Захар Прилепин, писатель, публицист, заместитель художественного руководителя МХАТ им. М. Горького - о Валентине Распутине и его значении для русской литературы, русского театра, русской жизни
"Валентин Распутин – один из десяти титанов русской литературы в целом, центральный персонаж второй половины ХХ века, соразмерный по масштабу Шолохову и Горькому. Был такой гениальный писатель Леонид Максимович Леонов, и он говорил, что русская литература вмещается в несколько «теплопожатий». Пушкин жал руку Гоголю, Гоголь жал руку Тургеневу, Тургенев жал руку Толстому, Толстой жал руку Горькому. «Горький жал руку мне», – говорил Леонид Леонов. Леонид Леонов жал руку Валентину Распутину. А то, что мне жал руку сам Распутин, это мое отдельное счастье. Казалось бы, вторая половина двадцатого века, появляются мастера, которые гнут язык, словесность, сюжетику, представление о литературе, жонглируют, совершают прыжки через голову. Казалось бы, традиционная русская проза, тем более, не построенная на необычайном сюжете, на шоке, не может конкурировать с ними. И вдруг распутинское тишайшее, несуетливое, на виду у вечности говорение обыгрывает все и всех. И Распутин просто оказывается главным: он не «в числе», он просто главный. Он центральный персонаж русской литературы второй половины прошлого века.
Шесть его повестей и ряд рассказов по «гамбургскому счету», по любому, самому придирчивому взвешиванию соразмерны титаническим томам Горького, Шолохова, Тургенева. Распутин – это что-то совершенно отдельное, квинтэссенция русской словесности. На самом деле, если вдумываться, Распутин – это крестьянский писатель, писатель из самой центровой российской глубины. Распутин – это сердечное узнавание русского человека, отображение самого себя и своих сложнейших душевных рефлексий и мотиваций, которые переданы без малейшей аффектации. Он никогда практически не повышает голоса. Это всегда тишайшее проговаривание, на которое отзывается самая потаенная жилка русского характера. Распутин – это больше, чем кто бы то ни было другой. В моем понимании это больше, чем Шукшин и Астафьев. В нем нет аксеновского шика, довлатовского юморка, нет ничего гладилинского или войновического. У Распутина все просто: простая крестьянская пища, простая одежда, простые слова. Это и есть высочайший уровень мастерства. Раз в пять-десять лет я перечитываю всю его прозу. И думаю: «Ну, сейчас-то все уже, я взрослый парень, меня не обманешь, начну читать и точно пойму, что я сам так умею». Но читаю еще и еще и не понимаю, как это сделано. Распутин для меня – все, что я есть. Это мое небо, моя земля, мое все! Я ни к кому так не относился, как к Распутину. Когда я видел его, мне просто хотелось встать на колени, но так, чтобы он не заметил. Мы, собственно, так и познакомились. Я увидел Валентина Григорьевича, мне надо было к нему подойти, подарить ему книгу о Леонове, которую он просил. Он сидел там, где стулья амфитеатром поднимаются вверх. Я подошел и встал около него на колени, и это было совершенно органично – он же выше сидел. И от него сияние исходило. И было ощущение, что я перед ним стою на коленях, как перед всей русской литературой. И для театра нет более верного шага, чем выйти к зрителю с «Последним сроком». Это как последняя ответственность, последнее слово, последняя правда. И надо это делать на таком уровне самоотдачи, на таком уровне растворения во всем этом, с такой ответственностью, что я бы лично побоялся".