«Фига лежит в кармане последним оружием дураков.
А город пропал в тумане, мигнул огнями, и был таков.
Но долго ль им собираться, компас, планшетка да борода -
лишь детям да рудознатцам нужны Изумрудные Города»
Олег Медведев. «Изумрудный город»
Город плывет в утреннем тумане. Скоро летнее солнце поднимется выше, и туману придется спрятаться в тяжелые арки мостов, в тень вековых аллей, прильнув к листьям деревьев — но пока он мягко качает город в прохладных ладонях, играет отблесками солнца на воде, оживляет громады каменных статуй, и тяжелые кони воздушно поднимаются с пьедесталов, унося всадников — куда? За Биврест, в покои Вальхаллы? Да нет, зачем... просто не спеша, легкой рысцой проплыть над булыжником площадей и вернуться туда, где их привыкли видеть эти маленькие смешные человечки — жители города.
А еще над городом цветут липы. Цветут неистово, словно в последний в жизни раз выплескивая волны хмельного медового запаха, дурманящего и тягучего.
И уж совсем далеко — на грани слышимости, да уже почти за гранью — кто-то очень большой и очень добродушный напевает-насвистывает не совсем умело, и звуки сплетаются с мягким туманом и запахом меда. «Лили Марлен» звучит над утренним городом.
Старик собирался тщательно и неторопливо. Сегодня будет хороший день, он это чувствовал — ведь сегодня... нет, даже себе он не признается в том, почему так ждал этого дня, он просто спустится, выйдет на улицу, пройдет несколько кварталов и свернет привычным путем к потемневшим дверям старого кафе, как много-много раз до этого, разумеется, выпить чашечку кофе, ну, может быть, рюмочку коньяка, что вы, ничего больше, что вы... И знал он, что немножко хитрит перед собой, потому что именно сегодня... и слегка улыбался собственной маленькой хитрости, игре в сюрприз, ожиданию неожиданного. Ожиданию чуда.
Город знал и любил этих стариков — всегда тщательно выбритых, аккуратных до педантизма, идущих с высоко поднятой головой и прямой спиной. Город был мудр — он видел, как нелегко могут даваться размеренные шаги, и старался незаметно помочь — показать уютную лавочку, поманить запахом кофе из открытой двери кондитерской — он тоже был немолод, он понимал, как это может быть больно — не сгибать спины. Город немножко жалел, что их становилось все меньше. Но даже уходя, они не уходили — они просто сливались с городом, становясь частицей его души.
Старик улыбнулся лимонному деревцу, стоявшему перед окном в неуклюжем горшке, мельком взглянул на тяжелую, темного дерева трость у двери — нет, не сегодня, сегодня она лишняя — и вышел из комнаты, аккуратно притворив дверь.
Идти было совсем недалеко — всего то через маленькую площадь, не площадь даже, а просто слияние-пересечение двух бульваров, с детской площадкой посередине и уютными лавочками, на которых так любили устраиваться наблюдающие за своими чадами мамаши. Она никогда не пустовала — вот и сейчас несколько ребятишек азартно копались в песке и делили очередь к скрипучим качелям. Улыбаясь, старик чинно прошел мимо, дальше, туда, где уже видна была слегка приоткрытая дверь с надписью старомодным шрифтом на стекле - «Кафе Элефант».
После яркого солнечного света в кафе было даже темновато — старое дерево столиков и стенных панелей глушило звуки и втягивало в себя лишний свет. Он занял привычное место, заказал кофе — и, да, не судите строго, рюмку старого коньяка — и приготовился ждать. Он умел ждать...
И то, чего он ждал каждый день, не очень уже и надеясь, просто по заведенной привычке — случилось сегодня.
К стоявшему в углу фортепиано подошла женщина. Очень красивая женщина с русыми волосами, гладкими, блестящими, тяжелыми даже на взгляд, заставлявшими её держать голову высоко поднятой. Чуть опущенные уголки зеленоватых глаз придавали ее лицу выражение легкой грусти, которое не то скрадывалось, не то наоборот, усиливалось полуулыбкой четко обрисованных губ.
Город насторожился. Он знал, что вот сейчас, именно в эту минуту должно произойти маленькое чудо — одно из тех, на которые почти не обращали внимания его порой не в меру деловитые обитатели, и которые он, город, тщательно собирал в копилку памяти и хранил там, иногда извлекая на свет и любуясь, как драгоценным камнем в оправе потемневшего серебра. Он не ошибся. Женщина присела, открыла крышку инструмента, положила пальцы на лесенку черно-белых клавиш. И запела. Чудо началось.
Город слушал. Это была старая песня, песня непростой судьбы и истории, песня о старом фонаре перед воротами казармы, месте встречи, куда непременно надо вернуться — и не важно, жив ли ты, вернуться обязательно, потому что — там, под этим фонарем, тебя ждут. Город знал это место, помнил и ворота казармы, и фонарь — и сейчас, в своей невообразимой памяти, зажигал его вновь — как маяк для тех, кто заблудился в пути. И спокойный неяркий свет легко пронизывал десятилетия и тысячи километров, проникал за Великую Грань и звал, звал, звал...
Marlene Dietrich - Lili Marleen
Старик слушал молча, стараясь держаться так, чтобы лицо его оставалось в тени. И только свет того фонаря пробивался в блеске его глаз. Что вы, ну какие слёзы, нет, разумеется, это блик фонаря, не больше. Просто — пришло время возвращаться. Старик знал это — город шепнул ему на ухо — пора.
Спустя несколько дней хозяйка маленького пансиона растерянно рассказывала старинной подруге: «Знаешь, Марта... все это очень странно... Я так привыкла к этому постояльцу... и записка...» - она вынула из ящика стола аккуратно сложенный листок.
«Уважаемая госпожа... Так уж получилось, что не имею возможности попрощаться лично, за что почтительно прошу меня извинить. Здесь всегда было очень уютно. Будьте добры, позаботьтесь о моем лимонном деревце. К сожалению, мне не позволено забрать его с собой. Я возвращаюсь. Искренне Ваш...»
Капитан собирался тщательно и неторопливо. День, разумеется, будет великолепным. И он еще успеет перед службой заскочить в недавно открывшееся рядом кафе выпить чашечку кофе. Нет, что вы, какой коньяк перед службой, вот, может быть, вечером... Капитан улыбнулся маленькому, в три листочка, ростку лимонного деревца, с удовольствием поймал в зеркале отблеск новеньких еще звездочек на погоне — и вышел из комнаты, аккуратно притворив дверь.
Идти было совсем недалеко — всего то всего то через маленькую площадь, не площадь даже, а просто слияние-пересечение двух бульваров, с детской площадкой посередине и новенькими лавочками, на которых так любили устраиваться наблюдающие за своими чадами мамаши. Она никогда не пустовала — вот и сейчас несколько ребятишек азартно копались в песке и делили очередь к скрипучим качелям. Улыбаясь, капитан собрался было чинно пройти мимо, дальше, туда, где уже видна была слегка приоткрытая дверь с надписью на сверкающем чистотой стекле - «Кафе Элефант», но девчушка лет пяти с непослушными тяжелыми русыми волосами, так и оттягивающими ее голову назад, отчего носик казался заносчиво вздернутым, подбежала и окликнула его - «Дяденька, дяденька военный, подождите!» Капитан с улыбкой приостановился и повернулся к девочке. «Дяденька, а вы любите петь?» Капитан немного смутился под требовательным взглядом зеленоватых бедовых глаз. Петь он любил, но искренне сомневался в своих вокальных способностях. Разве что строевую... «А я очень люблю! Вы же придете послушать?» Капитан снова улыбнулся - «Обязательно приду. Слово офицера!»
Пожилая женщина сидела в тени старого ясеня, неподалеку от журчащей воды, держа на коленях большой моток пряжи. Странной была та пряжа — нити ее, как живые, вспыхивали цветными искрами, переплетались в причудливых узорах, и только выйдя из аккуратных женских рук, застывали, упорядочиваясь. Поглощенная глубоким раздумьем, она вздрогнула от возмущенного вскрика - «Урд! Ну Урд же! Ты что, снова спишь?!». Подняв глаза, Урд обнаружила перед собой прямо и требовательно смотрящую на нее молодую рассерженную красавицу. «Верданди, ну что опять стряслось? Надеюсь, ничего непоправимого?» - чуть насмешливо ответила она. «Ну посмотри, посмотри на эти две нити! И цвет похож, и узор, и тянутся они друг к другу! Ну почему в твоей пряже они опять порознь? Разве не красиво было бы их переплести?» «Красиво? Может быть, может быть...» - чуткие пальцы Урд тихонько отделили от мотка пряжи две действительно похожие нити. Присмотрелась и было чуть огорченно вздохнула, но тут же, шаловливо оглянувшись, сделала на одной из нитей небольшую петельку и пропустила сквозь нее вторую. «Ну вот, так куда лучше» - Урд показала результат своей работы Верданди, отчего та, радостно взвизгнув, обняла сестру и звучно чмокнула в щеку. «Только знаешь что... Давай Скульд ничего не скажем, а то мало ли, что у нее там в книге записано, она же сроду посмотреть не даст!» «Ну ладно... хотя, конечно, не ладно так-то. Ну что ж поделать с тобой» - и сестры преувеличенно серьезно принялись снова перебирать пряжу.
Стоявшая чуть поодаль девушка в плотной вуали чуть заметно усмехнулась. Опять сестрицы за свое... Женщины, что поделать, хоть и норны, а любят красивые истории... А вот ей, владычице грядущего, никак нельзя поддаваться эмоциям. Что там в свитке по этому поводу? Тонкие красивые пальцы прикоснулись к свитку судьбы, помедлили — и тихонько разжались. Пусть будет чудо. Пусть.
Огненно-рыжий улыбчивый ас поигрывал побегом омелы, перекатывая его в ладонях, подбрасывая, ловя, снова подбрасывая — искры сверкали на кончиках его пальцев. «Tattur, Tattur, Tattur! Сказка, сказка, сказка!» - весело пропел-пробормотал Локи (а это был именно он) себе под нос - «Я так люблю сказки! Но сюжет слишком линеен — вы не находите?» Локи дунул на зеленый стебелек, и омела вспыхнула живым огнем. «Ступай, дружок, повесели почтенную публику! Надеюсь, это станет поводом припомнить мою старинную шутку с Бальдром» - и щелчком отправил рдеющий уголь прямиком в волны успокоившейся уже пряжи.
Урд испуганно вскинулась — нет, нити не сгорали, даже огонь Богов не в силах сжечь ткань бытия — они переплетались заново, сходились и расходились причудливыми волнами, образуя новые переплетения и безвозвратно разрывая прежние связи.
Хугин и Мунин, Мысль и Память, священные вороны Всеотца, взвились над троном Длиннобородого, вычертили в небе причудливую двойную спираль, в клочья терзая острыми крыльями паруса облаков. Обронил Хугин стальное перо — и сильней колыхнулась пряжа, и уже девочка, мельком стрельнув заинтересованным взглядом в строгий силуэт военного на тротуаре, вновь повернулась к заинтересовавшему ее мальчишке-сверстнику с блестящим игрушечным ружьем в руках — а капитан уходит все дальше, вот он уже скрылся за дверью ближайшего кафе — и его никто не окликнул, а уже вечером следующего дня, выслушав боевой приказ, его батальон грузился на пахнущие свежей краской десантные баржи, крепил цепями в трюмах бронеходы - в устье далекой медленной реки их уже ждали, а потом были месяцы тяжелых боев, лихорадки, скверной воды и скверной водки — и только во сне видел иногда капитан просверк зеленых глаз, тонкий хрусталь коньячного бокала и неуловимую музыку, которую невозможно было вспомнить, поскольку она еще не написана - только недолог солдатский сон — а иногда слишком долог... Говорят, по сию пору спит батальон на берегах медленной реки, навсегда оставшись прикрыть отход потрепанных бронеходов да госпитальных машин через последний уцелевший мост — и только свет старого фонаря в далеком городе тревожит сон бойцов неясным призывом. И песня звучит. Не та, другая, странного, рвано-маршевого ритма, песня-боль, песня-клятва.
Автор и исполнитель Олег Медведев
Видеоряд - Ольга Стародуб
Хрипло кричит Мунин, колебля листву Великого Ясеня, по-новому сплетаются нити, новые волны пробегают по пряже Норн — и в самую последнюю минуту, когда оставалось уже по обойме на бойца, из душной, мокрой чащи наперерез густым вражеским цепям выползают и расходятся в боевой веер бронеходы соседнего корпуса, чудом успевшие, но успевшие же! И давится сухим кашлем пулемет, дожевав последнюю ленту, и плачет мальчишка-пулеметчик, размазывая гарь и кровь по щекам, и капитан устало садится на станину перевернутого взрывом орудия - пытается закурить, ломая спички непослушными пальцами. А потом в далеком городе из жестяных раструбов громкоговорителей хрипят бравурные марши, цветы скатываются по обожженной, наспех залатанной броне, и девочка с тяжелыми русыми волосами радостно машет колоннам усталых, осунувшихся солдат, так и не увидев молодого офицера с рукой на перевязи да слишком ранней сединой.
Одноглазый радостно смеется, сидя на троне, и Фреки припадает на передние лапы, скаля клыки, давясь хриплым рыком — а вдоль шпалер старых лип Города с визгом несется раскаленная сталь, на месте детской песочницы у слияния-пересечения двух бульваров — полуосыпавшаяся позиция тяжелой мортиры, и почти у самого входа в маленькое кафе, под прикрытием кое-как наваленных груд булыжника из мостовой — одинокая противотанковая пушка, хищно вытянувшая длинный тонкий ствол над самым тротуаром — вот только снарядов осталось три штуки, панорама прицела разбита шальным осколком, наводчик сломанной куклой лежит на бруствере, раскинув руки, и только капитан, давя в душе отчаяние и бешенство, сквозь канал ствола нарочито спокойно ловит борт вражеской самоходной огнеметной установки — ИХ нельзя пропустить, потому что там, за спиной — старинный мост, последний мост через реку, последняя ниточка к спасению для тех, кто уходит из города — и в этой толпе, катящей детские коляски, волочащей и тут же бросающей набитые черт знает каким впопыхах сваленным скарбом чемоданы, гомонящей и плачущей толпе идет, обняв куклу, девочка с тяжелыми русыми волосами, и нельзя даже умереть сейчас, потому что ИХ огнеметы прорвутся к мосту, и нельзя даже думать о том, что случится тогда, а надо ловить в далекий светлый кругляшок дульного среза темные пятна на вражеской броне. Угол здания закован в гранит — и в этот гранит, прямо над головой врезается сгусток вражеской ярости — но уже можно улыбнуться пересохшими губами — все три оставшихся снаряда легли, куда следует — дело сделано, капитан, отдохни... Все было не зря.
Гримнир с трона приветливо машет рукой вновь входящим в чертог Вальхаллы, Гери задирает морду, и пронзительный волчий вой-зов-плач несется под сводами — а в городе снова цветут липы — и по тротуару к дверям старого кафе идет женщина, проходит мимо песочницы с неугомонной ребятней, мимо скамеек с мамашами, прямо, прямо — возле угла здания, закованного в гранит — приостанавливается и задумчиво проводит пальцами по старым выбоинам в камне — следам осколков, замирает на мгновение, словно вспомнив что то важное, потом встряхивает головой и входит в двери с надписью старомодным шрифтом - «Кафе Элефант». Там должен кто-то ждать. Обязательно должен ждать. Кто? Она не помнит, это было так давно. Но она же звала? Или нет? Память двоится, Мунин насмешливо косит круглым глазом с ветки липы. Он же обещал прийти! Или … нет? Кто это — он? Почему так страшно было смотреть на выщербленный гранит, и табличка... Потемневшая медная табличка с короткой фразой - «Все было не зря».И песня — не ее песня, другая, почему она звучит где-то внутри? Сурхарбан — где это?
"Поезд на Сурхарбан" - Олег Медведев
А если она споет — он услышит? Он придет? Город снова настораживается, старый фонарь начинает светить ярче в невообразимой глубине времени. Женщина поет.
Урд обнимает Верданди за вздрагивающие плечи. «Не плачь, девочка. Не нужно. Видишь, нити уже спокойны. Это был сон, морок — Локи мастер на такие выходки, только... где ему спалить да порвать нашу пряжу. Вот они, твои нити — все, как и было задумано — совсем рядом, вот вот соприкоснутся. Мы Норны, а значит — судьба в наших пальцах». Скульд тихонько улыбнулась — все равно под вуалью никто не увидит. "Да. Мы — Норны".