Весной болото заливало водой, и торчали только кочки, как чьи-то согнутые спины. Мы, девчонки, очень любили прыгать по ним. Они покачивались под ногами, как пружинные, и можно было легко сорваться. Если б нельзя было оборваться, мы бы и не прыгали. На самой середине болота кочки отделялись друг от друга полосой воды метра в полтора. Мы знали, что тут выкопана глубокая торфяная яма: березник недалеко от села давно сожгли и всю войну топили только торфом.
Однажды между кочек мы нашли длинную узкую доску и перекинули ее через «пролив». Но, кроме меня, по этой доске никто не проходил: она гнулась и, казалось, вот-вот переломится. Мне тоже было страшно, но я шла, потому что считалась самой смелой.
Как-то мы пришли на болото вдвоем с Полькой. Полька была худая и длинная, особенно в своем маломерном американском пальтишке. Я ее не любила, потому что она подговаривала против меня девчонок, а потом все сваливала на Верку. А еще она любила мучить кошек. Мне это тоже не нравилось.
Мы добрались с Полькой до «пролива» и остановились. Я набралась духу и осторожно перешла по доске.
— Не бойся, переходи! — крикнула я.
Полька стояла в нерешительности.
— Один дядька упал весной в воду и утоп, — сказала она. — Ноги свело от холода.
— Так я-то перешла! — ткнула я себя в грудь.
— То ты, а то я, — рассудительно сказала Полька.
Мы замолчали. Мне не хотелось возвращаться обратно, а прыгать по кочкам одной было скучно. К тому же переходить по доске снова я боялась.
Я видела, что Польку просто так не сговоришь.
— Полька, — сказала я, — перейди — я тебе черепки цветные отдам.
— Нужны мне твои черепки!
— Ты вчера просила!
— Вчера надо было — сегодня не надо. Давай чего-нибудь другое.
Полька поняла выгодность своего положения.
— Давай шелковую ленту!
— Захотела!
— Не хошь — не надо, — сказала Полька. — Мне уж домой пора.
— Хочешь, Полька, я тебе хлеба дам?
— Сколько? С собой?
— Пол-ломтя.
— Только сразу отдашь?..
Полька ступила ногой на доску и покачала ее. Доска задрожала. Видно было, что Польке очень страшно. Она сделала один шаг и остановилась.
— Ты не останавливайсь! Не останавливайсь! — подбадривала я Польку.
На середине доски она вдруг опять остановилась, качнулась вперед. У меня пересохло во рту. Полька махала руками, словно хотела за что-то ухватиться. Мне казалось, что она вот-вот сорвется и утонет, как тот мужик. Наконец, Полька перестала махать руками и напряженно застыла, боясь пошевелиться. Назад ли, вперед ли — но надо было идти. Полька сделала шаг вперед. Еще один, еще.. И вот последний. Она прыгнула на кочку. Я облегченно вздохнула.
— Давай хлеб! — нетерпеливо протянула она руку.
Я вытащила из кармана помятый, пыльный кусок хлеба.
...Она ела жадно, забыв обо мне и обо всем на свете. Я никогда так не ела. Всю войну мы получали особый паек по какому-то литеру «Б» — я слышала, так говорила мама.
Я не могла смотреть на худые Полькины пальцы, судорожно сжимавшие хлеб, я стояла и ковыряла кочку большим размокшим сапогом.
Полька съела хлеб, облизала губы.
— А хошь, я босиком побегаю, потом расплатишься, — предложила она.
Мне вдруг захотелось плакать. Я отвернулась от Польки и хрипло сказала:
— Идем!
Рассказ Ирины Христолюбовой из сборника "Молодой человек. Вып.4" (Пермь,1965).