«Составь список из ста книг, которые тебя сделали, – попросил однажды сын. – А лучше из девяноста девяти, из ста все составляют». Я задумался. Трудная задача. Да и касается только меня. Кому я интересен? То, что сделало меня, вряд ли повлияет на других точно так же, поскольку время изменилось, изменились и люди. Но вопрос был задан, засел в подсознании и требовал ответа. И наконец наступил момент, для того чтобы на него ответить.
Но сначала надо было решить, каким образом книги повлияли на меня, что привнесли в мою жизнь, как изменили её. Вот, например, почему я, окончив радиотехнический техникум, вдруг поступил на филологический факультет университета? Пойти из технаря да в гуманитарии значило резко изменить свою жизнь. А ведь я понимал, что выбрал самую бесполезную в практическом плане специальность. Была ли книга, которая повлияла на такое решение? Да, была, и не одна.
Помню, как меня завораживали «Опыты в стихах и прозе» Константина Батюшкова. Я, тогда студент радиотехнического техникума, купил эту книжку, вышедшую в серии «Литературные памятники», в конце семидесятых на уфимском толкучем рынке. Заплатил за неё целых семь рублей вместо обозначенных трёх рублей пятидесяти копеек, то есть переплатил в два раза.
Но сколько же было радости, когда я возвращался на электричке домой в Юматово и жадно впитывал новые для меня, непонятные слова! Античная мифология, рассыпанная по строчкам поэта, большей частью была от меня скрыта, я её попросту не знал. Тем не менее перечитывал раз за разом понравившиеся стихи: меня завораживали магия слов, мелодика стиха, я пытался разгадать тайну, спрятанную в пахнущих свежей типографской краской страницах. Ах, я до сих пор помню этот аромат – пьянящий и сводящий с ума! Я читал:
Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?
Рабом родится человек,
Рабом в могилу ляжет,
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудной слез,
Страдал, рыдал, терпел, исчез.
Кто такой Мельхиседек, мне было не ведомо, поскольку и с Книгой книг я тогда не был знаком. Сейчас можно набрать таинственное имя в Гугле или Яндексе и выяснить, что это «библейский персонаж, царь Салимский , священник Всевышнего в Шалеме (Иерусалиме) во времена патриарха Авраама». Тогда же под рукой был лишь справочный аппарат книги. Очень даже неплохой, поскольку издание осуществлялось, простите за тавтологию, издательством «Наука». Увы, и литературоведы мне ничего путного сказать не смогли. Но звуки и буквы, перечитываемые неоднократно, создавали в голове загадочный образ древнего мудреца, и этого было достаточно.
Или вот ещё из впечатлившего:
Ты просыпаешься, о Байя, из гробницы…
«Кто такой Байя? – думал я. – И почему он просыпается из гробницы?» Оказалось, не «кто», а «что»: Байя – небольшой город близ Неаполя. Попробуйте представить, сколько раз повторял про себя эту строчку Батюшков в 1819 году, когда писал стихотворение, и сколько раз её повторил я в 1979-м, то есть через 160 лет, чтобы метафорический смысл фразы наконец проник в моё юношеское сознание.
И вот к чему я клоню: порой для понимания произведения его нужно прочитать не меньшее количество раз, чем оно было прочитано автором в процессе написания. Бывает, шутливо спрашиваю на встречах с читателями: «Я писал эту книгу не один год, а вы считаете, что поняли её за один вечер?» Читатели улыбаются. С грустью замечаю, что именно так они и считают.
А ведь автор-создатель живёт с книгой довольно продолжительное время, пока она окончательно не сложится, и только потом отпускает её в люди. Книга – часть его жизни. И фокус в том, что читатель, для того чтобы прочувствовать её, должен тоже прожить с ней какое-то время. Торопливость не способствует пониманию текста, а скорочтение быстро утомляет и лишает удовольствия от общения с книгой.
Помню, каково было моё удивление, когда техникумский старшекурсник, хулиганистый бард-певец, рычащий под Высоцкого свой хит:
Дави клопа, дави ногой,
Дави ногой, пока живой, –
неожиданно спел строчки из «Разлуки» Батюшкова:
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял…
Он даже не знал, что поёт стихи предшественника великого Пушкина! И вот что меня потрясло: оказалось, что хорошие стихи могут потерять авторство и жить в народе.
А буквально через неделю бабушка подарила мне на день рождения книгу «А.С. Пушкин – критик» (издательство «Советская Россия, 1978), и в ней я нашёл заметки поэта на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова». Рядом с «Разлукой» было приписано – «Прелесть». И я радовался тому, что и Пушкину это стихотворение понравилось. Не передать, как я развеселился, увидев напротив первых двух стихов «Ответа Гнедичу»:
Твой друг тебе навек отныне
С рукою сердце отдаёт, –
ироничное замечание Александра Сергеевича: «Батюшков женится на Гнедиче!»
Я расхохотался и поспешил на кухню к бабушке – она, как всегда, что-то готовила – рассказать о том, что меня развеселило. Бабушке, думаю, было приятно, что её подарок понравился, но, боюсь, она так и не оценила причину моей весёлости.
Книга Батюшкова открыла мне глаза на существенные пробелы в моих знаниях – прежде всего в областях истории, мифологии, географии, лингвистики. Нужно было разбираться, что означают все эти непонятные слова: Гарпагон, мина (мера веса), Алкивиад, Демосфен, Гликерия, Мемфис, Изида, Кратес, Пирей, Тритоны, Нереиды, Океаниды, Агатон, Эмпедокл, Керамик, Фрина, северный Амур, Эней, Гимет – и многие другие. А они всего лишь из одного стихотворения. Представляете? Так ведь и мозг сломать недолго. Но если когда-то в детстве я просто закрыл греческую антологию как непонятную, а потому и неинтересную книгу, то теперь я жаждал понимания недоступных для меня текстов.
А критические заметки Пушкина показали мне, как нужно относиться к литературным произведениям: если раньше всё напечатанное на бумаге казалось священным, правильным и незыблемым, то теперь появились сомнения. Эти две книги во многом определили мою дальнейшую судьбу. А если бы их не было? А если бы попали мне в руки совершенно иные книги? Вот, например, Андрей Тимофеевич Болотов, будущий писатель и учёный, в детстве зачитывался «Похождением Телемака» и «Историей принца Евгения» – в результате сложилась иная жизнь.
Как мы читали на филфаке
Когда в 1982 году я поступил в Башкирский государственный университет им. 40-летия Октября, то почувствовал себя взрослым дядькой среди совсем юных девчушек. Ещё бы, ведь у меня был уже диплом инженера и двухлетний опыт работы на заводе.
Помню самую первую лекцию по античке, которую читал Д.С. Гутман. Он проделывал это виртуозно, не глядя ни в какие записи, говорил, не торопясь, образными законченными предложениями, а студенты слушали его, затаив дыхание, и конспектировали за ним. Даже не конспектировали, а записывали всё подряд, боясь пропустить хоть слово, поскольку приличных учебных пособий было тогда не достать.
Правда, у меня был учебник Радцига, купленный из любопытства ещё до поступления в вуз, но он не мог сравниться с живой речью нашего любимого преподавателя. Я записывал лекцию вместе со всеми и был счастлив настолько, что слёзы выступали на глазах. Я понимал, как мне повезло, ведь всего этого могло не быть, если бы не удалось поступить в вуз.
Но прочь слёзы и лирику, сосредоточимся на проблемах тогдашнего образования, а конкретно – на проблемах чтения. Каждый семестр мы, студенты, перелопачивали тонну – может, меньше, не суть – самой разной литературы по лингвистике, литературоведению, множеству других предметов, а самое главное – толстенный учебник по истории КПСС, а также конспектировали труды классиков марксизма-ленинизма.
Общественным предметам уделялось большее внимание, они были важнее, чем филологические. По ним и спрашивали строже, соответственно, они и занимали основную часть времени, остающуюся на подготовку к занятиям. Порой ничего другого и не удавалось выучить, кроме «Истории КПСС».
Мне ещё повезло в том плане, что в университет я пришёл с нехилым багажом прочитанной классики, особенно хорошо я знал историю поэзии и стихосложение, и какие-то занятия мне давались легко. Но список обязательной литературы был невероятно длинен, и к экзаменам прочитать всё было физически невозможно.
Когда на каком-то собрании я попытался объяснить это декану, меня просто высмеяли: «А ты пойдёшь в школу и скажешь детям, что у тебя не было времени прочитать всего Толстого?» Возразить мне не дали, и однокурсники не поддержали меня. Кстати, профессор, читавший курс русской литературы, причём очень скучно и нудно, действительно требовал прочитать всего Толстого – это 90 томов, если кто не знает, – а на экзамене проверял знание текстов примерно так: «Скажите, а какого цвета была лошадь Вронского?» Если кто-то и успевал прочесть «Анну Каренину», то к экзамену в головах была такая каша от прочитанных наспех текстов, что вспомнить что-либо было невозможно.
Вот и сказано ключевое слово, к которому я вёл, – «наспех». Как ни странно, в университете нас никто не учил ни писать, ни читать. Если честно, и сейчас не учат. Почему? Ведь самое главное – это научить студентов приёмам работы? Считалось и считается, что соответствующие навыки даются в общеобразовательной школе. Увы, это совсем не так, но почему-то те, кто обязан обучать, предпочитают не видеть проблемы, а школьники и студенты полагают, что их неуспеваемость – следствие неприлежания и отсутствия таланта, и тоже молчат.
Случилось так, что за пять лет обучения в вузе я полностью утратил навыки качественного чтения художественных текстов, и потом понадобились годы, чтобы восстановить их. А всё потому, что мы вынуждены были читать бегло, перескакивая со строчки на строчку, стремясь побыстрее перелистать книжку, лишь бы уловить сюжет и запомнить героев. Как мне жаль убитое напрасно время! Я практически ничего не помню из прочитанных таким образом текстов. Они мне мало что дали.
Да, книги, прочитанные давно, имеют обыкновение забываться, уже не помнишь всех нюансов и деталей. Но знаете, что остаётся навсегда, если это было качественное чтение? Остаются те чувства, которые ты пережил, запоминаются эмоции, остаётся послевкусие. Разве я могу забыть встречу Тараса с Остапом и Андрием, если я от души хохотал над тем, как отец с сыном мутузили друг друга, а потом ещё пересказывал сцену моему папе, чтобы и он мог восхититься странными казачьими нравами? А у кого не сжималось сердце и не выступали слёзы, когда казнили Остапа? Вот что значит прожить книгу – прочитать её по-настоящему, а не пробежать глазами.
Зато с общественными науками нам повезло больше. Читая внимательно труды Ленина, я научился улавливать логику развития мысли и получать от этого удовольствие. Более того – развились навыки самостоятельного критического мышления. Внимательное чтение и конспектирование «Государства и революции» позволило в дальнейшем с интересом читать труды по философии и политэкономии, что ранее казалось мне невероятно скучным занятием.
И вот теперь, когда я рассказал о своём юношеском опыте чтения книг, может быть, стало чуть понятнее, почему я решил написать книгу о чтении.