Тихонько подкравшись к двери комнаты Агнессы, Алла прислонилась спиной к дверям, и через приоткрытую щель слушала, что говорит дочка Димке. Ей вдруг показалась, что девочка мудрее их в сто раз, как будто она до этого прожила сотни жизней и все их помнит. У неё даже возникло ощущение, что её маленькая Ганя стоит на защите их семьи, как рыцарь на поле брани и, при необходимости, бросается в бой, подняв забрало. Даже мурашки обожгли кожу Аллы, от ощущения прикосновения в чему-то тайному, чему она не знает ни причин, ни объяснения…
- Папа! Ты сможешь пойти. Тебе трудно, но ты сможешь. Давай попробуем. Я помогу.
Алла крадучись, как кошка, не подошла - подползла к дверям поближе, прижалась щекой к косяку, и, затаив дыхание, глянула в комнату. С колотящимся сердцем так и замерла, не в силах оторваться от того, что увидела. Димка сидел на кресле, Агнесса стояла напротив, протянув вытянутые и напряженные руки вперед, и между ее ладонями и Димкиной грудью натянулось, дрожало и переливалось всеми цветами радуги упругое пространство. Димка что-то бубнил, но на Агнессу это не производило никакого впечатления, она чуть шевелила пальцами, играя возникшей радугой медленно, маленькими шажками отходила назад. Алла видела, что между Димкиной грудью и руками дочери в этом радужном воздухе возникает круто выгнутая дуга, и муж начинает подчиняться этому тяготению, тихонько вставать из кресла, беспомощно шаря по бокам рукам, как будто в поисках опоры, а Ганя, вдруг сжав руки в кулачки, ему эту опору дает, бросив плотные тяжи воздуха по бокам, как будто накинув толстые канаты. Димка уже полностью встал, сделал несколько неуверенных шагов, морщась от боли и неуверенности, потом еще и пошел тихонько, улыбаясь и постанывая одновременно. Алла не выдержала, всхлипнула от счастья, Димка вздрогнул, увидел жену и упал бы не удержавшись, но Алла бросилась к мужу, обхватила его двумя руками и заплакала навзрыд, услышав, как Димка тихонько шепнул ей куда-то в волосы: “Как я тебя люблю”. И занятые собой, они не заметили, как Ганя довольно покачала головой и вышла из комнаты, проскользнув тихо и незаметно, как мышка.
…
- Представляешь, мам. Мы так дружили, а она даже не заметила, по-моему, Андрюшку моего. Вроде, как мы прозрачные, ходит мимо, смотрит мимо. Может, я виновата чем? А ведь рожала, чуть не померла. А ей хоть бы хны.
Марина сидела напротив Татьянки, качала коляску, в которой мирно дремал толстощекий румяный малыш, и, пригорюнившись, как старушка, смотрела на невестку. Татьянка после родов очень изменилась, поправилась, порозовела и как-то очень быстро стала бабой, причем в худшем смысле этого слова – завистливой, глуповатой, настоящей клушей. Когда Димку привезли с охоты, она собрала вещи, устроила скандал Николаю, да такой, что из другой части их огромного дома доносились ее крики и звон чего-то бьющегося, и, ухватив смущенного мужа за шкирку, утащила его в сторону вокзала, стараясь успеть на последний поезд. «Мне рожать! А этот ваш Димка с его ногами, это постоянный стресс. Да еще скажут потом, что я помогать должна, утопленника вашего выхаживать. Тебе кто дороже – жена и сын, или этот истерик? Рожать в городе буду, а не в этом вашем селе!.
Эти крики слышала и Алла, хотя в те дни она мало что понимала, но сразу отстранилась от подруги, замолчала, отводила глаза. И когда Татьянка с Николаем вернулись, привезли симпатичного карапуза на парное молочко и вольные хлеба, она больше с Татьянкой не общалась. Не ругалась, не злилась – не замечала. Вроде не было их нежной дружбы. Разбилась, как забытая на подоконнике ваза, которую оставили при открытом окне в жуткую грозу.
- Так что же, детка. У нее горе такое, муж обезножил, инвалид теперь. Свое дитя похоронила, это беда – беда. От такого не каждый оправится, ей бы помочь сейчас. А у тебя все хорошо – мужик любит, дите здоровое. Так что ж обижаться?
Марина говорила спокойно, ласково, но чувствовала злой ток от невестки, еще немного и взорвется. Даже щеки, всегда налитые и красные, побелели.
- Вот – вот. У всех беда, а я такая счастливая. Так радуйтесь! А вы обзавидовались! В общем, мам. Я сегодня Кольке сказала – пусть дом купит. Хочу свой, чтобы прямо только я была в хозяйках. А вы живите тут со своими бедами, страстями, колдунами и любовями, как хотите. Примеров мне тут хороших мало. Один Димка чего стоит – из-за полюбовницы , Машки этой, топиться пошел. А мне дите надо растить в довольстве, мире, благополучии и богатстве. Вот так вот!
…
Димка морщился от Татьяниного крика - в их спальне все было слышно, стенка между кухней и комнатой была тонкая. Алла зажала уши и пыталась читать, но у нее это плохо получалось, она то краснела, то бледнела, слезы то дело капали на страницы, и она эти мокрые капельки прятала от мужа, приподнимая книжку и поворачивая ее от света. Наконец, все стихло, на кухне погасли свет – тонкая его полоска исчезла из-под двери, Димка, осторожно ступая и держась за стену, подошел к Алле, взял ее за руку и шутливо потащил ее к кровати, медленно, прихрамывая, но настойчиво. И уже там, накинув на себя жену одеяло с головой, медленно, как будто только распробовал, целовал ее мокрые, горящие щеки, и что-то неразборчиво шептал.