--Какой это поезд? –Зелёный.
(из разговора на перроне).
Мы с Серёгой – бригада. Он повар, а я заведующий производством. Нас всего двое, потому что кухня у нас маленькая, к тому же на колёсах. И мчится она вместе с остальным поездом куда –то в Сибирскую сторону. Кажется, в Барнаул. А, может, в Абакан. Для нас, бригады вагона –ресторана Юго –Восточного направления, это не имеет особого значения.
Для нас главное – это заработать. Мы ещё не успели отъехать далеко, стоим у какой –то маленькой станции в Татарстане, а колбасы варёной у нас уже нет. Мы её продали за десять рублей батон, как порционную подошедшим к поезду советским гражданам.
Десять рублей в советское время, это большие деньги, но за колбасой всё равно давка. Потому что московская Докторская здесь очень ценится. Кто –то кричат в толпе: «дайте мне, ради бога, батон, у меня ребёнок в больнице»! Это обычная уловка, мы на такое не ведёмся, нас этим не возьмёшь. Однажды я протянул женщине на такой крик колбасу, и меня за это стоящий впереди неё мужик ударил по руке клюкой. С тех пор, я не обращаю на такие крики внимания. Все стоят в очереди одинаково. Достанется- значит, повезло. Нет- извини, не под счастливой звездой ты родился.
Продав колбасу, мы закрываем дверь. Поезд ещё только день в пути, а мы на одной только колбасе заработали полторы сотни.
- Что, всю колбасу продали? – Слышу я сзади чей -то насмешливый женский голос. Повернувшись, я вижу бригадиршу проводников. Не говоря ни слова, я лишь киваю и отворачиваюсь. Я эту бригадиршу знаю. Мы с ней в контрах. Однажды она сдала меня милицию на станции Муром. Тоже, между прочим, за колбасу.
Тогда я вёз полукопчёную по цене три пятьдесят. Но я продал все десять килограммов проводникам на два рубля дороже. Я сделал так, потому что если рассчитать её по порциям, то примерно так бы и вышло. А продавать колбасу по той же цене, что в накладной, я не имею права. Потому что мы не магазин, а ресторан. Мы должны учитывать издержки, то есть интересы всех работающих в ресторане. А вот то, что с проводниками надо дружить, мне тогда никто не сказал. И я поплатился за это незнание. Но теперь я уже узнаю, какие проводники бывают обидчивые.
В общем, не успел я тогда продать проводникам колбасу, как в Муроме меня арестовали и ссадили с поезда. Впервые половину поездного тура, что –то около пяти дней, я провёл в одиночной камере. Я уже думал, что меня посадят надолго. Речь шла об обсчёте на двадцать рублей. В советское время этого было достаточно, чтобы посадить человека в тюрьму года на два. Но меня почему –то через некоторое время отпустили. Только много позже я узнал, что тот работник милиции, который меня арестовывал и ссаживал с поезда, был родным братом бригадирши и она с ним договорилась так меня напугать. Что сказать? Ей это удалось.
С тех пор я если что -то и продавал проводникам, то исключительно по цене накладной. Другое дело, что по такой цене у меня для проводников ничего нет. И особенно для их бригадира. Ну, нету! А это не преступление.
Конечно, когда ты молодой, ехать в поезде одно удовольствие. Даже зимой. Даже в сорокоградусные морозы, когда ладонь прилипает в тамбуре к металлическим ручкам. А уж летом – и говорить нечего. Летом, когда ты открываешь дверь в тамбуре и, закуривая, смотришь на природу, тебя охватывает тихое чувство счастья.
Сами подумайте: летят мимо на огромной скорости полустанки, дома, целые города, огромные пространства лесов, рек, озёр, холмов, впадин и возвышенностей. Это твоя родина. Бескрайняя и необжитая. Всё это, освещённое солнцем, скачет и прыгает перед глазами и ты, как единственный зритель фильма, радуешься тому, что тебе его показывают. Всё время меняются картины. Вот было поле, а теперь лес. После леса начался город, а загородом опять побежали перелески с холмами. Пасутся коровы. Вышел к переезду парень, чешет дуралей макушку под кепкой. А мы летим мимо, не останавливаясь, к точке своего назначения. Вон какие –то люди копаются у себя в огородах. Собачка пристроилась к одному и давай задом двигать. Бросишься к проёму, чтобы успеть рассмотреть. Потеха! Только и успевай бегать глазами и удивляться. Стоишь в тамбуре и качаешь головой: это же надо, какие просторы. Только чтобы в одну сторону нашу страну проехать, нужно девять дней. И обратно столько же. Чудеса. И везде живут люди. Даже вон на том косогоре пристроился маленький домик и идёт дым из трубы. У каждого из этих людей своя жизнь, своя история. И не надо никуда ходить, чтобы послушать, потому что все приходят к поездам счастья на станции и сами рассказывают их. А ты вроде верховного жреца, которому приносят их в виде приношения. Ну, как тут не наполнится за себя гордостью?
Вечером, когда ресторан закрывается, мы с Серёгой идём по вагонам, знакомиться с проводницами. Серёга парень видный. Он на кухне и за кухонного рабочего и за повара. Всё успевает! С ним идти знакомиться одна лафа.
Девушки, увидев нас двоих, сразу начинают улыбаться. Вообще –то Серёга женат. Дома у него жена армянка. Она ему изменяет. Но он пока об этом не знает. Только месяца через три, вернувшись внезапно из -за отмены рейса однажды, мы её застукаем.
Конечно, если бы Серёга знал, что женщины поступают также, как мужчины, он бы наверно задумался изменять ему жене или нет. Но поскольку он этого пока не знает, то просто думает: чего такого? Ну, пересплю я с кем –нибудь, меня же меньше от этого не станет? Не станет. Вот и ничего страшного.
Раньше, до Серёги, у меня была другая бригада – повар и кухонный рабочий. Повар Витя до вагона -ресторана работал санитаром в морге. Вы не удивляйтесь, в советское время такие шараханья из профессии в профессию были нормальным делом. Я думаю это ещё от Ленина пошло. Он учился на юриста, потом стал профессиональным революционером. Потом ссыльным. Потом из ссыльного стал вождём. Всё нормально.
А другой мой коллега, кухонный рабочий Иван, он вообще прежде работал на заводе фрезеровщиком. Но там его не очень уважали, потому что он не выполнял план. А план он не выполнял, потому что пил. Ну, а пил, потому что работа тяжёлая. Замкнутый круг. Это как бы стандартное замыкание в советское время.
Конечно, с пьяным фрезеровщиком мастер на заводе мириться не будет. Это уже наполовину чрезвычайное происшествие, когда рабочий пьяный. Он руку себе отпилит - а тебе отвечать. Проще такого уволить. А в вагоне ресторане что? В вагоне – пьяный, это даже нормально. Трясёт человека, он пьёт. Кому от этого хуже? Поезд всё равно едет. Люди всё равно питаются.
Поэтому Иван, зная это, пить начинал ещё на Московском вокзале. Выпьет, откроет дверь и стоит на пассажиров пялится, которые по перрону бегут. Вот один очкарик, толстый такой, в шляпе и плаще останавливается, смотрит растерянно в свой билет, и увидев стоящего в тамбуре Ивана интересуется:
- Товарищ, это какой поезд?
- Зелёный. –Вяло отвечает Иван. Он уже принял и ему хорошо.
- Не понял, какой? – Опять спрашивает пассажир.
- Цельнометаллический, - еле слышно говорит Ваня.
- Не услышал, товарищ, извините, - щерится пассажир, не понимая, что над ним издеваются. – Какой вы сказали поезд?
- Железный! –Рявкает Иван. И пассажир, поняв, наконец, что ничем ему тут не помогут, со всех ног бежит дальше. Иван уходит в своё купе, принимает ещё сто граммов, и потом возвращается на свой боевой пост. Минут через пять перед ним снова кто –то останавливается, на этот раз женщина.
- Товарищ, - спрашивает она. – Не подскажете, где седьмой вагон?
- Возле восьмого, - мрачно отвечает Иван. Он работает, как артист, хорошо отрепетировавший свою роль. Зрители для него это мы, стоящие в это время на кухне и делающие заготовку. После каждой его фразы мы чуть не падаем от смеха, потешаясь над этим цирком.
- А восьмой где? - Не унимается пассажирка.
- Рядом с девятым.
Так он и общается с людьми до отхода поезда. Первые часы поездки, между прочим, самые трудные для кухонного рабочего. Ему надо сделать свою заготовку - почистить картошку, лук, морковь, прокрутить мясо, затопить печь, поставить бульон. Много работы…Но когда я, приняв товар и просмотрев все накладные захожу на кухню, то вижу, что Иван, перевесившись через мясорубку спит, напившись до чёртиков.
- Умаялся уже, - смеётся Витя, которому после морга всё кажется смешным.
Короче, с нашим Иваном каши не сваришь. Витя вроде ничего парень. Если бы не его дурацкая манера смеяться над покойниками, от женщин бы у него отбоя не было. А так он сядет с дамами и давай им рассказывать, как они в морге трупы с приятелем резали. Ну, что это? Какая выдержит, например, такой рассказ: «берём мы, значит, с Борей мёртво-рождённого ребёночка и зашиваем его какой –то старой бабке в живот. А -ха-ха!». На любителя юмор, честно говоря.
И этот Витя, он что придумал? Поскольку него с девушками ничего не получалось, а у меня постоянно, то он мне говорит: почему у тебя всё время есть секс, а у нас с Иваном нет? Мы тоже люди. Давай ты в следующий раз, когда с кем –нибудь познакомишься, ты девушку говоришь, чтобы она и с нами легла. Я ему говорю: Вить, как ты себе это представляешь? Он мне: ну, ты же всякие приёмчики знаешь. Шутишь хорошо. Язык у тебя подвешен. Уговори, чего тебе стоит? Тебе ведь нетрудно. А я почему –то как представил девушку, которая оказалась в такой ситуации, так мне прямо не по себе стало. Это ж, думаю, какое –то злодейство получается. Сидит человек, уже расслабленный в окно смотрит, наслаждается видами, ни о чём таком не думает. Вдруг открывается дверь и заходят эти двое, одного только что с мясорубки сняли, а другой ещё недавно труп резал –здрасьте! Изнасилованием попахивает. Нет, говорю, ребята, извините, что хотите про меня думайте, но я не могу.
Так мы расстались. А потом в Москве уже на станции Николаевка, я познакомился с Серёгой, и мы почти сразу стали приятелями.
2.
Вагон –ресторан с умом люди делали. На крохотном пространстве здесь чего –то только нет: и плита, и полки, и антресоли, и этажерки, и раздача, и две рабочих поверхности, и ещё два очень вместительных холодильника. Открываешь холодильник, а оттуда на тебя смотрят уложенные аккуратными рядами готовые вторые блюда в фольге. Это слева. А справа всякие сыры и копчёности. А по середине колбаса. И ещё одно отделение для копчёной рыбы и икры. Всё здесь умещается и одно другому не мешает. Во втором холодильнике сырые полуфабрикаты из говядины, свинины и курицы. Всякие фарши, Готовь -не хочу! На верхних полках целый склад всяких круп, сухих компотов, киселей, муки, сахара и всего остального. Всё это для того, чтобы кормить людей в поезде.
Товар стоит денег, причём немалых, поэтому в каждом вагоне- ресторане обязательно есть сторож, который следит за тем, чтобы ночью воры ничего из вагона не украли.
Обычно за один далёкий рейс из Москвы в Сибирь, всё это добро люди съедают, и к Москве вагон подъезжает пустым. Зато денег…Когда считают деньги за проданный товар, окна вагона занавешиваются, двери закрываются на замки и у дверей встают работники вагон –ресторана, чтобы ни один случайный пассажир в этот момент не зашёл. Директор ресторана считает деньги отдельно, у него весь буфет, включая алкоголь, шоколад, конфеты и так далее, а кухня отдельно.
Мы садимся с Серёгой за стол и вываливаем целый ворох купюр. Это такая приличная горка, что официанты аж крякают от удовольствия, увидев её. Но им отсюда почти ничего не достанется.
Большая часть денег уйдёт на то, чтобы расплатиться с базой за товар. Оставшиеся деньги делятся так: какую-то часть получает директор, он поделится с официантами, если захочет. Остальное шеф повар делит между собой, поваром, кухонным рабочим, если он есть в бригаде, официантами и сторожем, чтобы тот лучше сторожил.
Никто с шеф –поваром поэтому не ссорится, он неприкосновенная личность. Однажды я играл с официантами в преферанс и проиграл приличную сумму. Всю зарплату, если быть точным. Это было в начале рейса, поэтому денег у меня при себе столько не было. Так никто даже не заикнулся до конца тура, а это без малого десять дней, чтобы я их вернул. Только когда я, вспомнив про долг, подошёл к официанту и отдал ему деньги, он, вздохнув с облегчением: сказал с улыбкой: «фу! Думал не отдашь». Вот и всё, что он мог себе позволить.
В этот раз директором с нами ехал Толя Мансуров. Он наш старый знакомый. Однажды, когда посчитав деньги, мы отдали ему его долю, весьма, кстати, приличную сумму, Толя на радостях пригласил нас к себе домой.
Раньше мы у Толи в гостях не были и удивились, узнав, где он живёт. А жил Толя в шикарном доме недалеко от Кремля, рядом с гостиницей «Националь». Потолки в его доме высокие, жильё просторное. Выяснилось, что отец Толи был важным чиновником. Но он давно умер. И мама тоже. А квартира досталась Толе. Толя тоже мог стать чиновником, он закончил Экономический факультет МГУ. Но он зачем то пошёл работать в вагон –ресторан и это ему нравится.
Возле «Националя» в советское время всегда крутились девушки лёгкого поведения, и нам даже искать никого было не нужно. Только вышли мы из Толиного подъезда - сразу вот они, родимые, ходят, ищут клиентов.
Девушки в центре Москвы работают только высший сорт. Но это всё равно русские девушки и без сюрпризов не обходится. Всё идёт своим чередом, как вдруг одна из девиц, на вид прямо Клаудиа Шифер, заявляет, что не хочет с нами продолжать, потому что её кредо это иностранцы, а мы для неё какие –то не такие. Дальше она собирается и уходит. Не понятно, зачем до этого соглашалась.
Тут вдруг вторая, на неё что -ли глядя, пощёлкав по моему инструменту пальцем, будто он не мужское достоинство, а какой -нибудь микрофон из школьного ансамбля, говорит: да, что -то здесь не так! А потом говорит: нет, я с тобой не буду, а буду с ним. И показывает на Серёгу. Что делать? Я походил один, выпил. Ещё походил, ещё выпил. И от нечего делать заглянул в спальню к Мансурову. А он там лежит с девушкой, причём симпатичной. Я спрашиваю: можно? Толик радостно говорит: заходи. Он думал, я, может, спросить у него чего хочу или сигарету стрельнуть или поделиться впечатлениями. А я –прыг сразу на девицу и погнал, пока он не разобрался в чём дело. Видели бы вы глаза Толика! А глаза девицы! Потом я их поблагодарил и ушёл. А они так и остались лежать там, с раскрытыми от удивления ртами. Но такая уж у нас профессия - не зевай!
В общем, после этого у нас с Толиком натянутые отношения. Но мы же в поезде ездим, чтобы деньги зарабатывать, а не отношения выстраивать. Из -за этого случая мы теперь с Толиком мало общаемся и в гости к нему не ездим, но деньги он исправно берёт.
Оно, может, и к лучшему. Такие, как Мансуров мне нравятся. Есть в них что -то от искусственно созданного гибрида, получаемого при скрещивании женщины с обкомовским распределителем. И пока все остальные еле-еле сводили концы с концами, Толик, образно говоря, сидел на коленях упитанной кормилицы, присосавшись к её жирной молочной груди. Не знаю, как Толик попал работать в поезд, но когда я думаю об этом, мне представляется пылесос, который убирая его квартиру, высосал Толика из щели дубового паркета, где он прятался от жизни и, откуда попал в грязный мешок под названием Николаевка, из которого можно выбраться, лишь переосмыслив прошлое и научившись жить заново.
3. Девушки из бригады проводников цену себе знают. Их с наскока не возьмёшь. Рядом с вагоном-рестораном едет с пышными формами проводница Тоня. Лицо у неё холёное. Волосы у неё чёрные курчавые и пышные. Зад выпирает, как откидное кресло в кинотеатре. На Тонину грудь, как на пюпитр можно положить Третью Симфонию Рахманинова, она и не заметит.
Тоню работать проводницей заставила жизнь. Она "не такая". Это написано у неё на лице. Когда я прохожу мимо и улыбаюсь ей, Тоня меряет меня высокомерным взглядом.
Тонин взгляд говорит: «успокойся, дружок, подотри слюни, я и не таких обламывала».
Если честно, Тоня в моём вкусе, и мне обидно. К тому же, тут ещё примешивается чисто спортивный интерес. Тоня бросила мне вызов и я обязан его принять. Что главное с такими, как Тоня? Главное не торопиться и делать вид, что никаких дурных намерений у тебя в её адрес нет. А дальше, глядишь, и всё само собой сложится.
Ухаживать за девушками мы с Серёгой можем только вечером. В шесть утра все уже на кухне работа кипит. Котлы надо поставить, супы заварить, вторые блюда приготовить, салат нарезать, разносчика снарядить.
Разносчик такой официант, который ходит по вагонам и продает еду пассажирам. В обед он ходит с судками, где у него первые блюда и вторые. Обед стоит недорого и продать их нужно много, чтобы заработать. Утром и вечером разносчик летит по составу с бутербродами. Короче, разносчика кормят ноги.
Я знал разносчиков, которые за тур поездки зарабатывали примерно, как министры. Но были и нерадивые, которые только пили в дороге и ничего не делали. Про них рассказывали анекдоты. Один, например, взяв дорогие бутерброды с красной икрой и рыбой, уронил их вместе с подносом в ближайшем тамбуре возле туалета, настолько был пьян. И что, как вы думаете, он сделал? Подобрав с пола рыбу и хлеб, он сложил из этого бутерброды и спокойно пошёл продавать. А куда деваться? Товар же дорогой, как его выбросишь? Мораль: не покупайте ничего у пьяного разносчика.
В этот раз, кажется, разносчик нам попался не плохой. Бегает, как литерный. Мы его прозвали маньяк. Не успеешь отдать, он уже снова здесь и стоит, как с ножом у горла: дайте ещё. Потом оказалось, он на кооператив собирает.
Темп работы на кухне бешеный. Только успевай готовить. А ещё надо соблюдать политес. Вот представьте запарка, тут кипит, там шкварчит, здесь жарится, пот льёт с лица, вытереться некогда и вдруг заходит на кухню мамочка в сопровождении директора и говорит: «мне нужно приготовить ребёнку кашу. Я буду это делать сама. Вам я не доверяю». Это значит, надо всё отодвинуть с плиты, прекратить готовить и полчаса ждать, чтобы эта дамочка состряпала жиденькую кашу для одного единственного своего ребёнка. А все клиенты вагона-ресторана, как и все, кто едет в поезде, подождут. Но дети в советское время – святое и никто ничего не может ей возразить.
Пока дамочка готовит, мы с Серёгой стоим и ждём. Ждут и официанты перед раздачей. Ждут заказавшие еду пассажиры в зале ресторана. Наконец, дамочка заканчивает и уходит.
- Убил бы! – Говорит Серёга, когда за ней закрывается дверь. Как ни странно, я с ним согласен. Мы же могли ей приготовить сами. "Я вам не доверяю" - это для повара хуже пощёчины. Но ничего не поделаешь.
Мы опять начинаем в бешеном темпе работать, чтобы нагнать упущенную выгоду. Только вроде бы всё встало на свои места, на какой –то станции к нам заходит санитарный врач. У него в руке пробирки, мензурки и ватные палочки. Это значит, он будет брать мазок с разделочных досок и рабочих поверхностей на наличие всяких вредоносных бактерий.
Всего один плохой анализ может испортить тебе карьеру на всю жизнь. С врачами шутки плохи. Я знал одного шефа, который принципиально не хотел платить мзду врачам. И что же? Однажды на Николаевку пришёл отчёт, где было написано, что у него на кухне была найдена кишечная палочка. Это я хочу сказать, вряд ли, потому что все поверхности и доски трижды в день протираются поварами раствором лимонной кислоты или уксуса. Скорее всего медик мазнул где –нибудь своей палочкой в туалете и так отомстил за плохое к себе отношение. Того шефа после этого случая понизили, а потом и совсем уволили. Я его потом однажды видел на вокзале -пьяного. По его виду было ясно, что работы у него нет.
Поэтому я, не желая ссориться, сразу начинаю показывать медику, что у нас есть. Он же не просто так пришёл, ему что –то надо. Через пару минут, доктор, прихватив коляску колбасы, упаковку фарша и четыре порции гречки с котлетами в фольге, уходит.
- Убил бы! -Говорит Серёга, когда за медиком наконец, закрывается дверь. Я отрицательно качаю головой. Как ни странно, тут я с ним не согласен. Всем нужно жить.
Вечером ко мне в купе заглядывает Серёга и говорит: нашёл! Девочки – пальчики оближешь! Студентки. Через три вагона. Обе учатся на дневном. Чего лежишь? Вставай, пошли.
Хотя я уже принял душ (в вагоне такое возможно, если иметь специальную насадку на кран в туалете), я одеваюсь и мы идём. Девочки, правда, класс. Одну зовут Оля, другую Лена. Оля высокая стройная брюнетка. Я и рта раскрыть не успел, как Серёга взял её под руку. Мне не остаётся ничего другого, как приударить за Леной, симпатичной фигуристой блондинкой небольшого роста с манерой делать замечания по любому поводу.
- Чего вы здесь стоите? – Говорит она, увидев нас закуривающих в тамбуре. Мы переглядываемся. – Идите в восьмое купе, там никого нет. Закройтесь и ждите нас. А то мозолите тут всем глаза. Вас ещё не дай бог начальник поезда увидит и вздрючит потом нас.
Начальник поезда, армянин, по фамилии Мсрян, в самом деле известен тем, что орёт на всех без разбора. Только один раз он был тише воды и ниже травы, когда он сел играть в карты с бригадой наших официантов, которые те ещё были жулики, и они выиграли у него пять тысяч рублей – примерно полугодовую его зарплату. Впервые Мсрян всю поездку от Москвы до Абакана и обратно, а это десять примерно дней, ни на кого ни разу не крикнул. Проводники потом приходили к официантам в ресторан и говорили: «чего сегодня весь день Мсрян орёт, сходили бы, успокоили человека, в картишки с ним перекинулись".
Официанты ржут и качают головой. После того проигрыша Мсрян в карты не с кем играть не садится. Больше того, если ему говорят, что где -то в поезде работают кидалы, карточные шулеры, он передаёт по рации на ближайшую станцию, чтобы на перрон прислали наряд милиции.
Пока девушки обносят пассажиров чаем и подкидывают уголь в и так полыхающий бойлер, мы стоим с Серёгой в тамбуре, докуриваем и делаем вид, что любуемся природой.
Потом девушки уже вдвоём приглашают нас «пообщаться». Но это только так говорится. На самом деле мы молча проходим в купе и, чуть посидев, начинаем раздеваться. Девушки опытные. Они уже на четвёртом курсе, а значит за плечами у них, не один тур поездок в качестве проводниц.
Серёга располагается с Олей на нижней полке, а мы с Леной лезем на верхнюю.
Когда всё кончается, мы идём обратно.
- Неинтересно, - говорит Серёга.
Я молча киваю, потому что как ни странно, я с ним согласен. такое впечатление, что не мы уговорили девушек, а они нас использовали.
Дня три мы никуда не ходим. Но молодость берёт верх и когда дня через три, закончив работу, мы приходим в купе, Серёга собирается и уходит к Оле. А я не иду, потому что Лена мне не нравится. От нечего делать я начинаю слоняться туда –сюда по вагону. Потом решаю попить чаю на ночь и иду за кипятком к титану. Однако нашей проводницы нигде нет и я решаю зайти в соседний вагон.
Там у титана я вижу Тоню, которая стоит и разливает чай, чтобы отнести его пассажирам.
- Помочь? - Спрашиваю я её.
Она окидывает меня презрительным взглядом, будто придумывая, какую колкость мне сказать, но вместо этого вдруг произносит:
- Иди в моё купе и жди меня.
Ого! Такого приказа я не ожидал. Вообще Тоня не похожа на тех, кого я знаю. Не знаешь, что от неё ожидать. «Может ей нужно меня попросить о чём –то», думаю я, заходя к ней в купе и оглядываясь: тепло, уютно, чисто. Это хороший знак. Я сажусь и думаю. Может, она колбасы или там сосисок московских хочет купить. Или день рождения у кого -то из её родственников. А, может, она хочет целую рыбину осетра на свадьбу. Я ко всему готов. Я за годы работы шеф-поваром на поезде ко всяким просьбам привык.
Минут через десять, разнеся чай, в купе заходит Тоня. У неё крахмальная рубашка, отутюженный галстук, синяя, без единого пятнышка юбка. На ногах особые чуни из непрессованной шерсти, в которых не холодно в поезде. Пилотка приколота к волосам целым частоколом невидимок. Я смотрю на её грудь, талию, бёдра. И понимаю, что на фоне дешёвой поездной мебели, стаканов и сахара в коробке, она похожа на зашедший в крошечный, чумазый и провинциальный порт огромный тихоокеанский белый лайнер. Она явно не отсюда. Что её сюда занесло?
Я молчу, потому что то, о чём я прошу обычно девушек в поезде, мне даже заикаться неудобно. И вдруг она начинается развязывать галстук, а потом расстёгивать пуговицы рубашки. И когда я, вытаращив глаза, уже падаю на неё совершенно обнажившуюся, она шепчет мне на ухо, почти задыхаясь: «да, да, дурачок, ты же этого хотел»!
О, как же я люблю советские поезда счастья!