Этот чисто теоретический вопрос, вынесенный в заглавие, признаюсь, интересовал меня когда-то довольно давно. Сейчас же я могу точно утверждать, что такая граница существует — это Диккенс. Безусловно, его книги не чтиво, они написаны значительно качественней, но и к классикам литературы его не отнесешь: мыслям не хватает глубины, образам яркости, сюжетам проработанности. Чтобы это стало очевидно, достаточно сравнить Диккенса с любым из русских писателей классиков — его современников: с Гоголем, Тургеневым, Пушкиным, Лермонтовым. Таким образом, очевидно, что поднявшись над бульварным уровнем, Диккенс так и не перешел в разряд классиков мировой литературы. Он, подобно главному герою старой комедии «Закон есть закон», оказался запертым на этой тонкой разграничительной черте, разделяющей два мира: книги и просто бумаги.
Роман «Лавка древностей» несет на себе все черты пограничного положения Диккенса. Книга явно писалась впопыхах, что типично для коммерческих авторов. Попробуй написать настоящий роман в шестьсот страниц, когда времени тебе на это щедрый издатель дал всего год. Хотя при нынешнем положении дел в том, что называют «книжным бизнесом», и этот срок выглядит неимоверно щедрым. Благодаря этому нынешняя литературная халтура, пожалуй, халтурнее, чем когда бы то ни было. На ее фоне халтура Диккенса — высшей пробы, это халтура мастерская. Хотя бы потому, что автор, несомненно, написал бы настоящие литературные произведения, получи он на это значительно больше времени. Но, «Время — деньги, друг!», и Диккенс, не желая жертвовать бытовой устроенностью своей жизни, штамповал свои романы в жуткой спешке, кстати говоря, подобно всем прочим авторам девятнадцатого века, именуемым классиками английской литературы. И никому из них эта спешка на пользу не пошла. Пожалуй, только одному лишь Вальтеру Скотту удалось как-то справиться с сумасшедшим темпом и написать книги, за которые сейчас наверняка не стыдно его благородной тени.
Но вернемся к «Лавке древностей». Ее сюжет несет на себе следы сырости, присущей обыкновенно произведениям, сюжет которых многократно видоизменялся по ходу написания. Кстати, из-за этого с некоторыми ее героями происходят довольно забавные коллизии: один из второстепенных героев, изначально явно задумывавшийся как отрицательный, вдруг становится положительным. Не иначе как «по многочисленным просьбам читателей», что, кстати, вполне вероятно, учитывая, что роман публиковался по главам, по мере его написания, а герой этот относится к представителям как раз той прослойки английского общества, которая активно читала романы и подписывалась на литературные журналы. Кажется, Диккенс пожалел своего преданнейшего читателя и спас его от низвержения в геенну огненную. Зато некоторым другим персонажам повезло меньше: один из них, в начале книги претендовавший на роль одного из главных отрицательных героев, вскоре оказался попросту лишним, так как его место прочно занял другой, который первоначально, видимо, задумывался как эпизодический. У классиков литературы такого не бывает, так как они тщательно продумывают и неоднократно перерабатывают свои произведения. Диккенс же элегантным движением пера просто растворил этого несчастного персонажа в воздухе, и не вспоминал о нем до самой последней, прощальной главы книги, где в назидание ищущим назиданий читателям утопил его где-то на континенте и так и оставил без погребения. Фамильярная манера Диккенса обращаться со своими героями вообще впечатляет, он творит с ними что угодно: может заставить их в любой момент совершить любое совершенно бессмысленное и ничем не оправданное, абсурдное действие; может казнить их в живодерском пиратском стиле — явно на потеху публики протащив их под килем; а может по-царски наградить их, так что награда начинает выглядеть гротескно в своей величественной напыщенности. Так например, происходит с Китом, когда Диккенс решает выпустить его из тюрьмы. Читая эти строки невольно думаешь: «Вот так и надо выходить из тюрьмы!» Кит получает все и сразу: свободу Киту, почет Киту, деньги Киту, невесту Киту, хочется воскликнуть: «Коня Киту!» И точно, автор немедленно отправляет его на конюшню, где старый норовистый пони преданно дожидался своего любимца.
Впрочем, так же фамильярно Диккенс обращается и со своим читателем. Всю книгу он подтрунивает над ним, как бы подсмеиваясь, интересуясь: «Зачем вообще ты взял в руки эту книгу?» А кроме того, время от времени предлагая своему читателю вместе посмеяться над отдельными пассажами своего романа. На мой взгляд, в этом главное обаяние Диккенса. Он приходит к нам в дом не закадычным другом, но старым приятелем и предлагает позубоскалить над вещами, которые в той, или иной мере давно волновали нас. От него редко удастся услышать какое-нибудь откровение, но, в прочем, разговор будет забавным.
Легкость повествования становится еще большей благодаря тому, что «Лавка древностей» это сказка. Романом ее именуют лишь по недоразумению. Она вполне продолжает традиции сказки народной, и с уверенностью можно утверждать, является предшественницей ныне так популярного жанра «фэнтези». Профессор филологии Толкин, наверняка читал ее, и знаменитые путешествия его литературных героев, похоже, навеяны путешествиями героев Диккенса в «Лавке древностей». Не верите? Вот вам цитата: «…увидели перед собою еще более мрачные места, где не росло ни травинки, где даже весна не могла бы порадовать глаз распустившейся почкой, где зелень виднелась только на поверхности стоячих луж, пересыхающих на солнце вдоль черной дороги. Шагая все дальше и дальше по этой безрадостной равнине, они чувствовали, как ее темная тень гнетет их, тоской ложась им на душу...» Как говорится, угадайте кто это: Диккенс или Толкин? Вот только герои Толкина ходили всегда с точной целью и благополучно возвращались обратно, а герои Диккенса, ближе к народной традиции, шли куда глаза глядят, и в типичном для него шутовском стиле: шли, шли, пока не умерли.
Кстати, концовка романа достойна отдельного рассуждения. Так как представляет собой пример редкого литературного эстетства, в ней есть все и одновременно: и счастливый конец, и трагический, и нравоучительный, и юмористический. Гротеск? Опять гротеск? Видимо Диккенс не разделим с гротеском. Вспоминая концовку его романа, невольно вспоминается Папандопуло из «Свадьбы в Малиновке» с его: «Солдат, сыграй так, чтобы душа свернулась, а потом развернулась, а потом опять свернулась!» И надо признать, что Диккенс именно так и сыграл.
И все это — «Лавка древностей» Чарльза Диккенса, которая гораздо больше соответствует своему названию, чем обычно думает впервые берущий ее в руки читатель.
Книга переиздавалась и постоянно переиздается, так что разыскать ее не составляет труда:
на МайШопе: https://my-shop.ru/shop/product/3268151.html
Если в молодости писателю кажется забавным изображать из себя старичка, то в старости он окажется просто вынужденным впадать в детство.