Можете слушать. Можете пропустить. А лучше всего - включите негромко и читайте.
Типперери...это чертовски далеко. Типперери... Шпаги под звёздами и холодный лязг штыковых клинков, намертво прикипевших к стволам старых винтовок. Типперери... Это костры на каменистых откосах Галлиполи. Странные костры. Немногим дано их увидеть. И ещё меньше живущих могут разглядеть, кто сидит у этих костров. Мы шли туда долго. Очень долго. Красивые шляпы с перьями и новенькие блестящие винтовки. Мы горланили о том, что путь до Типперери долог, но мы улыбаемся, потому что... а почему, чёрт возьми? Потому, что так звучит написанная за одну ночь бодрая песенка? Потому, что мы шли побеждать под командованием славного парня Вилли Бидвуда? И поэтому тоже.
Но... Каждому из нас было страшно. И щеголеватому молодому секонд-лейтенанту, едва освоившему бритву. И седому сержанту, оззи до самых печенок, вечно полировавшему свой здоровенный тесак. И полковому священнику - пожалуй, ему было страшнее всех - он то знал, как тонка нить, и как легко она рвется под дыханием Того, кто отмерил эти ниточки. И поэтому мы улыбались, лихо заламывали поля шляп и горланили, что до Типперэри страсть как далеко, и надраивали до солнечного блеска свои винтовки. И снова улыбались.
А корабли десанта наматывали на винты сетку параллелей с меридианами. И все ближе был каменистый берег, где вечно гореть нашим ночным кострам - только мы этого ещё не знали. А коли и знали бы - что разницы? Этим кострам хворост не нужен.
25 апреля 1915 года. День высадки. Апрельское небо над Дарданеллами. Какая безбрежная синева! И дымы тяжёлых, как свинцовые слитки, броненосцев в этой синеве. И пыль. От разрывов, от пулевых росчерков, от торопливого лая османских пулеметов. От тысяч солдатских подошв, подбитых гвоздями из доброй английской стали. 81 тысяча живых душ. Больше полутора сотен тысяч подошв. Я оступился тогда на неустойчивом камне, и пулемётная строчка прошла стороной.
С нами шли французы. С нами шли русские с крейсера "Аскольд". С нами, дьявол побери, шли даже евреи из Сионского корпуса погонщиков мулов. Но если бы мы видели всех...
С нами рубили двуручными мечами колючую проволоку заграждений крестоносцы Барбароссы.
С нами, зажав ножи в крошащихся от ярости зубах, лезли на штурм венецианцы и каталонцы, забыв прежнюю вражду.
В наши колонны вставали тяжело вооруженные катафрактарии Византийской империи.
Так всегда было, и так будет всегда - если живым не хватает сил, мёртвые предки встают рядом.
И мы прорубили себе дорогу! Страшную дорогу. Многие тогда остались возле ночных костров. Многие. Говорят, 18 тысяч.
Наверное, так и есть. Те, кто у нашего костра, говорят, что костров стало намного больше. Откуда мне знать... Они вообще мало рассказывают. Двое крестоносцев в потрёпанных плащах. Один всегда молится. Другой молча полирует лезвие своего меча. И странный воин в чешуйчатом панцире с лицом, всегда закрытым кольчужной сеткой. Он заговорил лишь однажды, и мы едва понимали его речь. Но то, что он рассказал..., впрочем, об этом позже. У нашего костра вообще не многолюдно. Тот самый оззи сержант со своим тесаком, пара молодых новозеландцев, ещё пяток австралийцев и я. Пришедший последним. Они всегда просят рассказать о небе. Мы не видим дневного неба. Под утро костёр прячется вглубь камня, и мы успеваем только ухватить краешек рассвета, когда звёзды ещё яркие, а чернота сменяется глубокой синевой. Точь-в-точь как ряса того старого священника, которого турки убили на пороге его маленькой церковки. Вот и выходит, что последним дневное небо видел я. Оно тут яркое. Как описать? Просто небо. Совсем не такое, как в родном Арнемленде. У нас оно чуть белесое от висящей в воздухе пыли. Здесь - яркое, играющее бликами моря. Они давно не видели дня. Может, оно и лучше. Ночь спокойнее. Ночью молчат чужие батареи, и можно приподнять голову над бруствером и посмотреть в небо. А когда прячется пламя костра, пропадают и его тени. Мы пропадаем до следующего вечера. Солнце уходит за высоты, на которые мы так и не смогли пробиться, и костёр разгорается вновь. Приходит время теней. Наше время.
Крестоносец привычно втыкает меч в щель между камней, сбрасывает кольчужный капюшон и становится на колени. Молитва длиной в 10 веков. Можно бы и услышать. Но отсюда ведут другие пути.
Молодой солдат невесть в который раз пытаемся поджарить на штыке кусочек галеты, завалявшийся в кармане. Сержант сопит неодобрительно, но молчит - завтра сталь штыка снова станет зеркальной. Тут все повторяется. Ад - это не ряды котлов и запаренные от работы черти. Ад - это повторение безысходности. А котлы - это так, на потребу толпе. Пугать простаков.
Не хочу об аде. Это слишком привычно и обыденно. Кому придет охота писать о покупке пинты молока в ближайшей лавке? А листков в моём блокноте так мало. И карандаш совсем сточился. Правда, я с удивлением начал замечать, что листков не становится меньше, а карандаш совсем не нужно затачивать. Ещё одна странность круга света возле костра. Утром всё возвращается. Я испугался было, что мои записи тоже будут исчезать утром, но нет. Хроники преисподней не горят. Как-то к нашему костру пришел полковой капеллан. Вот ещё одна странность - он может ходить от костра к костру. Мы - не можем.
Капеллан тогда сказал мне странное: "Рукописи не горят". И добавил, что ему передал это кто-то из русских за несколько костров от нас. Эти русские - тоже иные. Иногда от их костра мы слышим пение. Они пришли сюда несколькими годами позже. Это немного страшно - мужские голоса под звёздами. Что-то у них случилось там, в этой огромной непонятной стране. И они поют. О вороне, который должен что-то передать родным. О сопках Маньчжурии - один Всевышний ведает, где это. И теперь принести домой весточку должны облака и ветер.
А какой ветер прилетит в мой Арнемленд? И капеллан оказался прав - рукописи не горят. Однажды я швырнул свой блокнот в огонь костра. Листки даже не нагрелись. Значит, эта история кому-то нужна. Или ад снова играет с нами в покер краплеными картами.
Недавно капеллан сцепился в споре с крестоносцем. Тем, что всегда молится. Не знаю, что они не поделили, но, оказывается, меч можно использовать не только как распятие для молитвы. Ни один из нас не смог бы так ловко управиться со здоровенной железякой фунтов десяти весом. Как и следовало ожидать, богословский диспут закончился ничем. То есть совсем ничем. Лезвие просвистело сквозь фигуру капеллана и лязгнуло о камень впустую. А потом они вдвоем молились, стоя на коленях на драном плаще крестоносца. А потом крестоносец заплакал. В первый и последний на моей памяти раз. Молча. А капеллан сидел рядом и тоже молчал, положив сухую ладонь на кольчужное плечо. Дорого бы я дал, чтобы никогда этого не увидеть. Но если кто-то попытается отобрать у меня этот кусочек памяти... Я ему не завидую.
Я все время пытаюсь вспомнить, как я попал к костру. И не могу. Вот я, пригнувшись, пробираюсь по траншее первой линии. Знаете, как мы ее звали? Hope Street. Улица надежды. Французы есть французы... Они свою звали Авеню де Констинополь. Красноштанные нахалы... а вторую линию - Парижским бульваром
Ну Марна уже отгремела, "Большая Берта" откатилась назад и не могла крошить домики Монмартра... Только французов у костров тоже в достатке. Они храбрые ребята, но мы тут как-то привыкли друг к другу. Лучше бы пришел кто-то из русских. А пока мы можем только иногда взмахнуть рукой друг другу.
Обычно на камне ближе к нашему костру сидит русский капитан в помятой фуражке и портупее такой потёртой, будто он отшагал в ней добрый десяток тысяч миль. И очень похоже, что так оно и есть. Он редко присоединяется к пению, а просто сидит, смотрит в небо и жуёт стебелёк травы. Мы уже здороваемся, когда приходит вечер и загораются наши костры. Даже в аду есть друзья. Странно...
Всё же я надеюсь, что это был снайпер. Остальные способы... слишком не эстетичны. В мае мы ещё договаривались с турками о перемириях. Ненадолго, просто чтоб убрать погибших с нейтральной полосы. А потом какой-то идиот резанул из пулемета по похоронной команде. И началась настоящая преисподняя. Вы знаете, что такое средиземноморское лето? Нет, такого вы знать не можете. И не нужно это никому знать. О мухах. О невозможном, запредельном запахе. О смерти, превращенной в жуткие пародии на гравюры Босха. Это слишком много для человека. И мы переставали быть людьми. Знаете, что самое странное? Мы вновь становились людьми возле ночных костров Галлиполи. Стать человеком, перестав быть человеком... Впрочем, мы разучились удивляться. Но, слава Богам, не разучились чувствовать. Кто мы теперь? Я ощущаю ночной ветер, тепло костра, слышу плеск волн. Мне хочется домой. Мне до комка в горле жаль молящегося крестоносца. Не до слез - солдаты не плачут. Видите, я все ещё считаю себя солдатом.
Сегодня ночью к нашему костру пришла из темноты женщина. Турчанка с тяжёлой винтовкой в руках. Снайпер. Выглядела она, словно не ела несколько месяцев. Женщина молча села у огня, и сержант тихонько подвинулся, освобождая ей место. Для нас война закончилась. Женщина молча смотрела в огонь, баюкая на коленях свою старинную мощную винтовку. Так можно качать ребенка. Жуткая картина, чудовищная в своей неправильности. Что-то начало меняться в нашем мире.
Русские ночью снова пели. Тихо, почти неслышно. Но звук летел над всеми ночными кострами, набирая силу и размах. Такого ещё не случалось. И тот воин, в чешуйчатом панцире... Он всегда сидел молча, безотрывно глядя в огонь костра. Как древняя каменная фигура на кургане. Сегодня он откинул с лица кольчужную сетку и заговорил. Всего несколько слов. "Песня звучит. Она близко. Сегодня. Завтра. Она идёт." И снова уставился в огонь. Он знает куда больше нашего.
В нашем мире что-то меняется. Это почти неуловимо чаще всего. Ветер приносит запах морской воды. Раньше мы не ощущали запахов. После лета в окопах это даже радовало. А недавно я сорвал веточку с какими-то желтыми, простеньким цветами. Машинально, просто продолжая движение руки. Она пахла медом... И небо... Оно иногда рисует нам совершенно небывалые огненные картины. Полотна призрачного зелёного пламени, как знамёна неведомого королевства. Парень из наших, с юга, чуть ли не с Тасмании, родом из Клауди Бей, сказал, что видел такое. Только там они были пурпурные... Что же, другие земли - другие флаги. А мы будем смотреть на эти. Русские тоже смотрят. Они даже отошли, насколько можно, от костра. Ветерок донес слова - "как дома"... Как же велик мир, и как ничтожно малы наши пятнышки света вокруг костров...
А ещё... Ещё снова заговорил наш древний, как степной идол, воин. Разобрать его речь непросто, но, по тому, что понять удалось, это отблески оружия дев-воительниц древнего одноглазого бога. Капеллан опять неодобрительно покосился в его сторону, но промолчал. Да и то верно - что-то происходящее с нами мало похоже на библейские сюжеты. А вот крестоносец, уже добрую вечность полирующий свой меч, явно насторожился. Он откуда-то с Севера... И он тоже знает что то, что не слишком вписывается в священные тексты. Видел я его татуировки. Знаю, Евангелия писали где-то неподалеку, да вот только мир чуточку сложнее старого рассказа о сыне плотника из Назарета. И совсем не чуточку больше. И раз мы видим и чувствуем, а не лаемся с ленивыми чертями по поводу паршивых дров и скверной воды в котле, в этом мире есть место и другим Богам.
"Сегодня особенная ночь" - тихо сказал воин, стаскивая через голову чешуйчатый доспех. "Тропы коснулись земли. Дороги открыты, но на краткий час. Она пришла. Готовьтесь." - он вонзил в землю у костра оба меча, встал на одно колено и склонил голову. Действительно, зелёные полосы в небе казались очень близкими. Одна из них почти упёрлась в неяркое пламя нашего костра, и мы как-то сразу увидели Её.
Как её описать? Не знаю... Каждый из нас видел ее по-своему. Крестоносец восхитился великолепной отделкой лат. Капеллан молча преклонил колени. А молоденький солдат, вечно сидевший в тени, тихонько прошептал: «Мама?"
Для любого из нас она была небывало красива, но для каждого по-своему. А я.... Я увидел занозу и задиру Натти с соседней фермы, с которой мы изводили друг друга ещё сопливыми малолетками, да так и не успели даже поцеловаться перед погрузкой на корабли десанта. И корзинка в ее руках была все та же.
Она подошла к костру, несколько мгновений смотрела в огонь, а потом тихо присела рядом с турчанкой. Та инстинктивно прижала к груди свою винтовку, но женщина мягко высвободила из ее рук оружие и осторожно положила рядом. "Тебе это больше не нужно. Всё. Война закончена уже 100 лет назад. А это... Оно не для женских рук. Вот, возьми." Женщина вынула из корзинки пестрый клубок ниток. "Просто или за ним. Он знает, куда. Там тебя ждут. Иди... И ничему не удивляйся. Это особая ночь - ночь Бога путей. Сегодня твоя дорога открыта. Иди. Это стоит того, чтобы поторопиться."
Турчанка осторожно прикоснулась к пестрому шарику. "Бери, бери, не бойся" - поторопила её женщина. "Ночь открытых дорог коротка. Иди, девочка." Та схватила клубок и растаяла во тьме, но через мгновение вернулась, глубоко поклонилась женщине и исчезла, уже навсегда.
"Теперь ты, сэр рыцарь. Твой срок был долог, но он истёк. Тебя тоже ждут. Иди" - и она протянула моток серой пряжи. Крестоносец вздрогнул, уронил тяжёлую латную рукавицу и, сложив ладони лодочкой, принял подарок. "Ты даже представить не можешь, кто просил за тебя. Оставь свой меч. Ступай." И фигура в тяжёлых латах, задрожав, растаяла в бликах костра.
"А теперь послушайте меня все. Каждый из вас заслужил покой. Не могильный, не тот. Покой дома, где ждут те, кого вы любили больше всего на свете. Огонь очага вечерами. Гроздья винограда за окном. Каждый. Об ушедших спора нет - за них сумели попросить так, что Боги услышали. Речь об оставшихся. Костру не время погаснуть." - ведьма помолчала несколько долгих, как жизнь, мгновений. "Один пока должен остаться. Надолго. Ещё на одну вечность. Так устроен мир - кто-то всегда прикрывает уходящих. Я могу решить сама - такое право у меня есть. Но я не хочу решать. Вы - мужчины. Решайте. Остающийся просто сделает шаг вперёд. Это не навсегда. Но надолго. Будет много ночей у костра. Кому по силам груз? Думайте, мужчины.". Она замолчала, глядя в огонь, и отражение костра плясало в зрачках Ведьмы.
Мы тоже молчали. Вечность - это долго. Очень долго. Будет плясать пламя костра и кружиться звёзды в вечном хороводе. И не будет ничего другого. Нет! Будет! Теперь мы знаем, что нас ждут. И я шагнул вперёд. А рядом со мной вытянулся во все шесть с лишним футов роста оззи-сержант. И лязгнула кольчуга крестоносца.
"Вот как? Не ожидала... Мужчины всё же ухитрились предоставить решение женщине... Ну что же..." Она встала напротив, и костёр вспыхнул ярче.
"Отпусти мальчишек" - тихонько попросил сержант. "Не ради них даже. Знаю, кто их ждёт. Нехорошо, когда плачет мама." "А ты знаешь? Знаешь, кто ждёт тебя? " - тихонько спросила Ведьма. "А меня некому. Разве что паре приятелей из соседнего бара" - ответил сержант. "Как же ты ошибаешься, человек... Там, куда ведут мои клубки, время иное... Но ты и прав. Те, кто ждёт тебя, умеют ждать. Нет. Твоя дорога - сегодня. Впрочем, и мальчишек, как ты их назвал, забирай с собой" - Ведьма высыпала в широченные ладони сержанта целую пригоршню разноцветных клубков. "И марш отсюда немедленно! Если ты думаешь, что стар, как засохший эвкалипт, то твоя мама ждёт тебя меньше? Ошибаешься!" Сержант охнул, бережно принял дар и, неся ладони перед собой, пошагал к кучке молодых солдат.
Ведьма не спеша подошла ко мне. Ведьма? Или я уже видел перед собой эти глаза? Когда? Тогда, когда у причала дымили нещадно пароходы? "А ты куда собрался, дружок? Опять на сто лет за море? Нет! Мама ждёт. И... Кое кто ещё". Клубок сам лег мне в руку. Мягкий, как спинка котёнка. "Ты иди. Да только оглядывайся, не идёт ли кто сзади? С корзинкой. Или... или забыл Натти? Смотри мне!"
Оставшийся рыцарь положил ладонь на крестообразный эфес меча и спокойно посмотрел в глаза Ведьмы. "Ты Его воин. И ты вызвался ждать. А хватит ли сил? Тебя ведь тоже ждут. "
"Ты Ведьма, но ты права. Я воин. Не этим мальчишкам с их погремушками понять, что такое идти через пустыню или в двадцатый раз отражать атаку бешеной конницы Салах Эд Дина. Они не умеют ждать и терпеть. Я умею. И если ты права... и меня ждёт та, о ком я думаю... Она тоже умеет. Послушай, вот... С нами был рыцарь, который владел Словом. Вот одна из его баллад.
Путь Господа прям, как удар меча
И мимо он не пройдет.
Над нами вороны прокричат:
"Поход! Крестовый поход!"
У замковых башен не зелень кущ.
К воротам путь каменист.
С крестом на кирасе играет Луч.
Он - Свет. Он честен и чист.
Песок сохранит мой пробитый шлем
А кости источит в прах.
Не верьте сказкам - мы шли затем,
Чтоб честь победила страх.
И радость, и боль, и слезы, и смех
Сплелись в навершьи меча.
Пусть древний клинок пропоет о тех,
О ком иные смолчат.
И если сумеешь услышать песнь,
Не глух ты душою, Брат.
Иди и неси опоздавшим Весть -
О Чести струны звучат.
Это то, что я смогу сделать лучше других. Пламя костра не погаснет. Только... Если это в силах твоих Богов, пусть новые души не садятся в этот круг. А если Он не вспомнит обо мне... ты ведь вернёшься? Вечность - это не так уж долго..."
"Я вернусь. Обещаю тебе именем того, кто хранит перекрёстки Миров. И.... за всех, уходящих сегодня отсюда, благодарю тебя, воин" - ведьма склонила голову.
"Осталось двое. Ты, ждущий дольше других, твое решение принято за тебя. Род зовёт. Там, на севере, через три моря и великую Степь, живут твои родовичи. Строят великую страну, разрушают и снова строят. Ты нужен там. Поэтому ступай. И прихвати свои мечи. Действительно, не нужно больше иных сидящих у костров. Хватит. Вот твой клубок. Да ты и так услышишь зов Рода. Иди". Воин вскинул мечи в салюте и исчез во тьме.
Капеллан осторожно коснулся рукава Ведьмы и негромко сказал: "Я тоже. Это будет.... правильно. Я нужен тем, кто остаётся у костров." "Ты выбрал. И.... ты прав" - ответила Ведьма.
Вот и всё. Я уходил из круга света костра. От камней, каждый из которых знал лучше своей ладони. От крика чаек и запаха моря. Я уходил из Галлиполи. Клубок весёлым котёнком прыгал по склону холма. А сзади... Сзади у костра сидели двое. Ещё одна вечность на двоих. Нет, на троих. У соседнего костра так же сидел и жевал травинку русский капитан в истертой портупее. Он помахал мне рукой. И в аду есть друзья, даже если ты умудряешься вырваться из ада.
А ярдов через двести меня догнала Натти, весело подхватила на ладошку клубок и тут же вручила мне пустую корзинку. Но это уже никого не касается.
P.S. А та дорога и правда вымощена желтым кирпичом...