На краю огорода крепко подвязанные Мариной заросли малины срастались над головой, образуя что-то наподобие коридора, и там, внутри этого коридора, аромат нагретой солнцем ягоды был так силен и сладок, что Алле казалось, что она вся пропиталась этим малиновым вареньем, от волос до кончиков пальцев. Уже вечерело, ласковое июльское солнце устало заглядывало между переплетениями ветвей, бросало стыдливые солнечные зайчики на щеки и грудь двух женщин молодой и маленькой - Алла с Агнессой в лёгких, открытых сарафанах собирали малину. Уже здоровенный туес стоял у дорожки, а ягод было ещё навалом, аж красно до неба. Агнесса быстро, как птичка клювом, тюкала пальчиками по веткам, и небольшая баночка, подвешенная на поясе сарафана в ромашку, быстро наполнялась. Алла собирала малину медленно, она как-то странно чувствовала себя - то голова закружится, то потом обдаст ни с того, ни с сего, то затошнит. Она понимала, что что-то не так, но боялась думать на эту тему, любая мысль казалась ей крамольной, грубой, опасной. Алла таилась сама от себя, гнала надежду, боялась сглазить. И только под проницательным взглядом Агнессы, таким не по возрасту серьезным и взрослым, она становилась прозрачной, беззащитной, и ей все время хотелось охватить себя руками, спрятаться, затаиться.
Маша! Из глаз приёмной дочери все чаще лился знакомый колдовской свет - странный, тайный, проникающий. И от этого света, девочка вдруг стала казаться ей чужой, вернее даже не так - иной. Не стало ощущения родной кровиночки, хотя теперь Алла удивлялась , откуда оно взялось тогда, шесть лет назад. А Ганя любила Аллу, хотя все чаще старалась оставаться одна, уходила куда-то надолго, то ли в лес, то ли к реке, приносила охапки трав, незнакомых ягод, связки коры, корзинки незнакомых грибов. Все сама раскладывала , перебирала, сушила на чердаке, растирала в порошок, смешивала. Она казалась намного старше своего возраста и внешне - высокая, худенькая, с толстой, короткой косицей белокурых волос, с ясным и умным взглядом синих, всегда немного печальных глаз и душевно - молчаливая, скрытная, умная.
… Малина никак не кончалась, а Алла вдруг устала - как-то сразу, резко до изнеможения. У нее ослабли ноги, испарина сначала обожгла кожу, а потом вдруг окатила холодом, да так, что колючие мурашки пробежали по позвоночнику к затылку, и резко заболела голова. Солнечные лучи задрожали в сомкнутых ресницах раздваиваясь и множась, превращаясь в спутанную паутину, Алла покачнулась, не удержалась на ногах и села прямо на землю. Агнесса подскочила к матери, положила теплую ладошку ей на голову, и Алла почувствовала, как пальцы дочери вибрируют, пропуская внутрь ее черепа легкие токи, и от них постепенно стала отступать дурнота, прояснилось сознание и рассеялся туман и паутина. Опираясь на щупленькое плечо дочери, Алла встала, смущенно отряхнула землю со своего яркого, цветастого сарафана, глянула на Агнессу.
- Мам. Ты на солнышке будь пореже, тебе нельзя сейчас. Платок носи белый, да в тенечке работай днем. Все будет хорошо, я знаю. Пошли домой.
Агнесса, вздохнула, как взрослая, отстранила руку матери, привязала пояс сарафана к ручке туеса и потащила тяжелую ношу по земле, впрягшись, как маленькая лошадка, периодически оглядываясь на Аллу, которая еле шла, отдуваясь, проклиная тихонько адову жару.
…
- Дим. Я боюсь. Я жутко боюсь, если опять что-то случится, я не выживу. Честно. Может мне в больницу пойти, лечь и лежать до родов?
Димка слушал жену вполуха, на него навалилось, распластало и лишило разума всепоглощающее счастье от этой новости. Он метался по двору, прихрамывая, опираясь на палку и чуть не падая, то садился рядом с Аллой, которая нарезала яблоки для сушки, то вставал, ковылял до калитки и снова садился. Охрипший от волнения голос срывался, но он снова снова повторял жене ласковые слова суматошно и сбивчиво
- Солнышко мое. Девочка, рыбка, цветочек мой. Это я не переживу счастье такое, любимая моя лапушка. Да я все семь месяцев на руках тебя буду носить, ветерку не дам коснуться, маленькая. Ну, мы теперь заживем. Господи, спасибо тебе!
…
Как всегда проверив, как спит Ганя, ровно ли дышит, накрылась ли одеялом и не устроила ли себе сквозняк, как она обожала, Алла вернулась в спальню, поправила Димке сползающую подушку, но ложиться не стала - чувствовала, что не заснет. Накинув платок вышла во двор, села на лавочку под вишней, запрокинув голову залюбовалась небом - темно фиолетовым, слегка освещенным острым,узким месяцем и мохнатыми звездами, усыпавшими небо - чувствовался наступающий август. Она так бы сидела до утра, может быть задремала бы, но вдруг кто-то коснулся легко ее плеча, как будто сел рядом. Алла замерла от ужаса, втянула голову в плечи, хотела было закричать, но горло перехватило и она только открывала рот, как рыба.
- Не бойся. Я зла не сделаю, раньше не делал, а теперь и вовсе не смогу. Меня больше нет.
Алла тихонько повернулась - рядом сидел Влас. Он смотрел перед собой в одну точку, кожа его просвечивала, и Алле показалось, что она видит сквозь него насквозь, как будто он сделан из тонкого фарфора.
- Молчи. У меня мало времени, лишь пару минут. Слушай. Ты родишь двойню - мальчика и девочку, родишь хорошо, легко, дети будут здоровыми. Но я тебя прошу!
Алла преодолела страх, слушала внимательно, прислушивалась, потому что голос Власа слабел, да и сам он как-будто растворялся в ночном воздухе, таял.
- Агнессу не оставь. На нее много желающих, но о что она с вами - всех сдерживает, нечисть редко лезет к людям. Останется одна, пропадет. На Машу у меня надежды мало. Так вот - здоровьем твоих пока не рожденных детей заклинаю - береги Агнессу. Не предавай.
Алла хотела что-то сказать- резкое, возмущенное, но говорить было уже некому - Влас исчез. И там, где он сидел лежала тоненькая веточка полыни.