Лето тысячу девятьсот сорок первого года выдалось жарким. На полях колхоза «Большевик» буйно колосилась налитые солнцем колосья пшеницы. Урожай в этот год обещал быть хорошим. В селе Грушеватая жизнь стала немного налаживаться.
Продолжение повести "Председатель". Начало здесь
Пережившие потрясения, репрессий тридцатых годов, жители села стали веселее смотреть на происходящие вокруг события. В каждый дом провели электричество и по вечерам окна домов весело светились в темноте, создавая уют. Было начато строительство моста через реку Волчья. Колхозники с восторгом встретили появление радио. Радиоточку установили на столбе возле здания конторы и теперь каждый день грушеватцы слушая бодрый голос диктора, знали последние новости в стране и за рубежом. А каждое утро звонкий голос диктора радио транслировал утреннюю гимнастику, которую было слышно на половину села.
Анна Кравченко смирилась со своей судьбой, одной, без мужа, растить детей. Таких, как она, в то время было много в большой стране. Дети подрастали и радовали мать. Сын Василий и дочь Мария стали для матери надежной опорой и помощниками в хозяйстве и на огороде, и в уходе за домашними животными и птицей. Мария помогая матери на кухне, уже пыталась готовить обеды сама. Старший сын Иван заканчивал обучение в фабрично-заводской школе и, побыв на каникулах, уехал на практику на завод в областной центр. Практика была оплачиваемая, за июнь и июль Иван рассчитывал хорошо заработать и привезти матери свою первую заработную плату.
Василий и Мария во время каникул, как и другие школьники, помогали в колхозе на уборке урожая яблок и овощей, зарабатывая первые в своей жизни трудодни. В выходные молодежь пропадала на реке, купаясь и загорая.
22 июня 1941 года было воскресенье. Анна Кравченко, подменившись на ферме, решила вместе с соседями утром поехать на дальние луга, чтобы заготовить корове сено. Сосед, Коля Петров, еще с вечера попросил в правлении колхоза лошадь с телегой, чтобы перевезти сено с луга домой. Рано утром, как только сошла роса с травы, Николай остановил лошадь на лугу, где буйствовало зеленое разнотравье. Анна с Ниной, женой Петрова, достали с телеги двое больших граблей и две косы. Косил траву Николай, женщины сгребали покос граблями и переносили траву в телегу, уплотняя скирду. Когда солнце стало клонится к закату, на телеге возвышалась большая копна сена и три такие же копны были сложены на краю луга, ближе к реке. Их решили вывезти на следующий вечер. Уставшие, но довольные от результатов труда, Анна с Петровыми возвращались в село. Николай Петров шел, ведя за поводья лошадь, которая тянула телегу, до верха заполненную свежим сеном.
Когда косари подошли к дому Кравченко, во дворе которого они решили сушить привезенное сено, к ним подбежал перепуганный колхозный скотник Федор Старцев, которого все в селе звали Кириллович. Он, по указанию председателя колхоза, дал лошадь Петрову и должен был вечером вернуть ее в конюшню. Кириллович был встревожен. Не здороваясь с подошедшими, он со вздохом сказал одно слово:
– Война.
– Ты, Кириллович, скажи толком, что случилось, – встревожилась Анна.
– По радио сегодня передали, война с немцами, немцы на нас напали, – угрюмо ответил скотник.
Только после этого Анна обратила внимание, что на улице села практически не видно людей. Пришедший домой через час сын Василий рассказал матери, что по радио передавали правительственное сообщение о том, что началась война с Германией, которая на нас напала. Еще сказали, что немцы бомбили города, в том числе и Киев.
Федор Старцев, забирая лошадь, после того как разгрузили телегу, доверительно сказал, что председателя колхоза и председателя сельского совета срочно вызвали в район.
Через день мужчины села Грушеватая стали получать из военкомата повестки о призыве по мобилизации.
С радиоточки, расположенной на столбе возле колхозной конторы, доносилась песня в исполнении популярного артиста, которую с волнением и содроганием слушала вся страна:
«Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война...»
На стене колхозной конторы и на стене сельского совета, висели плакат с текстом Указа Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 года об объявлении всеобщей мобилизации военнообязанных 1905 – 1918 годов и рождения, и плакат с лозунгом «Все для фронта, все для Победы!».
Опять в селе голосили женщины, провожая своих мужей и братьев на войну. Это пока была не «зеленая молодежь» призывных возрастов, а взрослые мужчины, или уже отслужившие в Красной армии, или неоднократно прошедшие до войны военные сборы. Именно они, по замыслу советского руководства, должны были обеспечить «победу на чужой территории и малой кровью».
С 24 июня 1941 года по радио стали ежедневно передавать сводки Совинформбюро. Грушеватцы с тревогой слушали очередную сводку, перечень оставленных городов и населённых пунктов вызывал тревогу. После того как диктор заканчивал выпуск, колхозники молча расходились по рабочим местам.
Вторая мобилизация в 1941 году была объявлена 10 августа, когда масштабы военной катастрофы стали во многом очевидны. Призыву подлежали военнообязанные 1890–1904 годов рождения и призывники 1922–1923 годов рождения. В дом Анны Кравченко повестки пока не приходили. Сыну Василию было только пятнадцать лет, а старший сын Иван прислал письмо, что он вместе с школой ФЗО уезжает в эвакуацию куда-то за Урал.
Вскоре в Грушеватке остались в основном только женщины и дети. Через неделю после начала войны из колхоза для нужд армии забрали половину лошадей, и вся тяжесть сельской работы полностью легла на женские плечи. Сводки Совинфорбюро были все более и более неутешительными, Красная Армия с боями оставляла город за городом.
Все чаще высоко в небе над Грушеваткой с тяжёлым гулом пролетали самолеты. Никто не знал, чьи это самолеты, они летели очень высоко и их не могли рассмотреть. Было тревожно. Из района пришло распоряжение эвакуировать весь колхозный скот в глубь страны. Оставшиеся в селе скотники, это были четверо пожилых мужчин, которые не подпадали под мобилизацию, ранним утром погнали колхозных коров в районный центр, для дальнейшей эвакуации по маршруту, который обещали указать в районной комиссии по эвакуации. Колхозные фермы опустели, Анна вместе с другими доярками перешли работать в огородную бригаду.
Так продолжалось около месяца. В один из дней жители села были встревожены непонятной грозой, которая беспрерывно грохотала где-то вдалеке. Через село иногда на запад, в сторону этой грозы, стали проезжать грузовики с красноармейцами. Это был звук фронта.
С запада на восток через село стали проходить строем вооруженные красноармейцы. Они шли уставшие, запыленные, многие в обожжённом обмундировании. Колхозники молча смотрели, стоя у своих заборов, на проходящих солдат, которые стыдливо отворачивали глаза от селян. На телегах везли раненных бойцов. Иногда кто-то из бойцов просил стоящих на улице селян попить воды. Услышав это, несколько человек быстро бросались в дом и выносили в ведре холодную колодезную воду. Иногда вместо воды выносили кувшины с молоком или квасом. Уставшие, в запыленном обмундировании, солдаты с жадностью утоляли жажду.
– Куда же вы уходите, нас бросаете? – в отчаянии спрашивали селяне.
– Мы вернемся, – отвечали военные, отводя от стыда глаза.
Страшная война подступила к мирному селу.
Через три дня поток красноармейцев, который шел через село, прекратился. Стало как-то тихо и тревожно. Даже перестало грохотать вдали за горизонтом. Село замерло в ожидании чего-то нехорошего. Грушеватцы старались далеко от своих дворов не отходить. Председатель колхоза «Большевик», уехав по вызову в район, назад не возвратился. Как-то незаметно исчез из села и председатель сельского совета.
***
Немцы в селе появились через два дня. Стояла пасмурная ветреная погода. В село, грохоча на всю округу, подымая за собой пыль, заехали три мотоцикла с коляской, на которых сидели одетые в тяжелые кожаные плащи, каски с защитными очками на лицах, немецкие солдаты. Проехав по центральной улице, они остановились возле здания сельского совета, на котором висел красный флаг. На колясках мотоциклов стояли ручные пулеметы, приклады которых придерживали сидящие в колясках военные. Развернув мотоциклы так, что стволы ручных пулеметов были направлены в разные стороны улицы, все, кроме сидящих в колясках за пулеметами, сжимая в руках автоматы, соскочили с сидений транспорта.
Один из пулеметчиков направил ствол оружия на трепещущий на ветру красный флаг и дал длинную очередь. Свинцовые пули перебили деревянное древко флага, и он упал на землю. Старший из прибывших, на плечах которого поблёскивали погоны унтер-офицера, гортанным голосом дал команду, и немцы, за исключением пулеметчиков, вошли в здание сельского совета. Через час тишину сельских улиц нарушили звуки автомобильных и танковых моторов. В село Грушеватка вступила фашистская армия.
Начались черные дни немецкой оккупации. Ранним утром армейские подразделения вермахта покинули село, выдвигаясь длинной колонной на восток. Грушеватцы с опаской выглядывали через окна домов на улицу, где, поднимая пыль, в дыму выхлопных газов двигалась армия оккупантов убивать ушедших на фронт их мужей, отцов, братьев.
Через день Анна Кравченко, которая все это время с детьми не выходила из своего дома, в окно увидела, что во двор заходит односельчанин Кушнир, а за ним шли двое немецких солдат. Кушнир был одет в свой единственный пиджак, на рукаве которого белела повязка с непонятной надписью, сделанной немецкими буквами. За плечом односельчанина на ремне висела винтовка-трехлинейка. Кушнир, подойдя к двери дома, снял с плеча винтовку и прикладом ударил в дверь:
– Анна, открывай, – важно закричал он.
Перепуганная Анна Кравченко сказала сыну с дочерью, что бы они ушли в дальнюю комнату и с опаской несмело открыла дверь.
– Слушай сюда, – важно «рявкнул» бывший колхозник. – Завтра все должны работать. Пришла новая власть, она оставляет колхозы. Утром, в шесть утра, будет общий сход, чтобы была возле комендатуры, там, где раньше была контора. Господин немецкий комендант будет рассказывать о новом порядке, а затем вас распределят по работам.
– Ферштейн? Имей в виду, не придёшь, спалим дом, – закончил свою тираду служитель нового порядка.
Немецкие солдаты, которые сопровождали Кушнира, стояли возле калитки, положив руки на автоматы, висящие на шее и с интересом наблюдали за разговором.
– А кто же ты теперь будешь? – с презрением глядя на бывшего колхозного пьяницу и дебошира, спросила Анна.
– Я теперь начальник местной полиции. Твой муж, когда был председателем колхоза, меня не ценил, я для него был никто, а новая власть оказала мне большое доверие, – сказал Кушнир и вместе с немецкими солдатами пошел в сторону соседнего двора.
На следующий день в шесть утра возле здания бывшей конторы колхоза «Большевик» собралось около ста жителей села Грушеватка. Это были, в основном, женщины и несколько стариков. Привычное для всех здание теперь пугало, перед входом в бывшую контору висел флаг со свастикой в центре. Возле двери стояли два мотоцикла с колясками и легковой автомобиль мышиного цвета. Когда к зданию стали подходить грушеватцы, беззаботно сидевший на ступеньках деревянного крыльца немецкий часовой вскочил на ноги и поправил висевший на шее автомат. Став навытяжку возле крыльца здания, он стал смотреть на приближающихся селян. По улице, к собирающимся селянам подошел Кушнир и с ним еще двое бывших колхозников, у всех на рукавах были белые повязки с надписью, сделанной на немецком языке, а за спинами висели винтовки.
Ровно в шесть утра из здания в сопровождении переводчика, одетого в военный френч без знаков различия, вышел немецкий офицер. Осмотрев собравшихся, он грубым гортанным голосом, жестикулируя рукой в перчатке, начал что-то быстро говорить. Переводчик тут же стал переводить. Он сообщил, что немецкое командование оставляет работать колхозы, которые будут производить продовольствие для нужд немецких вооружённых сил и все немедленно должны приступить к работе. За отказ от работы – расстрел, за плохую работу – телесные наказания.
Жители села Грушеватка слушали переводчика и не верили тому, что говорилось. Фактически они становились рабами. Уже через час, разойдясь по указанным местам работы, бывшие колхозники начали свой рабский труд под гнетом оккупантов.
***
В Кожвинском исправительно-трудовом лагере начался обычный трудовой день 22 июня 1941 года. Несмотря на то, что было воскресенье, выходные на зоне были отменены, после завтрака и развода на работу заключенные отправились на лесные делянки. Страна требовала все больше и больше строительного леса, в связи с чем план для бригад вырос.
Уже несколько часов на Западных рубежах страны полыхал огонь войны, гибли пограничники, первые принявшие на себя удар вермахта. Политруки подымали в штыковую контратаку поредевшие цепи защитников рубежей, сходясь в смертельной схватке. А в исправительно-трудовом лагере об этом еще не знали.
О том, что началась война, Дмитрий Кравченко узнал вечером, когда бригада возвратилась с валки леса.
– Григорьевич, война! – перепугано сказал дневальный по бараку, увидев бригадира вечером.
– Может, опять какая-то провокация?
– Нет, в обед передавали по радио, немцы напали, города бомбили, – с ужасом прошептал «шнырь».
На следующее утро о начале войны заключенным было сообщено руководством исправительно-трудового лагеря.
– Имейте в виду, – громко заявил начальник лагеря полковник Садыков, – выходные отменяются, нормы выработки увеличиваются, любые нарушения будут караться по законам военного времени!
С этого дня в Кожвинском исправительно-трудовом лагере на лесных участках стали работать практически все заключенные. Даже смотрящие не рисковали оставаться в бараках и шли на делянки, где коротали время возле разложенных костров. Так продолжалось изо дня в день.
О том, что обстановка на фронте с каждым днем ухудшалась, осужденные узнавали из сводок Совинфорбюро. Их обсуждали конвойные или по секрету передавали люди из обслуги лагеря.
12 июля 1941 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об освобождении от наказания осужденных по некоторым категориям преступлений». Этим указом освобождались от отбытия наказания лица за незначительные преступления. Все освобождённые направлялись на фронт. Положение на фронте требовало все новых и новых человеческих ресурсов. 10 августа, 27 ноября, 16 декабря 1941 года вышли новые Указы, которые расширяли перечень лиц, которые освобождались от наказания.
20 декабря 1941 года бригадир Дмитрий Кравченко на работу не вышел. Утром перед построением на работу в барак шестой бригады пришел вохровец, дежуривший в штабе лагеря.
– Кравченко, пошли со мной, – сказал пришедший, подойдя к бригадиру.
Дмитрий заволновался: вызов в штаб зачастую заканчивался проблемами. Одев ватную куртку, шапку и взяв тёплые рабочие рукавицы Кравченко молча пошел за конвоиром. Заключенные, члены его бригады проводили своего бригадира тревожными взглядами. На улице стоял сильный мороз. Пройдя за сопровождающим через тщательно расчищенный от снега двор лагеря, Дмитрий вошел в бревенчатое двухэтажное здание штаба исправительной колони. Сопровождавший его охранник, указав рукой в сторону специальной части, постучал, открыл дверь кабинета и с порога доложил:
– Товарищ капитан, осужденный Кравченко по вашему приказанию доставлен.
– Давай его сюда, – раздалось за дверью.
Дмитрий вошел в кабинет. В кабинете спецчасти кроме начальника, который располагался за столом в центре помещения, находились еще двое вольнонаемных сотрудников. В дальнем углу кабинета они что-то напряженно писали, вкладывая затем написанное в картонные папки, которые лежали на столе в стопках.
– Гражданин начальник, осуждённый Кравченко прибыл по вашему вызову, – доложил Дмитрий.
Начальник специальной части Кожвинского исправительно-трудового лагеря капитан Косенков пристально посмотрел на прибывшего зека, взял в руки с лежащей на столе стопки бумагу.
– Кравченко Дмитрий Григорьевич, партия и правительство дают вам шанс искупить свою вину на фронте борьбы с немецкими фашистами, – сказал капитан. – Распишитесь в постановлении о вашем освобождении.
После этого Косенков положил перед осуждённым постановление и кивком головы указал на ручку, лежащую на краю стола. У Дмитрия от волнения перехватило дыхание, трясущимися руками он поставил на постановлении свою подпись.
– В девять часов вам надлежит быть возле центрального КПП учреждения с вещами для отбытия в военный комиссариат.
Выйдя из кабинета, Кравченко увидел, что в коридоре перед дверью специальной части ожидают своей очереди трое заключенных, которых сопровождали конвоиры.
В свой барак Дмитрий направился сам, без сопровождающего. В его распоряжении было меньше часа. Быстро собрав в вещмешок свои нехитрые пожитки, теперь уже бывший заключенный закинул за плечи лямки вещевого мешка и быстрым шагом пошел к центральному контрольно-пропускному пункту исправительно-трудового лагеря. Здесь собралось семь бывших заключенных. Один из дежуривших вохровцев проверил у собравшихся документы об освобождении и вывел их за ворота, указав на стоящий у въезда грузовик, в кабине которого сидели двое военных.
– Это за вами из военкомата приехали, – сказал дежурный. И тихо добавил: – Счастливо вам, мужики, останетесь живыми.
Продолжение здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Карпенко С.В.