Дежурный следопыт «РП» Николай Фохт разворачивает историю и спасает мир. Спасает людей иногда оптовым методом, а вот в этом номере — по индивидуальной программе. Всего одну пьесу сочинил Александр Сергеевич Грибоедов. А сколько мог бы еще сочинить, если бы все вышло, как задумал Николай Фохт, отправляясь в 1828 год. Присоединяйтесь. Будет от ума не горе, а польза. И радость.
I.
— Прямо сказать, недурно у вас тут.
Елисей Иванович удобно расположился в кожаном кресле, каких на Москве всего-то штуки три, и те от меня. Он стремился получить информацию из всех источников разом: пальцами левой руки гладил лощеную кожу кресла, в правой крутил севрскую жардиньерку, каких не будет еще лет тридцать, ногой приминал неподатливый ворс тифлисского ковра — ну и глазами буквально пожирал экзотическую обстановку моей «студии», как я ее называл, скорее, на американский манер.
— Не жалуюсь, не жалуюсь.
Между тем я был готов к неприятному разговору. Еще накануне горничная или как это называется, не знаю (не служанка, но и не компаньонка), Ольги Серовой, последней представительницы обедневшего славного рода, сообщила мне о грядущем визите господина из «тайного ведомства». Эти слова она произнесла низким тоном — получилось комично, но, разумеется, я и виду не подал. И даже дал отсрочку последнего платежа: замечательное позолоченное колье с десятью бриллиантами чистой воды. Мадам Серова приобрела его месяц тому, в долг. Деньги возвращались ко мне со скрипом, но как бы проценты исправно отдавались ценной информацией.
— Не скрою, любопытно: как вы смогли заполучить свой… не знаю, как лучше выразиться… салон? Федор Федорович человек аккуратный, государственный, а отдал целый репетиционный зал под, уж извините, коммерческие цели.
«Массивное позолоченное серебряное кольцо с огромным бриллиантом чистой воды», — мог бы и так ответить. Но зачем дразнить шакала свежим куском мяса?
— Елисей Иванович, дорогой, так самое место моему промыслу именно тут. Артисты, пииты, блестящие умы и благородные умы. А певицы какие, а танцовщицы! Вы бы только знали, какие сюда столпы захаживают. Сказать? — Я понизил тон до давешнего, от горничной Серовой.
Мой визави как-то дурно скривил губы.
— Помилуйте, зачем мне столько подробностей. Я маленький человек, но на службе большого дела. — Бог мой, вот уж впрямь «чиновничьи плоскости». — Мне, уважаемый Клаус Иванович, надобно расспросить вас об одном человеке, с которым у вас, по нашим сведениям, довольно часто сношения были.
Наверное, со стороны это выглядело неподходящей реакцией, но я не мог сдержать довольную улыбку. Мне нравилось «Клаус Иванович». Когда я обос-новался тут и за взятку в два бриллианта чистой воды выправил себе докумен-ты, попросил вписать именно это имя. Клаус Иванович — лас-ково звучит, на язык ложится, что твоя гурь-евская каша — и жирно, и сладко.
— Позвольте узнать, о ком же речь? В моем, как вы выразились, салоне бывает столько персон, достойных внимания, что я теряюсь.
Агент был простоват, но все же распознал иронию. Однако придраться ему было не к чему, он снова скривил губы и уже безо всякого выражения произнес:
— Нас интересует Александр Сергеевич Грибоедов.
— Боже праведный, это же великий человек. — Я натурально удивился, хотя и был готов. — Герой последних дней, патриот, привезший в Россию, нашему государю блестящий Турк-манчайский мир. Да не ослышался ли я?
— Не ослышались. Вы для торговца… э-э-э… милыми, но безделушками избыточно осведомлены. Да, имя Грибоедова у всех на устах сегодня. Но не стоит забывать, что он однокашник, друг людей четырнадцатого декабря. Член тайных обществ. Это пятно навсегда. И внимание к нему навсегда. Так что потрудитесь отвечать на мои вопросы, милостивый государь. Иначе, при всем уважении, мы вынуждены будем и к вам приглядеться. Откуда вы вот так вот вдруг, почему без году неделя в Москве, а уже вхожи в лучшие дома, проверим и разрешение на вашу деятельность. Обязательно найдем оплошности в документах, уж не сомневайтесь. И тон ваш неуместен с государственным чиновником. — Это была форменная истерика, хотя Елисей Иванович молвил свою речь ровно, даже губы не кривил.
И, конечно, на все его вопросы я мог ответить тремя словами: бриллианты чистой воды. Такие большие, такие небывалые, в таком невероятном количестве, что хватило бы на пару домов у стены Белого города. Но зачем все это знать тайному агенту?
— Ну а что Грибоедов? Умен, осторожен, не слишком богат. Да это вы и без меня знаете. Часто приходит на репетиции театральные да в литературный салон. Ко мне так, между делом. Полюбопытствовать на мои, как вы изволили выразиться, безделушки. Всегда трезв.
— Ну а разговоры какие? В смысле благонадежности.
— Елисей Иванович, ну родной вы мой, какие разговоры? С чего бы это без двух минут министру с лавочником каким-то распространяться? Если честно, я его больше об литературном творчестве расспрашиваю. Вон видите в углу старый клавикорд — так Александр Сергеевич не удержался, музицировал. Такое, знаете, наслаждение получил.
— Кто, Грибоедов?
— Я, Елисей Иванович, я. А что до прошлых оступлений, так Грибоедов даже не вспоминает былое. Он говорит, от прошлых, ребячьих дел я давно отложился. Только вперед смотрю и вижу там прекрасную Россию будущего.
— Так и говорит? А что имеет в виду?
— Ну, этого мне до конца не понять. Однако с высоты прожитых лет заверяю вас, что лишь хорошее имеется в виду. Светлое и благообразное.
— А имена какие-то называл?
— Ну, если честно, называл. Часто Пушкина поминал, но еще чаще государя нашего имя. С великой любовью.
Елисей Иванович вздохнул.
— То есть никаких вольностей?
— Никаких.
— Ну и хорошо. А вот, любезный Клаус Иванович, табакерка такая, к примеру, сколько стоит?
— Да нисколько, это подарок вам, берите. — Все равно она оловянная — а ты думал серебряная? На «АлиЭкс-пресс» пять долларов. Новодел, под девятнадцатый век, Китай.
II.
К первой встрече с Грибоедовым я тщательно готовился. Вся эта морока с помещением под лавку древностей, задаривание ключевых фигур московской жизни, весь этот риск… Ну правда, я совершенно не представлял себе, как здешние ювелиры отреагируют на фианит. По идее, в двадцатых годах девятнадцатого века нет технических средств для определения, натуральный бриллиант или искусственный. С другой — опытный мастер должен хотя бы почуять неладное. Ну да, мои вложения в эти даже не искусственные бриллианты, а в имитацию бриллиантов были мизерные — сто долларов за сто камушков сантиметр в диаметре. Еще пара сотен на камни побольше. Вся проблема — они одинаковые. Конечно, я придумал легенду, что на меня работает большая мастерская в Нидерландах. Но все равно, если сложить мои проданные или отданные взятками камни в один ряд, даже профан увидит подлог. Но на удивление первый же ювелир, которому я показал четыре фианита, пришел в неописуемый восторг. Какая чистота! Какая красивая огранка! Да в Москве и одного камня не сыщешь такой красоты. С того момента самой большой проблемой стало, чтобы меня не убили на темной улице и не сперли камушки.
Я быстро вошел в московскую моду. На то и был расчет — именно Москва, не Питер. Тут уютней, тут новости быстрее разлетаются, тут люди покладистей. И тут намного больше благородных семей испытывают денежные затруднения.
Не столица, чай.
Таков был замысел: продавать бриллианты вполцены. За неделю вокруг образовалась, можно сказать, артель ювелиров, готовых оправлять мои камушки во что угодно — хоть в золото, хоть в платину. Но внезапно выяснилось, что популярностью пользуется позолоченное серебро: металл не отличишь от золота, но на него и внимания никто не обратит, когда в центре сияет алмаз. А экономия значительная. А то и бронза золотилась — хотя, на мой вкус, это уже не то, грубовато, заметней. На ордене, скажем, не так видно, а на дамском украшении, конечно, моветон.
Короче говоря, за месяц я оброс знакомствами, был зван в хорошие дома, меня представили Федору Федоровичу Кокошкину, директору Императорского московского театра. Я спросил у него, не найдется ли небольшого зальчика среди репетиционных помещений на Никитском бульваре. Он впустил — и через неделю на его левом безымянном вспыхнул перстень с бриллиантом. Кольцо было массивным и странным образом сочеталось с большой головой Кокошкина в рыжем парике.
Тут бывали все, но мне нужен был Грибоедов.
Я приехал в Москву конца двадцатых, потому что хотел предостеречь Александра Сергеевича. Хотя нет, так сказать нельзя. Ну как его уговорить не ехать в Персию? Как объяснить, что там поджидает его бессмысленная и ужасная смерть? На слова и увещевания, даже самые аргументированные, Грибоедов бы не поддался. Он все понимал, но не смог бы пойти против чести, против обязательств, против данного слова. Он замечательно разбирался в том, что любая политика, внешняя в том числе, — это о выгоде. В самом примитивном смысле: деньги, территория, которая принесет деньги, война за территорию, которая должна принести деньги. Только выгода, но больше ничего. От простого к сложному. Выгода, деньги для Отечества просочатся в быт, в образование, в промышленность, в медицину. Они, эти просочившиеся деньги, улучшат жизнь всякого подданного, не только генерала или высокого чиновника, в карманах которого осядет большая часть. Не думаю, что Грибоедов признавал, смирялся с казнокрадством и коррупцией, он просто был трезвым, по должности циничным человеком. И при этом романтиком. Это уживалось в нем, и это было в нем прекрасно.
Все всё знают про Грибоедова. Из родовитой, но небогатой семьи. Вышел в отставку в пятнадцатом году в чине корнета (воевал в Отечественную), окунулся в светскую жизнь, стал масоном, участвовал в знаменитой четверной дуэли за Истомину, ту самую. Во второй ее, отложенной серии (поединок секундантов) Якубович (тот самый) прострелил Грибоедову кисть левой руки. Рука стала усыхать — пришлось отказаться от карьеры — не карьеры, но от серьезных занятий музыкой — все говорят, он был замечательным пианистом. Ну и, как утверждается, по ней, по изуродованной кисти, его и опознали в тегеранской горе трупов. «Горе от ума» и первый русский вальс, но и Туркманчайский мир, беспрецедентный, — его заслуга.
Вот, кстати, о вальсе. Говорят, милый, но простой. Бетховен свою «К Элизе» сочинил в то же время примерно — тоже довольно простое произведение. Если бы не обедняющая жанровость вальса, их легко можно бы сравнивать. И неизвестно еще, в чью пользу. Да и не о вальсе. Пушкин тоже упрекал «Горе от ума» в некой простоте и бедности. Завидовал, конечно. Но и был прав. Она такая простая, что в ней уместился целый мир. Памфлет, набор пословиц и поговорок — но за каждым «плоским» и «карикатурным» персонажем — образ. Это не упрощение, это — перевод: тонких, незримых, волнообразных материй в реальный мир. В этом мире лучше избежать двусмысленностей, лучше подробнее присмотреться и воплотить. Если это сделать с талантом, со вкусом, всякая декоративность пропадет, правда поднимется до метафоры.
Он не то чтобы предпочел карьеру дипломата писательству или сочинительству музыки. Всему свое время, может быть, думал он. Если получается примирять народы с выгодой для Отечества, надо продолжать.
И так он, в общем-то, помимо желания поехал в Персию и, в общем-то, погиб за эту свою принципиальность, щепетильность, верность процедуре и закону. Если вдуматься, страшная смерть — блестящего дипломата, блестящего писателя, блестящего музыканта. И самое мерзкое, конечно, что за тактом, в кулуарах, чиновничья Родина вздохнула с облегчением и предала. Мол, сам виноват, нарушил законы и обычаи. Да и усомнился в «народности» правящего монарха. Персы как бы выпустили пар после кабального мира. И с легким сердцем расплатились по долгам, да еще алмаз огроменный подарили. Почти восьмидесятидевятикаратный «Шах» за Грибоедова — да нормальный обмен. А вот Ивану Мальцову, который, по существу, признался, что откупился от смерти и никакого действия не предпринял, чтобы спасти своего руководителя, а даже и оговорил его, тому дали нормально дослужить, дело свое хрустальное завести и почить в покое и в свое время.
Ничего там нет, кроме денег и выгоды, не было и не будет.
Я вот не могу смириться с такой страшной смертью Грибоедова.
Поэтому я тут, в Москве, в начале двадцать восьмого.
III.
Грибоедов сел за клавикорд и правой рукой сыграл темку из шольцевских «Руслана и Людмилы», там, где после игривой танцевальной части вступает нежно и красиво фагот.
— Хороший тон, — вежливо похвалил Александр Сергеевич. — Я бы домой взял, да в Москве пылиться будет, в Петербург не потащу, да и неизвестно, сколько я там пробуду. Такой бы в Тифлис переправить. Это возможно вообще? Не развалят по дороге?
Я поклонился. Да мой ответ ему и не нужен был.
— Да и сейчас не с руки. Денег совсем нет… Слушайте, а где моя матушка взяла эти страшные, фальшивые канделябры? Не у вас ли, Клаус Иванович? Из чего их пекут, из дуба, что ли?
— Если бы из дуба, Александр Сергеевич, из бумаги. И красят бронзовой краской. Не стану вас пугать, но уж очень опасное это дело — вспыхивают мгновенно. Для пожара очень не-хорошо.
— Скажу ей. Кстати, о пожаре: завтра пришлю Сашку, он карсель вам покажет. Мне кажется, с ним что-то не то, вот уж пожар точно наделает. Вкупе с бумажными подсвечниками. Господи, какая дичь, между нами говоря. Так что о нашем деле, готово ли?
— Именно, Александр Сергеевич, готово. Показать?
Этот перстень я сделал еще в Москве. Недорогой, неброский, но все в нем настоящее — золото и сердолик. И Грибоедова поджидал сюрприз.
— Ну что ж, давайте посмотрим. Очень элегантно.
— Вот, все как оговаривали. Шинка пошире, чем у женского кольца, но и не чересчур. Вот тут шинка раздваивается — это практично, под золотом палец не будет преть. Шапка по форме камня, не массивная, но и солидная. Камень чуть утоплен. Можно было бы заподлицо или даже чтобы выступал — так красивее было бы, но непрактично. Вы все время в дороге, лучше спрятать камень, чтобы не убить раньше срока. Ну и инталия, римский гражданин в профиль.
Грибоедов примерил кольцо. Он был даже возбужден, ему нравилось это скромное украшение. Снял, чтобы разглядеть рисунок. Пауза.
— Позвольте, так тут профиль… Да я этот нос не спутаю ни с чьим, самому перепало в немаленькой степени.
— Именно, Александр Сергеевич. Мы с вами не уговаривались, римский гражданин, да и все. Но я решил, что образ вашего батюшки будет тут умес-тен. Сходство не то чтобы идеальное, но и трудно автору было, он развернул в профиль портрет, который в три четверти…
Грибоедов стал пунцовым. Это риск был, у него к отцу непростое отношение, насколько я знал. Но стоило рискнуть, просто необходимо для дела.
— Бог его знает, хвалить вас или ругать. Но, пожалуй, похвалю. Пусть уж родное будет, носить всякое отвлеченное изображение, перед глазами видеть анонима какого-то большее извращение, чем даже мой батюшка. А вот то, что утопили камень, это правильно. Левая меня не очень слушается, вечно все задеваю. Это молодец, Клаус Иванович!
Я поклонился.
— Что я вам должен?
— Ничего. Подарок, за честь сочту.
— С чего бы это подарок?
— Вы нам мир привезли, без вас бы такого успеха, даже с учетом гения Паскевича, не было бы…
— Да бросьте вы. И откуда знаете про это?
— Все говорят. Ну ладно, не за Персию — я поклонник вашего «Горя». Просто шедевр. Да и вальсы ваши слушал — они прелесть. Берите, да и все.
Грибоедов, конечно, прищурился. С его-то опытом получения даров.
— Хорошо. Тогда позвольте отплатить вам. Может быть, надобность какая-нибудь есть?
— Да особо ничего и не надо, все слава Богу… Нет, все-таки есть просьба, но не знаю, как и сказать.
— Смелее.
— Тут, в Москве, дела прекрасно идут, но Москва есть Москва. А вот если Санкт-Петербург, так это иное совсем. Хочется развернуться. В столице оно сподручнее. В общем, вы же отправляетесь на днях, может быть, замолвите слово? Я бы и образцы с собой взял, мои камни достойны самых высоких персон.
Грибоедов даже выдохнул с облегчением.
— Ну, это совсем просто. Признаюсь, я и сам хотел вам предложить расширить дело до столицы, но сомневался. Не все стремятся туда. Знаете, высоко взлетишь — падать больно. Но вы, вижу, не боитесь высоты.
— Не боюсь, ваше превосходительство.
— Это еще что?
— Уверен, государь щедро вас наградит, уж поверьте моему опыту.
Грибоедов взглянул раздраженно.
— А вот про ваши знаменитые камни. Откройте, в чем секрет, отчего они такие дешевые. Не фальшивые же? — Тему он менял виртуозно.
— Конечно, не фальшивые, Бог с вами. Секрет прост. Я беру большими объемами. Напали на месторождение, не в Африке, не в Бразилии, теперь уже можно сказать, в нашей отчизне — под Эриванью. Я и придумал компанию бриллиантовую. Объединил разные предприятия в единое — добычу, транспортировку, обработку. Привлек капиталы — американские, голландские, германские. А наши соотечественники никак не хотят, не видят, что новое время началось. Надо по примеру Североамериканских Штатов управлять экономикой, за этим будущее.
Я видел, как Александр Сергеевич будто проснулся.
— Какие вы интересные вещи говорите. Очень созвучно моим собственным мыслям. Было бы время, поговорил бы с вами подробнее, меня практическая часть очень интересует. Но думаю, у нас будет для такого разговора время. А сейчас откланиваюсь. И спасибо за печатку — как будто носил ее сто лет.
IV.
Через две недели от Анастасии Федоровны, матушки Грибоедова, которая, кажется, на Новинском живет, принесли записку.
«Дорогой Клаус Иванович, решил не письмом, а через личную семейную почту — скорее, да и надежнее.
Срочно выезжайте в Санкт-Петербург. Договорился о короткой (не могу удержаться от вольности, надеюсь, простите меня) встрече с К.В.Н. Если успеете ко вторнику, будет прекрасно. Представлю вас, и сами уже все уладите.
P.S. Камни все-таки захватите, сами понимаете. И прошу вас, милый Клаус Иванович, сожгите эту записку сразу, как прочтете».
V.
Карл Васильевич Нессельроде, короткий, невзрачный человек, произвел сильное впечатление. Вся комичность его образа заканчивалась, как только он останавливался. Садился, например, за стол. Сцеплял, скажем, пальцы, склонял голову и всем своим видом приглашал рассказать ему все как на духу. Кабинет министра был отделан дорого, в определенном даже вкусе. Показалось только, что это все как бы с чужого плеча, будто он въехал в чужие покои и решил оставить все как есть.
— Александр Сергеевич вас превосходно отрекомендовал. Как человека опытного и аккуратного. Он даже пообещал, что вы измените решительно нынешнюю жизнь. Я наслышан о вас и без его слов, очень любопытно послушать вас, посмотреть, что вы можете, так сказать, привнести.
На языке вертелось «ваше преосвященство», но взял себя в руки и начал.
— Огромная честь для меня разговаривать с таким славным мужем Отечества.
Все положенные комплименты Нессельроде выслушал, повинно склонив голову набок. Не могу сказать, что выглядел он смущенным или пресыщенным от похвал.
— Ну хорошо, тогда давайте к главному. Вы ведь владеете какой-то компанией, по алмазам, кажется?
На этой реплике я услышал, как открылась дверь за моей спиной. Через мгновение обок министра образовался бесшумно седовласый человек со странной, нехорошей какой-то улыбкой.
— Вот, Константин Константинович, это протеже Александра Сергеича, я вам давеча говорил.
Вечный заместитель Родофиникин (Тынянов его очень точно описал, будто сам видел) снисходительно, будто жалея посмотрел на меня. И начал допрос — для этого и пришел.
— Вы, говорят, владеете алмазными копями?
— Не совсем так. Я акционер. Все, кто вложил капитал, владеют. В этом суть. И прибыль распределяется согласно потраченным деньгам.
— Так как же управляется компания, если столько владельцев? Тут двое иной раз не разберутся, а уж если десяток…
— Каждый год собрание. Оно выдвигает управляющих, они руководят всеми делами. Может возникнуть и экстренная ситуация — тогда собрание вне очереди. Очень эффективно.
— А это правда, что под Эриванью есть алмазы? — Родофиникин вошел, конечно, именно с этим вопросом и только с ним.
— Безусловно. Месторождение новое, разработка в ходе. Есть некоторые сложности с этим.
— Какие же?
Вот и настала кульминация. Сейчас надо осторожно, надобно подбирать слова.
— В дело мешается Ост-Индийская компания.
— Как же она может, это и не ее территория, а наша теперь.
— Да вот так и может. В Закавказье нет структуры, равной или хотя бы близкой к Ост-Индийской. А без такой структуры англичане победят. В Индии алмазы закончились, Бразилия до них далеко, вот они и устремились сюда. Насколько я знаю, представититель британский, доктор Макниль, всячески продвигает идею прихода английского капитала в Закавказье — это ведь из-за алмазов, уверяю вас.
— Но позвольте, зачем плодить компанию, государство в государстве, когда можно на основе частной инициативы? Отдельные люди бывают крайне предприимчивы и удачливы.
— Временно удачливы, Константин Константинович. Тот же Кавказ взять. Известно, что Кастеллас на пороге разорения — а ведь как все удачно начиналось. Одиночки — это накоротко, надолго — только компании.
Нессельроде и Родофиникин переглянулись. Я знал, что Грибоедов уже изложил Родофиникину план Российской Закавказской компании. И про то, что аргументом ненадежности отдельных инициатив привел пример Кастелласа. Получилось, что я независимо от Грибоедова подтвердил.
— А вы точно знаете про Кастелласа?
Дался он им.
— Доподлинно. Мы работаем в тех мес-тах, но, по правде говоря, нам трудно тягаться с англичанами. Не очень-то и раскрою тайну, мы проиграли эту битву. Думаю, через полгода месторождением завладеет Ост-Индийская компания — ну, может быть, назовется иначе, а суть будет та же, английская. Если никакой альтернативы не будет. Если не будет мощной силы, с тонким руководителем, с поддержкой на высочайшем уровне, с мудрыми акционерами. И чтобы у этих акционеров был интерес, настоящий — тогда и дело пойдет.
— Так что, там хорошие камни? — Нессельроде говорил не расцепляя пальцев и не выпрямляя шеи.
Я достал из кармана и высыпал на сукно стола двадцать фианитов, тех, что покрупнее, по два доллара. Карл Васильевич никак не изменил позу, а Константин Константинович схватил камень и зачем-то направил его на расшторенное окно.
— Это оттуда?
— Именно. Пробная партия. Камни из россыпи. Рядом где-то кимберлитовая трубка, там уж точно залежи так залежи. Так что эти камушки вдвойне ценны, потому что, боюсь, скоро новые хозяева будут в них играть.
Мои собеседники опять переглянулись.
— Как вы устроились в Петербурге? Я слышал, хотели тут свое дело открыть? Мне кажется, у вас все получится. Видим, что человек вы опытный, дельный, польза может быть несомненная. Начинайте. — Карл Васильевич наконец расцепился. Это значило, аудиенция окончена. Я встал, откланялся и вышел.
Фианиты остались на столе Нессельроде, и никто меня не окликнул. Хороший знак, подумал я.
VI.
У Лоредо непривычно пусто. Времени у Александра Сергеевича совсем мало. Мы заказали по кофею и что-то типа муссового пирожного. Точнее, я заказал десерт, Грибоедов — только кофе.
— Так что поздравьте меня, Клаус Иванович, перед вами директор Российской Закавказской компании. Только от карлика, то бишь от Нессельроде. Трудный был разговор.
— А в чем же трудность?
— Меня планировали послом в Персию, сопровождать выплату контрибуции. Но идея с компанией оказалась настолько убедительной, что его величество переменил решение. Я очень рад. Только условие мне поставили — рекомендовать на мое место кого-то. А я ума не приложу…
— Так чего же думать, возьмите Мальцова. Он вроде дельный, да и рвется в бой.
Грибоедов засмеялся.
— А и то правда. Его ведь толкают — пусть и катится в Тебриз. Да и уверен, он справится. А я в Тифлис, соскучился по тем местам. Может, и вы со мной? Дело найдется.
— Нет, я пока тут должен обустроиться, у меня своя компания. Но вот знаете, есть у меня и просьба, и совет.
— Слушаю.
— А возьмите на Кавказ вашего кузена, Петра Яковлевича. Он же блестящий ум, а смотрите, пропадает в Моск-ве без дела.
— Я был у Чаадаева на Басманной, да, грустный он какой-то, разобранный. Но помилуйте, к чему его приписать? Мы же не витийствовать туда едем. Что Петр Яковлевич может?
— Да пусть там издательство откроет. Да позвольте, Александр Сергеевич, там нужен такой человек. Он, так сказать, отшлифует местное общество, а то и создаст его заново. Ведь пропадет он тут, с ума сойдет. А и то, объявят сумасшедшим, как в вашем «Горе».
— Ну вы скажете! Да и не Чаадаев мой Чацкий. Ну хорошо, отчасти он, но во многом же там от других черты. Эх, мне бы вот с Мальцовым уладить, а еще как-то за Чаадаева просить. Нессельроде сроду столько решений не принимал.
— А вы вот что, передайте ему вот это. Сделайте старику сюрприз.
Грибоедов взял у меня листок. Почитал.
— Боже милостивый, что это?
— А это рецепт каштанового мороженого. Наш друг однажды отведал его в Париже, кажется, у датского посланника и забыть не может. А рецепта нет. Я вас уверяю, он этой бумажке пуще бриллиантов обрадуется. Кстати, карту с помеченными месторождениями я тоже принес. В общем, теперь все козыри у вас. Уверен, вы разыграете их как надо.
Александр Сергеевич улыбнулся и повертел пальцами кольцо с инталией. Оно очень шло директору Грибоедову.
Колонка Николая Фохта опубликована в журнале "Русский пионер" №102. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".