Артист балета Георги Смилевски: Нас учили быть немного мазохистами

29 апреля отмечается Международный день танца. Публикуем интервью с Георги Смилевски – артистом балета болгарского происхождения, который служит в музыкальном театре им. К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко уже четверть века. Его творческий путь начался в 10 лет, когда он поступил в хореографическое училище. Вся семья Смилевски связана с танцем: супруга, Наталья Крапивина, балерина в том же театре, старший сын Дмитрий работает в Большом театре. Мы поговорили с Георги о педагогике в балете и о том, как выживает культура в пандемию.

– Затронем насущный вопрос: как пережили карантин? Как поддерживали форму?

– Мы занимались по Zoom, я даже присоединялся к классам Большого театра, чтобы хоть как-то мотивировать сына, который там служит. Потом раз в неделю начали ездить к моему тестю, у которого в доме есть полноценный зал, где можно репетировать и тренироваться. До пандемии он им не пользовался, все время проводил на работе в театре. А в карантин это помещение нам очень пригодилось.

В таком режиме протянули май-июнь. Под конец июня нас стали пускать в театр, куда мы приходили небольшими группами и занимались. Надеясь, с сентября театрам разрешат начать концертную деятельность.

Когда пошли спектакли, мы все делали в полную силу: костюмы, грим. Но нас расстраивала заполненность зала, хотя отдача от зрителей была очень хорошей. На премьерах, юбилеях бывали аншлаги, а сейчас.... Конечно, ко всему со временем привыкаешь, но хотелось бы, чтобы было по-другому.

– При полупустом зале не было мыслей и желания самому меньше выкладываться на сцене?

– Не было, потому что тело обмануть невозможно и вполсилы ничего делать не будешь. Есть привычка, движения, которые не сделаешь как-то по-другому или проще. Нужно всегда одинаково отталкиваться в прыжок, чтобы в воздухе провернуться. Профессионалы отдаются полностью, вживаются в роль, а экономить силы, по мне, это непрофессионально.

– Наверняка в пандемию держать форму было непросто. Что для вас значит ее потерять?

– У каждого это индивидуально, все зависит от природы. То, что дано ею, сложнее теряется, а то, что наработано на репетициях, уходит моментально. У меня, к тому же, еще есть и возрастные ограничения. Наша профессия заканчивается через 20 лет карьеры, потому что организм изнашивается, и уже не та гибкость, не та пластичность, не тот прыжок. У мужчин, например, в первую очередь костенеет спина. Все выглядит легко только на сцене, но есть очень много нюансов. Даже когда мы приходим после отпуска, первое время дышим тяжелее. Не бывает одинаковых спектаклей по ощущению и по исполнению. Организм реагирует и на погоду, и на давление. Иногда в эйфории скачешь, а иногда заставляешь себя сделать какие-то движения. А в условиях карантина держать форму было катастрофически сложно. 

– Сколько раз в неделю вы тренируетесь?

– У нас график шесть дней рабочих, один – выходной. Каждый день у нас начинается с утреннего урока у станка, затем мы делаем так называемую «середину», а потом тренируем прыжки. Такой урок проходит с первого класса училища и до конца творческой жизни, это основной костяк. А на него уже наслаиваются репетиции спектакля из текущего репертуара.

– В свой единственный выходной ничего не делаете для поддержания формы, просто отдыхаете?

– Кто-то идет в фитнес-зал, кто-то бегает, кто-то пилатесом занимается. А я отдыхаю. Этот день отдыха нужен. К тому же, у организма вырабатывается цикличность. Когда работаешь по определенному графику, организм воспитывается и сам чувствует, что сегодня выходной, и его не обманешь. Нельзя месяц работать без выходных, а потом дать себе две недели отдыха. Даже летом на каникулах мы не позволяем себе отдыхать больше месяца. Не бывает таких людей-профессионалов, которые месяц ничего не делали, а потом вальяжно пришли и вышли на сцену, как будто и не было этого перерыва. Нужно воспитывать организм и привычку, чтобы каждый день приходить и репетировать. 

– С сыном делитесь своим наработанным опытом?

– Да, но он тот еще слушатель. Когда старшие что-то говорят молодым, те реагируют примерно так: «Да ладно, у меня так не будет». Да я сам таким же был! Мы говорим сыну, мол, Дим, грейся, Дим, репетируй. Но его интересуют пока больше игры в телефоне. Я, конечно, тоже подсел, но больше смотрю социальные сети и читаю новости.

В условиях пандемии, когда мы не можем прийти друг к другу на репетиции, Дима присылает видео прогона, благо, его можно поставить на паузу, увеличить, приблизить, и уже на основе этого сделать замечания, дать советы и указания.

– Георги, а как вы пришли в балет?

– До десяти лет я не знал, что такое балет. Занимался легкой атлетикой, бегал спринтерские дистанции, на длинные меня не хватало. Вдруг в один день мне говорят: «Пойдем, проверишься на артиста балета». Тогда я только окончил третий класс школы. Моя мама сама в детстве занималась в балетном кружке, но до училища дело не дошло. Но мечта-то осталась!

Я послушался маму и, не сопротивляясь, пришел на просмотр. Там на месте, помню, постоянно шептался с другими мальчиками, два раза мне делали замечание и в итоге вывели из зала – сказали, ждать там своей очереди.

Я прошел и первый тур, и второй тур. Мальчиков вообще было мало, соотношение девочек и мальчиков 90 на 10 где-то. Все мальчики, которые участвовали во втором туре, были приняты. После мама узнала, что в списках принятых по баллам я был самым первым.

В те советские времена, когда Болгарию называли 16-ой республикой, страны активно обменивались учащимися. И я оказался среди тех, кто поехал в Москву в хореографическое училище учиться по обмену. Без родителей – в самолет, и поехали. Оказалось, что там еще один был тур, танцевальный. Я тогда не знал, что такое танец, поэтому с моей стороны был экспромт: прыгал, махал руками. После меня подозвали и спросили: «Если мы тебя возьмем, ты будешь стараться?» Конечно же, я ответил утвердительно.

Стресс после переезда был. Утром просыпаешься, смотришь на небо, и думаешь: «Самолетик, увези меня обратно», – очень хотелось к маме! Только сейчас, когда у меня у самого дети, понимаю, каково ей было – вот так вот отправить ребенка. Наверняка она очень сильно переживала. 

– Как вы жили, когда учились в хореографическом училище?

– Интернат находился в районе Фрунзенской: набережная, Парк Горького. Мы через дырку в заборе убегали в магазин – купить еды, игрушек, в выходные бегали в кинотеатр «Горизонт», в Парк Горького. В бассейне, что был на месте Храма Христа Спасителя, мы просили взрослых в очереди купить нам билеты. А если бы мы утонули, а если еще что-то? Нам было всего по 11 лет!

– Ваш племянник и ваш же тезка, тоже Георги Смилевски, служит в музыкальном театре им. Станиславского и Немировича-Данченко. Как так получилось?

– Так как мы тезки, зовем его Жорой. Когда он был маленький, приезжал из Болгарии к нам погостить. В какой-то момент, наверное, глядя на нас, он решил, что хочет танцевать. Сам растянулся, сел на шпагат, а потом по собственной инициативе поступил в Хореографическое училище в Болгарии. Но, к сожалению, там балет не пользуется популярностью, там главенствует народный танец. Именно на это направление все стараются поступать, потому что народники лучше зарабатывают и много гастролируют. А классический балет никому не нужен. Есть имена в балетной истории Болгарии, но их единицы.

Я понимал, что, когда Жора выпустится из училища, у него нет будущего в Болгарии, поэтому я начал узнавать, есть ли возможность его привезти в Москву. Можно учиться за деньги, при этом каждый студент может себе взять комплект предметов: характерный танец, классический танец, и русский язык, например. А меня, так как привезли по обмену, бросили в общий класс. И я ходил на все предметы общеобразовательной программы, но дополнительно у меня были уроки по русскому языку, так как я начал обучение с нуля. И когда меня перевели к нашему классу снова, первое мое сочинение по литературе началось так: «Я учился отдельно, поэтому ничего не читал из текущей программы…», и учительница мне поставила 5/5 – за честность и правильную грамматику.

Так вот, когда я думал, как пристроить Жору, узнал, что по линии Министерства культуры была возможность поступить иностранцу на бюджетное место по квоте. Именно так моего племянника взяли в училище. Он тоже жил в интернате, но на выходные мы брали его к себе, помогали с уроками. Ему надо было хорошо учиться, чтобы ежегодно продлевать бюджетное место. С ним даже занималась одна знакомая поклонница театра – давала дополнительные уроки по математике и химии, так как была в этом сильна.

После окончания училища Жорика взяли в труппу нашего театра. А когда мой Димка стал выпускаться, мы поняли, что нас тут уже слишком много: теща, тесть, я, супруга, племянник. Если еще сюда и сына… Мы решили, что ему лучше попробовать себя в Большом театре. Но если туда не возьмут, тогда будет у нас. Сейчас Дима в Большом, осваивается и много работает. У него сложился хороший тандем с педагогом. Когда ты доверяешь педагогу, когда он тебя понимает – это многое дает, по себе знаю.

– Насколько трудно найти «своего» педагога в балете? Это метод проб и ошибок, или все-таки можно найти общий язык с любым человеком?

– Мне кажется, можно найти язык с любым человеком. Как в первый день репетиций можно понять, твой человек или не твой? Нужно в первую очередь работать самому, понимать ошибки, знать, что исправить. Нас с юности учили видеть ошибки у других. Мы выросли и понимаем, за чем должны следить и что должны исправлять. Нас учили быть немного мазохистами – делать так, как тяжелее, как больнее. Когда ты сам работаешь и сам хочешь, педагогу надо только помочь, направить. Есть артисты, которые скачут от педагога к педагогу. Я этого не понимаю. Вы же начинаете общаться на новой волне, становитесь близкими людьми, друзьями. Педагог еще и психолог. Ведь наша работа не только физически, но и психологически трудна. Замечания и профессиональные требования одни и те же. Если делают замечание кому-то другому, это не значит, что это замечание не относится к тебе. Проверь себя, исправь, все ли у тебя правильно? Поэтому мы и занимаемся перед зеркалом, чтобы можно было самому себя поправлять. Мы все работаем на один результат – чтобы смотрелось красиво, легко, академично.

– Принято ли в труппе делать друг другу замечания? Или принимаются замечания только от педагогов?

– Да, главное, чтобы это не было во время репетиции и слишком громко, не перебивая педагога. А если тебе сбоку тихонько товарищ скажет, что что-то увидел, то мы стараемся прислушаться. Педагог за всем уследить не может, а коллега посоветует какие-то фишки и нюансы, которые ты можешь использовать во время танца, чтобы себе помочь. Как советы от доктора к доктору. Помимо правильности исполнения движений из учебника есть что-то, что приходит только с опытом. Никогда не нужно обижаться и быть против замечаний. Другой вопрос, как это выразить этично.

– Говорят, что балетная труппа – токсичная среда, где все друг другу завидуют, пытаются как-то «насолить», подпортить жизнь. Сталкивались ли вы с подобным?

– Подобное любит рассказывать Анастасия Волочкова, например, про стекло в пуантах. Не знаю, может, у нас театр такой особенный, где все хорошо. До реконструкции у нас раздевалки располагались не так, как сейчас. Их было немного, и ведущие артисты, премьеры, кордебалет – переодевались в одном помещении, все было демократично. Когда моя супруга только пришла в театр, примы и солистки ей помогали, давали советы. Никогда не было зависти и интриг.

Еще у нас в театре есть правило: надо со всеми здороваться. Можно не знать имени и фамилии, но, если мы знаем, что вместе работаем – здороваемся, так как это один сплоченный коллектив. 

– Есть какие-то традиции у театра?

– Раньше делали капустники, совместные банкеты. Если ты дебютировал в спектакле, потом должен был проставляться. И вот это была такая эйфория – ты станцевал и в честь тебя банкет, руководство и коллеги поднимают за тебя тост. А сейчас, увы, такого нет. Никакого алкоголя, кремлевская охрана. Сейчас, если дни рождения или премьеры, просто заказывают пироги, пиццы, приносят овощи и фрукты. Но нет той радости и эйфории как после премьерного спектакля.

– То, что у вас в театре почти вся семья, мешает или помогает?

– Мне сложно говорить, так как другого примера в жизни и не было. Я с членами семьи могу изъясняться, используя профессиональную терминологию, меня поймут с полуслова.

Говорят, что невозможно находиться в зале, когда репетирует супружеская пара, потому что они позволяют себе более свободное общение, могут огрызаться, но это чисто рабочие моменты. Выходишь из зала и все забывается.

– Много семейных пар в театре?

– Достаточно, ведь мы большую часть времени проводим в театре, на стороне личную жизнь устраивать сложно. Да и той стороне, мне кажется, непросто понять наш график и ритм жизни: спектакли, прогоны, репетиции, отпуск всегда не совпадает, гастроли.

Даже сейчас, когда моя супруга в театр не приходит, она с детьми, переживает, что я бываю дома только вечером и утром, что я как папа на праздники и выходные.

– Насколько долог путь артиста от прихода в театр до первых сольных партий?

– Все по-разному, зависит от удачи, момента прихода в театр, какой текущий репертуар, какой отток артистов.

Когда я пришел в театр в 1995 году, в труппе образовался большой пробел между поколениями артистов – были заслуженные артисты и было мало молодежи. Мне достаточно быстро дали возможность ввестись в «Лебединое озеро», потому что были длительные гастроли в Японию, и приглашающая сторона попросила новые имена. Может быть, театр без этой просьбы еще бы долго присматривался ко мне, прежде чем дать какую-либо ведущую партию. Но в итоге получилось, что за первые два года работы в театре меня ввели во все ведущие партии спектаклей нашего репертуара, что ни спектакль – то премьера. И уже лет через пять я стал премьером.

А есть ребята, которые танцуют лет семь, и только получают свою первую сольную партию. Семь лет, считай, это треть творческого пути. У нас самый расцвет профессии приходится на 25-30 лет. С 18 до 25 набираешь мышечную массу и мастерство. А после 30-ти работаешь за счет своего опыта, и, как правило, прогресса уже нет. Но при желании творческую жизнь можно продлить, постепенно переходя на второстепенные партии. Но не все на это решаются, поэтому заканчивают свою карьеру. 

– То есть вы попали в струю? Вы же пришли в театр в 90-е – непростое время для страны, когда культура была на заднем плане. Как почувствовали на себе это?

– Да, с культурой все так и было. Но мы же немного больные, не смотрим на финансовую составляющую профессии и на сложности, мы привыкли бороться с трудностями. Помню, зарплата у нас была маленькая, а зарабатывали только на гастролях. Эти деньги помогали нам себя обеспечивать здесь. Могли какие-то товары или одежду привезти из-за границы.

В зрительном зале в те времена было немного народу, аншлаги собирались только на какие-то нашумевшие премьеры. Репертуар шел при средней посещаемости.

Выпускаясь из училища, бывшие студенты не хотели идти в наш театр. Они стремились попасть либо в Большой, либо уезжали за границу. Зрители стали активнее ходить в театр где-то только после 2000-х годов, начали приглашать известных постановщиков, и это совпало с бумом на культуру: аншлаги, цены на билеты стали расти, нам подняли зарплаты, нас под свое крыло взяла мэрия Москвы. Уровень отношения к театру изменился: и премии, и мнение критиков, интерес к репертуару и артистам. Интерес к нашему театру вырос, и в репертуарном плане мы стали конкурировать с Большим театром.

– Кому проще в балет пробиться, юношам или девушкам?

– Конечно, женщинам сложнее, потому что их больше, и конкуренция среди них выше. У женщины должен быть шаг, красивая стопа, гибкость, помимо прочего – вращения, хорошо развитая вестибулярка, классические рост и вес.

– А какие критерии отбора у мальчиков?

– Мальчику достаточно хорошо выглядеть и иметь рост и фактуру, тогда он уже может стоять в кордебалете. Но если он еще умеет прыгать и удобно держать партнершу в дуэте, тогда он может выбиться в солисты. Красоту ног и гибкость можно наработать со временем, так как мужчины от рождения менее гибкие и растянутые. Такое от природы дано единицам, например, Николаю Цискаридзе. 

– Какой вы педагог?

– Не знаю, это должны ученики сказать. Я стараюсь следить за теми ошибками, которые сам в себе пытаюсь исправить. Смотрю со стороны, представляю, что я танцую и что бы я исправил. Стараюсь приучать к тому, к чему и приучали меня – как греться, как работать, как относиться к профессии и выстраивать свой график. Мне проще работать с учениками, потому что я еще танцую на сцене и могу делиться с ними наглядно своим опытом и мастерством.

Беседовала Дениза Хасан