О костюмах Евгении Панфиловой к спектаклю Виктора Крамера «Лес» во МХАТ им. М. Горького
Евгения Панфилова – автор молодой, но опыт у нее солидный – в театре и кино Евгения с 16 лет. Успела поучиться в Художественном училище 1905 года, Школе-студии МХАТ, Полиграфическом институте. Оформила более 80 спектаклей в столице, регионах, Прибалтике, была удостоена нескольких престижных премий («Чайка» в 2004 году, премия газеты «Московский комсомолец» в 2007, «Золотая Маска» в 2015).
Панфиловой оказалось по дороге с режиссерами-аттракционщиками, «стреллерами» земли русской. Ее стиль – театральный, аксессуарный постмодерн – это видно с самой первой ее самостоятельной работы («Заводного апельсина» Романа Виктюка, где на голове главного героя надеты невообразимые «очки» с торчащими проволоками – будто разорванной роговицей) и до недавнего спектакля Павла Сафонова «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» где играют Григорий Сиятвинда и Андрей Мерзликин исполнители ролей Счастливцева и Несчастливцева во мхатовском «Лесе», играют, кстати, с похожим, комическим рисунком.
Возможно, самое яркое в портфолио художницы - модернистские интерпретации классики. Интересно наблюдать, как неуловимая часть исторической реальности тонкой струйкой просачивается-таки на сцену, чтобы прорасти неожиданно точной и пышной деталью. Таковы были «Вий» Нины Чусовой, «Сны Родиона Романовича» Павла Сафонова. Таков и «Лес» Кирилла Серебренникова в МХТ, где действие перенесено в эпоху «брежневского застоя» (кто видел, вряд ли забудет котурны из пивных кружек).
Но в особенности таков мхатовский «Лес», спектакль про театр и про актеров, где уместен еще один, новый извод Серебряного века. Возможно, тут эстетическая манера Панфиловой, и задумка режиссера-сценографа Виктора Крамера счастливо совпадают. «Интересен и необычен Островский Виктора Крамера. Совершенно непохожий и сегодняшний. Чрезвычайно любопытно изобретаются тут образы, костюмы. В процессе читок, репетиций, так только в сказке бывает! Постепенно, от репетиции к репетиции актер превращается в персонажа. Слоями. Придумываниями», - ее слова.
Поднятые плечи Несчастливцева с торчащей из-за шиворота вешалки, рифмуются с горбатой горой опилок-рублей, подчеркивая актерскую линию и намекая на Голгофу. Белый мундир-пальто с громадным орденом и ботинки от коньков (которые кто-то «отбросил») легко переносят героя из XIX в XX век и… обратно, ведь коньки – дело старинное. Под стать Несчастливцеву – Гурмыжская, чей деловой бизнес-костюм, украшенный золотистой «монетной» россыпью, на высоких каблуках-копытцах, вдруг раскисает белой фатой (ее строчит на глазах у зрителя похожий беса слуга-Карп), а надменная физиономия усилиями Несчастливцева малюется в трагическую маску то-ли джокера, то ли Леди Макбет среднерусского уезда, готовой окончательно взорвать мир «увядших хризантем».
Логично для эстетики модерна, где костюм – органическая часть тела, когда замерзший и потерявшийся в мире Счастливцев закукливается в найденных в мусорном контейнере колготках, а отогревшись напяливает красный берет с пером, а угодливая и настырная Улита в юбке-колоколе напоминает одновременно и монашку-хромоножку, и самку Богомола. Простофиля Буланов закономерно расцветает бусами, будто рублевский нувориш, завсегдатай ГОА, а практичной Аксюше в простеньком платьице-бохо сподручно проявлять чудеса гуттаперчивости тела и ума.
Во мхатовском «Лесе» булгаковским духом пахнет. Свадьба Гурмыжской и Буланова напоминает пир на балу Сатаны…«Хризантемы», признанный хит Серебряного века, растаскивает по распевкам хор постапокалиптических то ли лягушек, то ли термитов – совсем как сотрудники городского зрелищного филиала песню «Славное море, священный Байкал» в знаменитом романе Булгакова. Их облачения, похожие на костюмы химзащиты и «чумазый» грим идеально подходят для того, чтобы слиться и с горой опилок, и с водой омута. Хаос Панфиловой не терпит беспорядка и очень целостен внутри – такова эстетика модерна.
Кстати, здешний зритель теперь имеет счастливую возможность получить двойной заряд современного модерна от «Мастера и Маргариты» Валерия Беляковича (она идет уже 12-й год и создавалась в девяностые) и крамеровского «Леса». И, оценив пути развития этого в высшей степени театрального направления, не только увидеть в купеческом быту пореформенной России зерна НЭПа и современных капиталистических реалий, но и в Островском узреть великого куражиста, мастера детали, всегда готового отрезать лишку, чтобы пришить суть.