Митя и Аленона отправились в правление ранним утром. Где-то под четыре, полпятого утра. Молодежь уже спала, а пастухи и доярки еще не проснулись. Небо было белым, как экран в кинотеатре. На нем еще горели крупные звезды. Сатурнеево дремало, распластавшись среди квадратных пространств полей и прямоугольников лесопосадок. На главной улице со вчерашнего ливня причудливыми комьями стыла грязь. За заборами палисадников темнели нераспустившиеся мальвы и лилии.
Правление находилось в конце улицы. Оно представляло собой обычную низенькую избу из дощатых сеней и основного помещения с решетками на окнах. С ночи все крыльцо сельсовета было загажено окурками и пустыми бутылками. Здесь творила шабаш сатурнеевская молодежь.
Обогнув крыльцо, Митя и Аленона двинулись вдоль бревенчатой, не обшитой досками, стены. Окно с отрытой форточкой проглянуло как кусок городской цивилизации.
Вскочив на стопку, словно нарочно придвинутых к окну кирпичей, Митя сперва сунул голову в меловое тепло правления, потом втянул плечи и втек внутрь. Обстановка была обычной. Стол, стул, облезлый, с отполированной до хромированного блеска рукояткой, сейф, старомодный шкаф из чешского тиса. Митя нагнулся и, чихая, выудил из-под шкафа листок старинной бумаги.
Листок оказался продолжением выписки из Уставной грамоты помещика Брудинского и содержал следующий текст:
В согласии с правительственными постановлениями, у крестьян отзывается земля в количестве 665 десятин.
Правый и левый берега реки Каран по течению определяются свободным водопоем для владельцев и крестьян.
Крестьянские строения: риги, кузница, подлежат перенесению на свою сторону.
В отвращении подпруды мельницы крестьянам ниже по течению реки Каран запрещается перегораживать реку для рыбной ловли зимой.
Повинности крестьян заключаются в трехдневной барщине и семи с половиной тягл на оброк под 29 рублей в год с тягла. За землю с каждого душевого надела 24 мужских летних и 16 мужских зимних дня; 18 женских летних и 12 женских зимних дня, итого – 70.
Оброк крестьяне обязаны вносить в два срока, а именно 15 мая и 15 ноября по 1768 рублей 50 копеек.
Митя приложил бумагу к стеклу, чтобы Аленона могла убедиться, что ничего важного в ней, могущего пролить свет на историю Кати Кощеевой, нет.
Аленона разобралась с дореволюционной рукописью еще быстрее. Застучала пальцем в окно, мол, выбирайся поскорее. Но Митя не успокоился, пока не вернул оба исторических документа под шкаф. Они ведь с Аленоной не собирались красть не принадлежащие им бумаги!
…Однако, несмотря ни на что, Митя был доволен маленьким приключением. Тем, что не струсил, не позволил Аленоне самой полезть в форточку. Сердце билось от сладкого, до сих пор еще не изведанного чувства опасности.
Аленона задумчиво (она оказалась разочарована куда больше Мити) отвела сбившуюся прядь отливающих лиловой чернотой волос.
– Сегодня днем у меня работы много. Давай встретимся вечером и поговорим о том, что нам делать дальше.
* * *
Когда Митя проснулся (до того он сделал вид, что рано утром выходил во двор до ветру), Альберт сидел на завалинке перед баней и курил самокрутку. Анна, накануне приехавшая из Уфы, развешивала принесенное с ручья белье.
Альберт был в хорошем настроении и сыпал откровенными комплиментами. Впрочем, Анну не так-то было легко смутить. Она быстро загасила новоиспеченного Казанову развернутой лекцией на педагогическую тему:
– По-вашему, нужно наказывать ребят за то, что они не слушаются старших?
– Конечно, а то как же! Лучше всего нагнуть, да вдарить пару раз хворостиной.
Лицо Анны сделалось строгим, как у статуи.
– Поднять руку на ребенка?! Это буржуазное варварство, несовместимое с советской системой воспитания! Почитайте хотя бы «Поэму» Макаренко или… «Республику Шкид».
– Поэму не читал, а вот про Шкид фильм смотрел. Ничего, хороший. Правда, там вранья много.
Анна отвела взгляд.
– Это, конечно, правда, что Макаренко пришлось врезать по морде беспризорнику Задорову, но он поступил так из отчаянья, чтобы показать, что настроен серьезно.
Альберт кивнул.
– Ну и правильно сделал!
– Потом Макаренко жестоко раскаивался в своем поступке, – сказала Анна.
Ученой беседе было суждено погибнуть в зародыше. Скрипнула внутренняя калитка, и во двор вошла Тулвика.
Увидев показавшуюся из-за мокрой простыни Анну, Тулвика улыбнулась. Лицо старухи напомнило Мите ожившую в руках археолога золотую маску Тутанхамона.
– Здравствуй. Вот, пришла твоего паренька забрать, сено ворошить. – Не дожидаясь ответа, деревенская колдунья спросила у Мити:
– Пойдешь?
Митя тряхнул головой. Перед ним была обычная старуха. Морщинистое лицо, сгорбившиеся, ссохшиеся плечи, костлявые пальцы, закатанные по локоть рукава темно-красного платья. Может, Тулвика, в самом деле, умела варить травяные настои или произносить заклинания, только она ничего не могла поделать с законом сохранения энергии. Ивашка под простоквашкой? На дворе конец ХХ века, бабуся! Шалишь, устарела.
«Казак ничего не должен бояться…» – прозвучал в голове неуместным рефреном задумчивый голос Куравлева.
Митя сделал беспечную мину. Пускай мать с тетей Зоей и дядей Альбертом полюбуются на него, какой он смелый.
– Сейчас, что ли?
Тулвика, порывая с образом зловредной ведьмы, рассмеялась:
– Эх, городские, лодыри, белоручки, ничего не знаете. С утра трава сырая, а сейчас сено сухое, легкое, как в сказке! Пойдем, сынок, не ленись.
Очень скоро энтузиазм Мити угас. Пронзенное вилами, сено сыпало клубами удушливой пыли. Солнце жгло через рубашку, слепни: мелкие, зеленые, с желтыми глазами, и серые, крупные, кусались как бешеные. Тулвика работала бойко, с упоением, не уставая расписывать радости деревенского труда:
– В Уфе у вас дышать нечем, а здесь даже воздух лечебный, никаких врачей не надо.
Наконец Тулвика решила, что можно передохнуть и достала литровую банку айрана и половину каравая. Митя жадно выпил полбанки, но к хлебу не притронулся. Его мучила жажда, и он думал только о том, как бы скорее вернуться домой.
Тулвика оказалась щедрой. Снабдила Митю литровой банкой сметаны. Митя принес ее с гордостью, как честно заработанный продукт. Но Зоя, открыв банку, небрежно отозвалась:
– Вот старая ведьма, мальчишке за труды простоквашу вместо сметаны сунула!
* * *
Когда Митя вышел из калитки, Аленона нетерпеливо вскочила со скамейки.
– Привет. Мне тебе надо кое о чем важном рассказать.
Она огляделась по сторонам.
– Но только не здесь. Пойдем, я наверху деревни одно место знаю.
Митя поморщился. Обгоревшая спина и руки противно чесались, а в ушах еще гремел каркающий голос Тулвики.
– Вообще-то, я там сегодня был уже, – сказал он.
Аленона фыркнула.
– Ну, как хочешь. Только потом не говори, что я от тебя опять что-то скрыла.
– Ладно-ладно. Пойдем.
Сначала они долго шли лужками, огибая клинья ржаных и гречишных полей, брошенные в оврагах сеялки, пока не оказались на окраине леса, состоявшей из диких яблонек, волчьего лыка и лещевины.
Солнечные лучи скользили параллельно земле. Ближе к рыжеватой траве они темнели, будто дождевые тучи на горизонте. В бледно-зеленом небе проносились коричневые, как воробьи, козодои. Охристые ленты тропинок составляли резкий контраст чернеющим зубцам елей и тонким, как пленки, токам воздуха над полями.
Устроившись на глиняной, окруженной венчиком ромашек, кочке Митя и Аленона только открыли рот, как из-за поворота дороги вышел похожий на журавля худощавый мужчина. Он шел, почти не сгибая ног, как будто это были концы землемерного циркуля.
– Кто это? – спросил Митя.
– Виль, электротехник из Ильдусово.
Подойдя к ним, электротехник опустился на землю. Митя одним взглядом окинул пришельца: глаза, с красными пигментными пятнышками, забронзовевшая, покрытая мелкими трещинками-морщинками, кожа, темно-русая, с проседью, борода.
Виль снял со спины побелевший от дождей вещмешок, вынул из него завернутые в газету кусок сала, черный хлеб и несколько залоснившихся от жира луковиц.
– Ну, что смотрите? Налетай!
Пока Митя и Аленона угощались, Виль распекал Сафияна Абдельхаковича, председателя соседнего колхоза «Кызыл тан».
Все началось с того, что Виль отучился в индустриальном техникуме, но не удержался в городе. Лежа на скрипучей кровати в студенческой общаге, через гомон пьяных голосов он слышал шелест колосьев.
В Виле заговорила кровь предков, и он вернулся в колхоз. Через год Виль поступил на заочное отделение Аграрного университета. Шесть лет промчались как один день. Удача выпала нежданно. Непосредственный начальник Виля, агроном, который, если верить слухам, чокался с Вавиловым и Лысенко, умер во время незапланированного выездного банкета в Бавлах.
Заступив на должность агронома, Виль решительно отказался от поездок в хлебосольные Бавлы. Вместо этого отправился к своему бывшему одногруппнику, известному на весь район селекционеру-любителю, и привез на телеге кучу инструментов, добавив к ним часть школьного химического оборудования: аптекарские весы, колбы, пробирки, набор реактивов. Он вообразил себя настоящим самородком из народа, обложился газетами и журналами и, как только высохла земля, принялся за сельскохозяйственные эксперименты: увеличивал площади одних культур за счет других, сеял позже срока, чтобы дождаться пока взойдет подлежащий прополке сорняк, применял низкотемпературную яровизацию, калибровку семян, двухъярусную вспашку, внесение удобрений в несколько приемов с обязательным подкормом растений и даже окуривание хорьковых нор фумигаторами.
Осенью пошли дожди, урожай погиб и пришлось заняться приписками.
Однако неугомонный электротехник-агроном не успокоился и переключился на животноводство. Теперь его целью было защитить доярку Илюзу от посягательств предколхоза Сафияна. Илюза стойко отстаивала свою честь, но злодейка-судьба нанесла коварный удар.
Искушение поехать в Москву на передовой съезд советских доярок оказалось слишком велико. Однажды Виль застал девушку с Сафияном.
Оставшись в гордом одиночестве, электротехник-агроном некоторое время утешал себя тем, что Илюза так больше никуда и не поехала. Примирение любовников было неизбежным, но опять вмешался случай.
Как-то раз, зайдя к предколхоза с очередными нарисованными цифрами, Виль не удержался от мелкой пакости. Воспользовавшись тем, что хозяин кабинета отлучился, он позвонил в бюро райкома и голосом Сафияна сказал, что деревню захватили белые.
После такой дикой выходки ничто, даже липовые графики, показывающие неуклонный рост удоев молока, не могли спасти шкуры Виля. Он был с позором переведен в гаражное хозяйство и навсегда задвинут в тесное пространство между сеялками и комбайнами.
Любой другой на месте Виля неминуемо бы сломался, опустился. Но не таков был электротехник-агроном! Он единственный начал исправно посещать курсы политического образования.
Опьянев от водки, Виль пошел резать правду-матку.
Запертый из вечера в вечер в одной комнатке с молоденькой учительницей, он не мог оставаться на той высоте, которую требовал от людей моральный кодекс строителей коммунизма. Как выразился Виль, «как-то после занятий, когда мы заканчивали с Продовольственной программой КПСС, я не выдержал и… ну того, сами понимаете, не маленькие уже, с училкой… Тут, как гром среди ясного неба, входит директор, ну и видит какой разврат у него в школе делается…»
Однако на этом злоключения Виля не закончились. Моральное падение учительницы сделало ее желанной добычей для всех мужчин округи. Между электротехником-агрономом и предколхоза развернулась настоящая борьба за обладание девушкой. Однажды Виль ворвался в правление колхоза и, подскочив к Сафияну, спросил напрямую: «Ты мне друг или конкурент?»
Учительница быстро освоилась со своим положением и с одинаковым рвением и скромной улыбкой начала принимать дары от обоих кавалеров. Виль был красивее и моложе Сафияна, но у предколхоза была бежевая «Волга». К тому же Сафиян никогда не ограничивался банальными платками из бирского продмага. У него были кое-какие связи в уфимских базах, и он частенько подкидывал дорогие диковины, вроде японской куртки с крепящимися на молниях рукавами.
Наконец учительница предъявила Вилю ультиматум: или он срочно пускается в карьерный рост, или она бросает его. Но для этого требовалось расчистить места. Первой жертвой честолюбивых замыслов некогда скромной девушки стал председатель рабкоопа старик Мурад.
Под предлогом, что Мурад сильно нагрубил ей, когда она обратилась за какой-то бумагой, учительница потребовала от своего любовника провести в рабкоопе ревизию. Мурад тем же вечером прибежал к Сафияну за советом. Предколхоза предложил дать ревизору взятку и свозить в ресторан. На следующий день, когда ничего не соображающий от жестокого похмелья Мурад вошел в свой кабинет, там его уже ждали представители профсоюза с милиционером.
Через неделю настал черед Сафияна. Для его устранения оказалось достаточно войти в кратковременную связь с главным бухгалтером. Районное начальство было прекрасно осведомлено о масштабных приписках в «Кызыл тане», однако копии накладных уже были отправлены в Москву. Сафияна временно отстранили от должности.
Документы вернулись в район с пометкой «рассмотреть на месте». Узнав о предательстве любовницы, предколхоза с облегчением разорвал уже давно тяготившую его связь. Более того, Сафиян счел выгодным подружиться с Вилем, хотя знал, что тот будет распространять про него всякие гадости. Однако в этом был свой расчет. Незаметно для себя Виль превратился в шута, словам которого не верил даже альгинский почтальон Гера. Учительница некоторое время продолжала жить с Вилем, но потом, зашиканная соседками, уехала в Бирск, где, по слухам, удачно вышла замуж.
Наконец электротехник-агроном прозрел. Теперь он был в ловушке. Сафиян назначил его новым председателем рабкоопа.
Александр ИЛИКАЕВ
Продолжение следует…
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!