Герои произведений Пикуля — благородные или коварные — всегда живые колоритные фигуры, они часто подаются автором через призму умного, ненавязчивого юмора и заставляют читателя переживать все перипетии в их судьбах.
Героям «Богатства» повезло меньше. Благородный трагический Исполатов вряд ли будет принят нашим читателем в «камчадалы». И дело тут не в его биографии. В нем всё как-то не так, и то, что автор называет его «траппером» — словом совершенно чуждым Камчатке, явно перенесённым из романов Купера, и описание его приёмов езды на нартах. Впрочем, это действующее лицо вымышлено и целиком остаётся на совести автора.
Лучше подан, хотя, вероятно, несколько облагорожен Сильницкий (у Пикуля — Соломин). А вот уездный врач Тюшов (у Пикуля — Трушин) совсем не таков, каким он был в действительности.
Тюшов в поведении Сильницкого увидел черты психопата, что и определило дальнейшие драматические события. О причинах такого диагноза нам ничего не известно, принято считать, что он сочинён Тюшовым за хорошую взятку от ущемленных Сильницким купцов. Эту версию и развивает Пикуль, показывая своего Трушина запойным пьяницей, мздоимцем, способным к тому же на гнусную месть отвергнувшей его притязания женщине. Между тем, по свидетельству современников, Тюшов был исключительно трудолюбив, эрудирован и был не только незаурядным врачом, но и выдающимся исследователем-географом и историком края.
Его книга «По западному берегу Камчатки» не потеряла своего значения и в настоящее время. Есть весьма авторитетный свидетель значительной роли, которую играл Тюшов в жизни края того времени — его современник, ботаник В. Л. Комаров, во время своих путешествий по полуострову в 1908–1909 годах неоднократно пользовавшийся помощью и советами Тюшова. Будущий президент Академии наук СССР оставил следующую характеристику уездного врача: «Он изъездил чуть ли не весь полуостров, был и на Карагинском острове, и на ледниках северной Камчатки, например, у почти неизвестного Двухюрточного озера. Уже 16 лет он жил в этом крае и понимал, а, следовательно, и любил его, сроднился с его многострадальным населением, как никто». Знаменитый труд Комарова «Флора полуострова Камчатки» считается классическим, но его автор ставит этот труд ниже «многолетних и тщательных исследований» Тюшова (заметим, что бóльшая часть этих трудов лежит где-то в архивах неопубликованной). Другой участник той же экспедиции — проф. Державин высказал в беседе со мной (это было четверть века тому назад) некоторые догадки, которые я излагаю ниже в порядке новой возможной версии.
Нельзя забывать, что вся хроника описанных выше событий рассматривается обычно на основании единственного литературного источника — очерка самого Сильницкого, в котором он предстаёт безупречным героем. Пожалуй, нет сомнений в честности и верноподданности этого нестандартного чиновника, но он, безусловно, был ярым монархистом и вряд ли благоволил к вольнодумцам, которые, как известно, чаще всего встречались среди местной интеллигенции. И как ни шутливо звучит у писателя слово «сатрап», как знать, может быть, именно это обстоятельство и привело Тюшова и Сильницкого к конфликту.
Нечистая совесть заставляет лекаря Трушина закончить свои дни в петле. Доктор Тюшов же ещё немало потрудился уже и в советское время.
Так обстоит дело с историей. Повторю, однако, что, отдавая дань художественному вымыслу, автор в целом мало отвлекался от событий, изложенных в очерке Сильницкого.
Значительно хуже обстоит в романе дело с географией, бытом, экзотикой. Конечно, читатель, не побывавший на Камчатке, не заметит множества мелких погрешностей, которые вызывают нашу досаду. Так, например, рассказ о еловых порослях в Петропавловске и на Шумшу (ель можно найти только в среднем течении р. Камчатки) и «грозовой и удушливый июль» (на Камчатке гроза вообще редкое явление), и пение кузнечиков (в начале июля), и уж совсем грубый промах — Исполатов едет в Елизово, которое будет так называться только через двадцать лет после этих событий. Есть и другие исторические шероховатости: картофель, например, появился не при Завойко, а значительно раньше, камчатские крестьяне познакомились с ним раньше, чем в большинстве других районов России. Август Мориц Беньовский — камчатский ссыльный, затевая свой побег с Камчатки в восемнадцатом веке, не мог мечтать о короне короля Мадагаскара, он и не предполагал тогда, что судьба занесёт его на этот остров.
Улыбку вызывает и описание езды на нартах, в особенностях, когда на рисунке видишь в руках каюра «остол» многометровой длины (в данном случае, увы, не в первый раз остол спутан с хореем, который на Камчатке при езде на собаках не применяется). А чего стоит такая развесистая клюква, как совместные игры детей и медвежат при благосклонном созерцании матерей и медведиц. Конечно, медведь, на Камчатке встречается нередко, встречи с ним для человека чаще всего не страшны, но это отнюдь не относится к детным медведицам.
Не в первый раз приходится читать, как жители Петропавловска вылезают из заваленных снегом домов через печные трубы. Кто и когда впервые пустил эту утку? У попавших в снежный плен жителей Камчатки был простой, хотя и не столь экзотический выход. Дело в том, что в отличие от «материка», на Камчатке двери из сеней домов открываются не наружу, а внутрь. А уж лопата была в каждом доме. Внушает сомнение и такое «фирменное блюдо Камчатки», как студень из моржатины. По свидетельству К. Дитмара, моржи у берегов полуострова были редкостью уже за полвека до прибытия Сильницкого. Нет здесь и барсуков.
Список подобных досадных шероховатостей можно было бы продолжить. А ведь так просто было бы избежать их, дав прочитать рукопись перед её опубликованием кому-нибудь из членов нашего Географического общества, работникам музея.
Будем, однако, надеяться, что не поздно будет это сделать до издания романа отдельной книгой.
И. Куренков, краевед.
Камчатская правда. — 1978. — 4 марта. — № 53.