С трудом поднявшись, я сунул голову под кран и пустил холодную воду. От полученного сотрясения мозга жутко тошнило и все же через некоторое время от водной процедуры стало гораздо легче. Обмотав мокрую голову полотенцем, я огляделся вокруг: ноутбук по-прежнему стоял на столе; проверил память: все файлы целы. На месте и дорогие «причиндалы» из «дипломата». Но Боже! – исчезли письма Загоруйко!
Я почувствовал, как спина вмиг стала мокрой от противного липкого пота, а внутри – напротив – все похолодело и словно оборвалось…
Вся моя работа пошла насмарку, у меня не было теперь никаких доказательств… Черт! Ну почему я не отсканировал важные документы в память компьютера или, на худой конец, не сделал ксерокопии? Почему наивно полагал, что меня оставят в покое?
Я самозабвенно грыз себя довольно долго, но толку от такого пристрастия было немного. Горелов… Нужно как можно скорее найти Горелова – живым или мертвым.
Легко сказать – найти, не легче ли воскресить письма, которые к этому времени уже наверняка сожгли… Однако, не было никакого толку сидеть вот так и предаваться абстрактным размышлениям, от которых воля заражалась лишь унынием и чувством безвыходности. Вставай, Орлов, побитый боксер, еще есть время для реванша!
Я аккуратно уложил волосы, замазал тональным кремом посиневший лоб и заставил себя улыбнуться зеркалу; в ответ мне в трещине искаженно оскалилось надломленное лицо незнакомца.
Было еще довольно рано и я опять сел за статью, которая теперь, в связи с пропажей писем, нуждалась в значительной корректировке.
Сделав необходимые изменения, я из суеверия не стал ставить точку, заменив ее на более неопределенное многоточие.
Итак, куда люди обращаются в первую очередь в связи с пропажей человека? Правильно, в морг.
Станичный морг был расположен в живописном месте у реки, берега которой поросли густыми зарослями плакучей ивы. Само здание – одноэтажное, с закрашенными синей краской стеклами от посторонних глаз – на фоне высившейся за ней четырехэтажной районной больницы казался обычной подсобкой. И лишь висевшая над входом вывеска – золотом по красному – сообщала о том, что сомневаться не стоит – это именно то место, что вы ищете в течение всей жизни!
Дверь оказалась незапертой, и стоило мне ее открыть, как тут же откуда-то изнутри послышался тоскливый гитарный перебор; голос с легкой напускной хрипоцей бормотал о несчастной любви, нимало не заботясь о метроритме, сольфеджировании и прочих тонкостях академического песнопения. Хозяином голоса оказался молодой человек лет двадцати трех. Завидев меня, он, не прерываясь, легким движением глаз указал на кушетку. Окончив же произведение, глубоко вздохнул и отставил бережно все еще звучащий последним аккордом инструмент в угол.
- Вы за кем? – вяло поинтересовался он и потянулся к стоявшему перед ним на низком журнальном столике графину.
- Я хотел узнать, к вам не поступал труп человека по фамилии Горелов?
- Горелов… - безо всяких эмоций, словно эхо повторил артист, и плеснул в граненый стакан; судя по небольшому количеству налитого и по характерному, запаху потреблял он здесь казенный спирт.
Выпив залпом и занюхав рукавом халата явно не первой свежести, он отрицательно покачал головой:
- Нет такого.
- Точно?
- Мамой клянусь! – перекрестился он неровно.
- А неопознанных трупов не поступало в ближайшую неделю-две?
- Нет, не поступало. Вообще эта неделя неудачная какая-то, представляешь, за семь дней только один «жмурик», да и того резать не пришлось, и так все ясно – с голодухи помер.
- Как так?
- Бомж это, долго что ли в его-то положении? Руки, - он протянул свои белые кисти, - руки навык теряют, вот что страшно! Э-эх!..
- А бомж этот, он опознан или нет?
- Кто? – потерял патолог суть беседы. – А, «жмурик»-то? Конечно, опознан, его вся станица знала! Вечно «тройной одеколон» пил да шалавался по рынку… Хочешь взглянуть? – усмехнулся он.