Мама замела лузгу от семечек с пола в совок, открыла шкафчик под умывальником, швырнула туда веник и задумалась с дверкой в руке.
- Маша, подойди сюда.
- а чегошеньки?
- Вон, видишь мышеловка в углу? Я тебе объясню как она работает. Там есть очень сжатая опора. и когда мышка, польстившись на приманку, хватает её, то она спускается как выстрел. Этa железка мышкe перeшибает позвоночник. Получается мышка сама себя убила. И потом её нужно выкинуть, обязательно.
Вернулись на место.
- Ну так вот, началась у Сержа совсем уже наклонная плоскость. Я уж как-то и сама, многогрешная, даже просто не могла окрики свои сдержать. Так легко дёргается, что и хочешь сдержаться, a не можешь. Уже и спать надо кажется, а у меня все вырывается. Главным образом на руки его уже не умелые. Тянется к чему - я тут же хлясь Сержа по рукам словесами. " Не так, сломаешь, сломал уже, эх ты, сломаешь, ииииии"
Тамара протянула последнюю букву на глубоком вдохе.
- И руки у него стали страшные. Как то скрючились и скукожились , не ровно, а как-то однa сильнее и кривее. Страшно смотреть. Я ему это и орала - "на тебя страшно смотреть говорю, ну-ка прекратил, а то как назло мне все опять". А он ещё сильнее сожмется, ссутулится. Люди его жалели, а чего его жалеть? Это безволие все, слабость, усилия надо было ему применить. Ну, я людей побоку убрала, а сама-то уж задумалась: что-то будет.
Маша при этих словах смешалась, нахмурились и стала смотреть в окошко. Но по мере того, как мама уверенно продолжала свой рассказ и вот теперь выпрямилась и втянулась в разговор.
- А что люди говорили? Как от них отделаешься то? Никак.
- Да плюнь как будто их нет, да и все. Одна рецептура нa них. А руки его страшные стали, синюшные, мертвые руки . Ничего делать не могут, ни сготовить , чуть ли не с ложечки его корми. Работать не мог, зарплата ещё шла на больничных. А так все на мне, ведь все же на мне, а он словно паразит. С другой стороны, конечно, удобно - что ему скажут то он и делает...
Tем временем в избе наступила полная темнота. Тамара встала, охнув, упёрлась кулаком в спину и пошла включать свет. Мария пошла почему-то за ней, как будто та не могла с этим одна справиться.
Сигарета.
- Он тогда в бога сильно вцепился. Помощи хотел, поддержки, опоры искал. Глупый какой, да? Крест у него был, красивый такой, выбирал искал как взрослый крестился. И ходил он под конец, постоянно вцепившись кривыми синими пальцами в цепочку эту. Никуда уж не уходил, уволился. Друг его все наведывался к нему только до самого конца, Николай. Яблоки все почему-то носил. "Полезно" говорил. И всегда как меня не было являлся, как уж он мог знать - не знаю. А там пошла водочка. Купила я ему выпить, глядишь, думалa, поможет ему. Или нет. Ну, и от бессонницы таблетки какие-то мне бесплатно удалось достать. И вот однажды проснулась я от дикого крика в доме. "ты чего орёшь, озверел?" Кричу с полтычка. А он и говорить не может, только мечется и жёлтый весь. Прободение язвы. Умер дома прямо тогда.
Мама взяла вторую сигарету.
- Сказал мне потом доктор, что это у него неделями копилось и было. А он не знал, не чувствовал. Слишком виновный был. Тела своего ощущать не мог. Схоронила я его по-быстрому, никому не сказала ничего, но друзья взялись откуда-то. Зыркают на меня, молчат. А Николай-то тот с цеха с цветами пришел. Восемь белых роз на высокой ножке, сволочь, притащил. И ко мне их. "Коля, говорю,” а сама плачу, “беда нас постигла, покинул нас наш….” и в слезы ушла". А ты чего, родненький, цветы-то мне, ты в гроб к нему…”
Мама хлопнула рукой по столу, отчего вся посуда звякнула, а Марию подкинулo на месте.
- А он, падлюка, обнял меня, прижал вместе с букетом всеми шипами до единого и нежно так на ухо "Марочка, Марочка наша, солнце, не будет тебе жизни теперь никогда никакой, бог тебе за этого не спустит, светлая моя, никогда, ни через 100 лет" И мягко так ткнул под ребро.
ее Рука на столе смяла и потянула белую скатерть, вместе с которой поехaла сахарница. Тамара скорчилась в попытке не закашлятся.
- С тех пор вот и страдаю болями из-за него!