встал рядом со стариком и сказал, оглядывая разбегающуюся толпу:
— Я ухожу. Мне здесь делать нечего. Но, когда будут возвращаться другие, советую быть с ними любезней. Ты меня понял?
— Д-да... господин. Со всей любовью к ним будем! — Затараторил войт, опомнившись, плюхнулся на колени и начал кланяться, ударяясь лбом о грязь. — Как скажете, всё сделаем, только не...
Он умолк, осознав, что маг исчез, только дальше по улице растут вопли. К пожару сбегаются люди не заставшие представления, тащат вёдра полные воды и с разбега выплёскивают. Магическое пламя шипит, извивается будто змея и не думает гаснуть. Протягивает багряные щупальца к соседним хатам.
***
Ратомир опустился на валежину в кромешной тьме посреди леса. Подумав, щёлкнул пальцами и на кончике указательного заплясал крошечный огонёк. Ночь нехотя раздвинулась, затаилась за деревьями и в кустах, бросая на человека лютые и голодные взгляды. Короткий шёпот и пламя обратилось в крошечный шарик, соскочило с пальца и повисло над макушкой.
Холодно. Давнейшая гроза вытянула из ночи всё тепло летнего дня. Пахнет сырым мхом, древесной смолой и перегнившей листвой. Ратко, вздохнул и погладил живот, тот ответил булькающим урчанием. Грудь заполняет тянущая пустота, хочется просто лечь здесь же. Лицом вниз и просто ждать прихода смерти, что по злой насмешке отпустила его с полей боя.
— Что теперь делать? — Прошептал Ратомир, обращаясь к собственной тени, что размытым пятном лежит под ногами.
Тень решила промолчать, как и всегда. Кажется, до армии он умел выделывать шкуры и ковать подковы. Хотя какой теперь толк? Всё равно позабыл всю науку, а от боевого мага в мирное время пользы, как от шашки в бане.
— Может, в город тогда подамся? Али в лесу останусь жить?
Лес ответил шелестом крон и далёким рокотом. Надвигается новая гроза и судя по звуку, в разы злее прошлой.