- …Народ — дебил. Слух пошел, что немецкие, сука, парашютисты в милиционеров переодеваются, так граждане каждый день по два-три мента скручивали и к нам доставляли, как бандеролей, пока я по радио не сделал отставить. Масква, морда, на нас крест забила. Заводы вывози, город минируй, а там хоть рак не зимуй. У нас Кирыч гора — отстоял! Мужик номер раз, без параши. Уважуха до потолка.
В советской литературе к блокаде Ленинграда, по понятным причинам, подходили с осторожностью. Скажем, в одном из моих любимейших произведений - романе "Сестра печали" Вадима Шефнера - ей уделено несколько страниц, да и то - без особых подробностей.
Наступили новые времена. Казалось бы, можно уже жахнуть. Писатель Вячеслав Курицын, под громким псевдонимом Андрей Тургенев, это и сделал - жахнул так, что мало не покажется.
Читая "Спать и верить. Блокадный роман", изданный в далёком уже 2007 году, так и хочется спросить: "А что, так можно было?" Взять священную для нашей страны тему и превратить в сырьё для малопонятного литературного эксперимента...
Роман печатается в авторской редакции. С сохранением авторской пунктуации, орфографии и морфологии. Все искажения исторических названий и имён – намерены.
Впрочем, читая первые тридцать страниц, мы ещё можем заподозрить автора в серьёзности, но затем глаз упирается во фразу «достать мне йаду». Да-да, прямо как на языке падонкафф, на тот момент уже неактуальном.
Вздрогнув от неожиданности, читатель начинает внимательнее всматриваться в текст и обнаруживает всё больше и больше странностей. Тургенев выстраивает немыслимые словесные конструкции, играет с падежами, смешивает жаргоны разных эпох. Толпа в романе "колбасится", люди "тусуются". А как вам такая фраза:
…Только шапки из газеты складывать не мог опередить чемпионку Валю Казанкову.
"Не мог" относится к обоим инфинитивам: "складывать" и "опередить" (да-да, как в старой шутке про "Пью чай с женой и удовольствием").
Так а блокада-то тут при чём? При том. Автор использовал множество источников - писем, дневников, литературных произведений (я без труда нашёл цитаты из той же "Сестры печали") - чтобы создать жуткие, реалистичные картины жизни в осаждённом городе.
Люди, замёрзшие на трамвайных сиденьях. Мать, которая медленно сходит с ума на глазах у любящей дочери. Добрая тётушка, обернувшаяся злобной симулянткой. Ну и каннибализм, куда ж без него...
Одна беда: блокада настоящая, а Ленинград - альтернативно-исторический.
Вместо Медного всадника - Медленный, вместо Гребного канала - Грибной, а управляет городом вымышленный Марат Киров, на которого чуть позже совершает покушение странная компания, состоящая из мальчика-сироты, немой альпинистки и человека, одетого в привидение... (Эта история - лишь одна из многочисленных сюжетных линий "Блокадного романа".)
Впрочем, для любителей альтернативной-исторической фантастики в этой книге слишком много литературщины. Для любителей книг о войне и, в целом, реалистической прозы - переизбыток выдумки и эксперимента. А особо ярые приверженцы исторической правды станут искать (и без труда найдут) в "Блокадном романе" свои любимые антисоветчину и русофобию.
А что же на самом деле? Эстетская литературная игра ради игры, упражнения в стилизации - словом, типичный образец загадочной "элитарной прозы" для столь же загадочных "интеллектуалов".
Впрочем, иногда такие эксперименты прорываются к массовому читателю и завоёвывают большой успех. Скажем, романы Евгения Водолазкина...
О них в другой раз поговорим.