Коронавирус отражается на всём: и на жизни, и на поездках, и на питании, и на заседании – на всём. Особенно, на командировках – их просто нет: либо всё в онлайн, да по зуму, либо всё заочно без подключения: и там и там без суточных в сто рублей ещё от Советского Союза. Суточные на каждый день командировки, как были при Сталине, так и остались нетронутыми, как, впрочем, и пенсия – вроде бы есть, а как прожить, не знаешь. Впрочем, это я не о себе, мне до пенсии, только если на собаках добраться, самому не выдюжить. А тут нежданно-негаданно слезой навернулась и, не куда-то за Урал на Дальний Восток Сахалина, а в саму злато-купольную Престольную, где настоящие люди живут, и все судьбоносные дела под ковром делаются. Я-то и сам по ним соскучился, не по делам – по поездкам, а тут ещё и сын согласился папашу своего с-проводить до самых гостиничных дверей: мало ли чего старому в голову придёт, чтобы не мянул в Москве в незнакомой ковидной обстановке…
Билет купили в одно купе: он наверху – я под ней, под его полкой, чтобы друг другу не мешать и, чтобы другие нам не мешали – мы так придумали. Захотел поесть – сел поел – папаша не обидится, ночью приспичило – встал, не открывая глаз, и ощупью в нужном направлении наступаешь – сына не тревожишь. А пока то да сё, и пообщаться можно, не так часто и встречаемся, а уж общаться и того меньше, все до сугрева занятые, да при делах, а тут белгородский состав к себе на родину не торопится, вальяжно пропускает на запасных в известное место ужаленных «Сапсанов» и всю ночь не спеша кряхтит, да охает спящими постояльцами через Москву. Как раз, и выспишься, и с сыном пообщаешься за железнодорожным чаем в тонком стакане с узорной белой каёмкой, в серебряном-мельхиоровом подстаканнике с мельхиоровой чайной ложечкой, упирающейся в ещё не размешанные две глызки сахара-рафинада из индивидуальной упаковки, медленно распадающиеся на дне этой сталинской конструкции, над которой под игривый стук колёс подымается парок, как будто из далёкого детства «машет рукой».
Наш поезд должен покинуть Северную культурную столицу сразу после помпезного музыкального отбытия «фирмовой» «Красной стрелы», мчавшейся «со всеми остановками» за сто двадцать км в час. Она-таки пытается успеть на первую утрешнюю «лошадь» московского метро. Наш же белгородский, не обладая такой напористостью, напыщенностью и лоском, степенно, никуда не спеша, следует почти десять часов, которые как раз и располагают к беседам и разговорам за чаем. Не напрягая присутствием очередей, мягко пропускает москвичей в их скоростной круговорот столичной жизни, который даже нам, петербуржцам, чужд и непонятен своей суетой, и невозможностью остановиться и правдиво объяснить: как пройти? Ничего «коренные» москвичи о своей Престольной не знают, чего бы ни спросил – всё мимо или совсем не в той стороне…
Вот так мы собирались проехать.
Зайдя в вагон под музыкальное сопровождение отправляющейся «Красной стрелы», рядом с нами образовался сосед на другой противоположной от меня нижней полке. Сосед уже сидел за столом, его вещи были разобраны и уложены по своим коробам и полкам. Он был не молодой, но и не старый, не грузный, но достаточно большой, путешествующий на пенсию, пенсионер. Раздеваясь и расталкивая вещи по своим коробам, мы непринуждённо общались с сыном, он помогал мне, я помогал ему: то достать, это поддержать. Немаленький сосед мешался, создавая неудобства, его колени то и дело «поправляли» мои, влезающие к нему на территорию, он несколько раз подсказал, как и что следует пособить, куда и что положить и как лучше поставить наши вещи. Вроде бы всё хорошо, доброжелательно и учтиво, но это было настолько навязчиво, что раздражало. Ну да бог с ним, мы справились, несколько раз с сыном переглядывались от назойливости, но справились. Сосед, что-то говорил, о чём-то сообщал, чем-то делился, мы отвечали, не втягиваясь в разговор… Нас он совершенно не слушал: ни ответы, ни вопросы. Интересной темы от него так и не завязалось, и в результате, пообщаться не удалось ни с ним, ни с сыном. А так как это было уже за полночь, и мы не пенсионеры на пенсии – у нас в Москве дела – «разобрались» по своим местам и вскорости заснули.
Выждав момент, когда мы точно заснём крепким сном, наш сосед начал шуршать обёрточным пергаментом, что-то сворачивая и разворачивая, доставая и заталкивая. Минут через пять его шуршаний жареная курица цыплёнка табака наполнила наши вкусовые рецепторы своим ароматом чесночной золотисто-хрустящей корочки. Ещё через мгновение, под стук колёс, заглушаемый чавканьем и шлёпаньем губ, курица по частям и батальонами начала проваливаться в недра пивного живота соседа «по квартире». Оказывается, он в два ночи проголодался! Наш сон был самым настоящим и богатырским, но мы от такой трапезы проснулись, и монотонный звук, спешащих по стыкам рельсов колёс, уже не мог убаюкать и справиться с нахлынувшими гастрономическими чувствами и эмоциями. Повертевшись «тушей поросёнка на вертеле» с одного бока на другой, полежав с закрытыми рукой глазами и ушами, мне пришлось встать, и раз курица никак не укладывалась в соседа на покой, заодно сходить в нужном направлении.
Ходил всего ничего, но вернувшись, обнаружил, что за это время с курицей было покончено, и сосед, как ни в чём ни бывало, мирно посапывал на своей полке! Вот как так: поел и сразу в люльку, и сразу до храпа?! Я накрыл сына одеялом, вроде бы совсем в купе нежарко, и лёг в вынужденную спячку под колёсный монолог. В часов шесть снова тоже самое: шуршанье, шлёпанье губ и нескончаемый чесночный запах никогда не заканчивающейся курицы… Просыпаюсь, думаю, что это сон, что всё это во сне происходит: стук колёс, хруст куриной грудки, чавканье (от) удовольствия. Оказалось нет. Сосед вновь употребляет впрок, вновь пошёл на поводу желудка, забывая о том, что отведённые железной дорогой десять часов ещё не прошли, и вообще, забыл, что на дворе пост, что так не постятся, что в пост так есть грешно. Что делать? Встаю и снова в нужном направлении. Рассвело, поезд уже двигается не в темноту, а в свет, к солнцу. Сосед сидит, трапезничает курочкой с румяными боками, хрустит ей. Я не смотрел, глаза не открывал, но запах чеснока вырисовывал в мозгу именно такую аппетитную с хрустящей корочкой птицу. Возвращаюсь – не поверил своим глазам – дежавю: на столе аскетический порядок, всё убрано-прибрано, сосед лежит на полке и похрапывает, по-настоящему храпит, не притворяется, на всё купе и за пределы. Я в недоумении. Не лунатик ли он? может быть, не помнит, не понимает, что делает, не нарочно, на автомате нам поездку портит?! А может быть, это коронавирус так буйствует, нас всех так меняет, вмешивается в отношения, разрушает привязанности, заставляет делать не то и не так, меняет привычки и склонности, не позволяет терпеть и быть толерантным. Быть толерантным – это иногда поступать не так, как ты хочешь.
Сосед ушёл первым из купе, мы с такой разбитой ночью долго порхались, пытаясь доспать время перед взятием Москвы. Ушёл, не попрощался, просто оделся, взял рюкзак и молча покинул нас. Москвич, одним ловом. Или не москвич – запорожец может?
– Странный мужик – сказал сын, когда мы выходили из поезда. – Он не попрощался?
– Нет, – ответил я.
Мы удивлённо переглянулись…
Так и не попили крепкий чай из подстаканника, так и не пообщались, спустились в метро и разошлись: сын по своим делам, я по своим. Москва не терпит суеты – она сама суета.
…Обратно в купе собрались все нерусские: на верхних полках: индус из Бангладеш и татарин из Уфы – оба в позе лотоса и наушниках почти всю дорогу просидели, внизу мы с мужиком с юга. Не ели, не разговаривали – спали, но сына для общения уже не было, он остался в московской суете…
11.03.2021. 20:52 … 22:37, СПб.
Спасибо, что дочитали! Здесь будет что-то ещё и другое... Подпишись на канал ЗМ , чтобы не пропустить.