Маша сидела в машине на заднем сиденьи, сжавшись в комочек. Ее ненависть к отчиму достигла таких размеров, что того и гляди она стукнет его чем-нибудь тяжелым и убьет. Она просто видела, как она его бьет, все больнее и больнее, а он кричит от боли, закрывая лицо руками, защищаясь, а она с исступлением все бьет и бьет. И радуется, что ей не надо унижаться, сопротивляться, плакать. Но это только там, за пределами настоящего. А в настоящем – страх, бессилие и безысходность и стыд. Он опять поверх ее платья надел не нее чье-то рваное, большое ей платье и завязал грязный платок.
Каждые выходные он возит ее в другую область, чтобы в чужом городе она зарабатывала ему деньги. В своем он осторожничает, боится. А ей, Маше, стыдно перед людьми, а главное перед собой, что она вынуждена подчиняясь чужой воле, побираться возле церкви, протягивая сложенную лодочкой ладошку. А ведь ей через месяц исполнится 14, она станет уже взрослой и получит паспорт. Но от того, что у нее будет паспорт абсолютно ничего не изменится.
И вот они уже у церкви, а Маша вновь встала с протянутой рукой. И каждый раз ей стыдно, ведь некоторые очень внимательно ее разглядывают, видно пытаются понять, что же могло довести девочку до такой жизни. Ах, если бы они знали, то не осуждали бы и помогли. Маша для своего возраста слишком мала и худа,сказывается постоянное недоедание. Да и душевные переживания не прибавляют ей спокойствия и вес. Ведь она постоянно в нервном напряжении. Только-только она успокаивается, видя мать трезвой, как та снова напивается и отчим бьет ее смертным боем. Но бросать ее пока не собирается.
– Хорошо, что ты маленькая, дольше будешь меня содержать, – цинично говорил он, а потом добавлял, – да и потом на тебе я буду проценты иметь, когда сдам с рук на руки сутенерам. А может быть и не получится, уж больно ты худосочная. Но все равно в первый раз я с тебя хорошо поимею.
Маша не понимала о чем он говорит, но то, что он уже готовит для нее новую рабскую жизнь, у нее сомнений не вызывало и она уже думала, как бы уйти из дома. Но так ничего и не придумала.
Девочка никогда не поднимала глаз на людей, подающих ей милостыню. Вот и сегодня, кроме мальчика лет 5-6, который смотрел снизу вверх, она ни с кем глазами не встретилась. Она стояла с протянутой рукой, зная, что противный отчим следит за каждым ее движением. Ей так стало жалко себя, что слезы, не считаясь с тем, что она всеми силами всегда сдерживала их, сейчас катились по ее бледному лицу, придавая ему страдальческое выражение.
Служба, наконец, закончилась, из храма стали выходить и бросать мелочь в ее руку.
– Черникова, а как ты тут оказалась? Что за цирк ты здесь устроила? – Маша подняла глаза и покраснела.
Перед ней стояла ее новая классная руководительница Анна Сергеевна с пожилой женщиной, видно с матерью. С Анной Сергеевной у нее были не лучшие отношения, можно даже сказать плохие.
Окончательно их испортила ее мать, явившись недели две назад в школу в пьяном виде по вызову классной, написавшей в дневнике, что она не выполнила домашнее задание. А как бы она их делала, к бабе Зое, у которой она всегда делала домашнюю работу, в этот день была дочь с семьей, а дома почти всю неделю толкалась куча всякого пьяного сброда. Дневник всегда просматривал отчим, но в этот раз он был в отъезде, она и поперлась в школу.
– И часто ты здесь стоишь? -
– Каждые выходные.
– Давно?
– Четыре года, а может и больше, не помню.
Она собралась отчитать ее, но, услышав ее слова и посмотрев ей в глаза, она увидела там столько боли и отчаяния, что взяла ее за руку и повела в церковь. Батюшка еще не уходил. Они подошли к нему.
–Батюшка, эта девочка живет в другой области, и стоит побирается здесь годами, но ни вы, ни ваши помощники ни разу не поинтересовались у нее, как она здесь оказалась одна – одинешенька в ее-то возрасте. Ведь ваша задача думать о душах людей. Маша, подними голову. Посмотрите в ее глаза – это в таком виде человек должен стоять у Божьего храма? Глядите сколько боли у нее во взгляде. Посмотрите на нее – она боится даже слово произнести. Она запугана, уж не вами ли, дорогие бабушки, – спросила она у сердито ропщущих старух.
Маша знала, что отчим часто разговаривал с батюшкой, значит батюшка знает о ней, но она обреченно думала, что с отчимом ей не справиться.
– Извините, но я вынуждена на вас пожаловаться – строго сказала Анна Сергеевна.
– А кто вы такая, чтобы на нас жаловаться, – вскричала стоящая рядом с Машей женщина.
– Я ее классный руководитель.
– А где жы вы были все это время? – ехидно спросила женщина.
– Училась в университете, а в школе я работаю всего три недели, – она взяла Машу за руку и повела к выходу.
Анна Сергеевна подошла к машине, где уже сидела ее мама, и села за руль.
– Я Вера Николаевна, мама Анечки, а сейчас мы едем к нам домой.
Они поехали по городу. Маша вертелась, разглядывая город, ведь дальше церкви, они никогда не ездили. И вдруг она увидела, что за ними едет отчим.
– Анна Сергеевна, он едет за ними.
– Кто?
– Отчим, который меня сюда и возит.
– Ты номер его машины знаешь?
– Номер знаю, а буквы не помню.
– Мы сейчас остановимся у магазина, пока мама сходит за покупками, я подойду к нему, а ты запомни буквы.
Остановившись у магазина она направилась к отчиму, о чем они говорили девочка не слышала, но видела, как тот развернулся и уехал. Анна Сергеевна вернулась и села за руль, следом вернулась ее мама, и они поехали дальше.
Машина остановилась возле небольшого домика. Мама зашла во двор, а потом и они с покупками. Навстречу им неслась огромная собака, Маша испугалась, но Анна Сергеевна ее успокоила:
– Сандра тебя не обидит.
Сандра, помахивая хвостом, дружелюбно на нее посмотрела, Маша присела на корточки и погладила собаку, а та, в ответ на ее ласку, ткнулась ей в плечо. Маша подняла голову, она улыбалась.
– Мы подружились, правда?
–Конечно, Машенька, собаки в людях лучше разбираются.
Они зашли в дом. Там было чисто и уютно, пахло чем-то печеным. И только сейчас Маша поняла, как обделила ее судьба родственниками. Она вспомнила свою разбитую, грязную квартиру, которую и убирать-то было противно, и у нее, в который раз за сегодня потекли слезы.
– Мам, ты здесь с Машей с обедом, а я к Дмитрию Борисовичу.
– Иди, дорогая, мы тут сами разберемся.
Та ушла, а Вера Николаевна принесла ей полотенце и, как она сказала, Анечкин халатик юношеских времен, и отправила ее в ванную. Из ванной Маша вышла как будто обновленная, смывшая всю грязь за долгие-долгие годы ненавистной жизни.
– Вера Николаевна, а можно сделать так, чтобы меня в детский дом отправили?
– А вот Анечка придет и все нам расскажет, она как раз и пошла к директору детского дома. А ты готовить умеешь?
– Нет.
– А почему не научишься у мамы?
– Она тоже не умеет, она пьет.
– Прости, девочка, тяжело, видно тебе живется. Ну давай помогай, заодно и учиться будешь.
Они приготовили обед, накрыли на стол, Маша чувствовала, что она нужна кому-то, даже для того, чтобы чистить и резать лук или тарелку вымыть. И это приносило ей радость. Анна Сергеевна вернулась с мужчиной.
– Вера Николаевна, мое почтение. Ба, да я прямо к обеду.
– Здравствуй, Димочка! Проходи к столу.
ПРОДОЛЖЕНИЕ