Цирк как вид искусства никогда не был приоритетным в моей жизни. Но один его жанр является исключением. Я имею в виду клоунаду. У нашего поколения была целая плеяда замечательных клоунов: Юрий Никулин, Михаил Румянцев (Карандаш), Олег Попов...
В 1991-м году громом среди ясного неба стало известие о том, что Олег Попов эмигрировал в Германию. Почему уехал из России Солнечный Клоун и стал ли он на немецкой земле Счастливым Гансом? Мечтал ли он когда-нибудь покинуть Родину и прижиться в благополучной Европе? Кто знает... Он уехал, и причин для этого, скорее всего, было несколько. Но одну из них автор этих строк знает доподлинно.
Начало девяностых. Время трагичных потрясений державы. Народу стало не до зрелищ, а уж тем более — балаганных. Их хватало на улицах. Сама жизнь крутила сальто и выкидывала такие антраша, что меньше всего в это время людям был нужен цирк. Однако, чем дальше от столицы, тем меньше шума, зачастую пустопорожнего. Попов стал выступать в провинциальных цирках, кочуя из одного города в другой. Прибыл знаменитый лицедей и в столицу Кубани — Краснодар.
В то же самое время в упомянутом граде я приносил сомнительную пользу отечеству, служа на фарфоро-фаянсовом заводе художником. Творческие мастерские предприятия располагались в трехэтажном здании. На первом этаже трудились скульпторы, модельщики, литейщики, разрабатывая новые формы ваз, чашек, тарелок, декоративно-прикладных сувенирных изделий. — На пыльных деревянных полках высились ручной выделки шамотные вазы, на бисквитно-матовых блюдах рельефно чернели пластилиновые русалки и амуры, на краснобоких куманцах рыжеусые казаки, размахивая вострыми сабельками, пришпоривали коней. Глиняными стаями, в дружелюбном соседстве, стояли медведи, волки, зайцы и даже рыбы. На весь это Ноев контингент свысока, как и подобает женщинам, взирали пышнотелые спортсменки и Дианы-охотницы, с одинаковой одержимостью сжимающие в своих отнюдь не девичьих дланях вёсла и луки.
На втором этаже творили изобретавшие новые рисунки художники-живописцы, как принято называть расписчиков по фарфору и фаянсу. — На белоснежных бокалах, тарелках, чашках рождалась замысловатая, словно морозный узор на оконном стекле, кобальто-пурпурная вязь керамических красок.
Живопись по фарфору отличается от живописи по холсту тем, что на китайском изобретении делается только один мазок беличьей кистью. Потом краску, для очередного мазка разведённую на стекле шпателем, нужно особенным приёмом набирать снова. Одно неточное движение — работа испорчена, и нужно начинать всё сначала.
В помещении витал неповторимый запах растворителей керамических красок — скипидара и терпентинового масла, воздуха, кстати, не ионизирующего. Но разве такая мелочь может огорчить творца? На блюдах, готовые вспорхнуть в любую секунду, сидели селеново-угольные снегири, на чашках и бокалах, сдержанно мерцая матовыми красками, распускались невиданные цветы. Но только после обжига всё это засверкает во всей своей красе.
На третьем этаже располагался музей завода, где были собраны лучшие образцы предприятия, выпущенные со дня его основания, от обыкновенной фаянсовой тарелки до шикарных интерьерных сувениров. Живописцы на заказ расписывали вазы с изображенными на них портретами деятелей науки, культуры, спорта. Затем отцы города или директор завода преподносили эти вазы упомянутым деятелям на юбилеи и за достижения в своей области.
Работа художника была кропотливой и требовала значительной усидчивости, которой, кстати, не всем хватало. Частенько, отложив кисти и шпатель, я спускался на первый этаж, где царила более раскрепощённая обстановка. Несмотря на условный, присущий художникам-скульпторам демократизм, на каждом этаже был свой бригадир. Эхо, так сказать, советского времени. Деятелями резца и циркуля «руководил» модельщик Михей, то есть именно он решал, кому и когда бежать за очередной бутылкой. Однако вусмерть ваятели не упивались, а если кто и хватал лишку, то час-другой «уставший» почивал в закутке мастерской, за мешками с гипсом.
В тот воскресный день мы с Михеем делали шабашку — закрывшись изнутри, чтобы никто не мешал творческому процессу, мы «набивали» шамотное панно для частного бассейна. Немногим позднее полудня бригадир, посмотрев на часы, сообщил, что уже можно бежать в магазин. Приказ начальника, пусть и условного — закон для подчинённого. Недолго мешкая, я отправился в путь, который был неблизким — завод располагался в промышленном районе, и винные лавки находились достаточно далеко.
Когда я вернулся, из окон первого этажа доносился фальцет Михея. Если проявить изрядную долю фантазии, то в звуках, исторгаемых модельщиком, можно было узнать битловское «Yesterday». Стучать в дверь оказалось бесполезно, а под окнами мастерской росли колючие розовые кусты. Я благоразумно дождался окончания ремейка на тему Маккартни. Однако ещё минут пять пришлось настойчиво стучаться в дверь. Когда бригадир открыл, то искренне удивился, будто мы не виделись несколько дней.
— О, Василь! — Михея слегка качнуло. — Ты чё приперся в воскресенье?
Модельщик был вызывающе пьян. Кроме бригадира в помещении находился живописец-портретист Женя Никитин, с которым, видимо, Михей и пил. Увидев бутылку водки, которую я вынул из кармана, они несказанно обрадовались.
— Ему, пожалуй, хватит, — сказал Женя, кивнув на собутыльника.
— Ты чё, Евгений? — возмутился модельщик. Но тут же, забыв обиду, ткнул ладонью в пространство мастерской. — Глянь, кого Женька изобразил.
На столе белела почти метровая фарфоровая ваза. Я подошёл ближе. На меня смотрел Олег Попов. Смотрел и улыбался. Но глаза Солнечного Клоуна были грустны. Я бережно и почтительно прикоснулся к горячей, только что вынутой из печи вазе.
— Осторожно! — крикнул Женя и, словно оправдываясь, добавил: — Почти два месяца писал. Сегодня её должны забрать.
— Молодец, маэстро! — похвалил Михей, на что было трудно возразить — Никитин слыл одним из лучших портретистов по фарфору во всей России.
Бригадир с трудом переместился к столу и открыл бутылку.
— Наливай! — Женя обрёченно махнул рукой.
Мы хлопнули по соточке. Вскоре модельщик окончательно «устал», и его пришлось переместить за мешки с гипсом.
Я переоделся для работы.
— Давай её, наверное, добьём, — сказал Евгений, кивнув на недопитую бутылку.
— Давай.
Без особого энтузиазма мы опустошили поллитровку. И сразу после этого в дверь настойчиво постучали.
— Кого это нелёгкая в выходной день принесла? — я вылез из-за стола.
— Подожди, — Женя достал из шкафчика Михея замызганную милицейскую фуражку со сломанным козырьком, неизвестно как сюда попавшую, и водрузил её мне на голову.
— Напугаешь незваных гостей, — хохотнул Евгений.
Неспешным шагом я пересёк мастерскую и, отомкнув замок, открыл дверь. На пороге, с демонстративно суровым, можно сказать свирепым лицом стоял директор завода. Чуть в стороне застыло в ожидании остальное руководство предприятия: секретарь парткома, председатель профкома и комсомольский вожак. Среди них был ещё один человек, мужчина лет пятидесяти — похоже, знатный гость, которому хотели показать экспонаты музея. А тут такая незадача — не хотят пускать!
— Ты чего вырядился как клоун? — сказал директор, кивнув на фуражку, и тут же заметно сконфузился. Вполоборота повернулся к гостю и развёл руками: художники — что с них взять? И снова мне: — Вот, заставили ждать знаменитого кло… — директор запнулся, — артиста цирка Олега Попова.
Я взглянул на гостя. Созданный телевидением образ слабо вязался с оригиналом. Это был непримечательный внешне человек, встретившись с которым на улице, никто бы не обернулся. Олег Попов сделал шаг мне навстречу и протянул руку:
— Здравствуйте, коллега.
Я сдёрнул с головы милицейский картуз и, сунув его подмышку, пожал артисту руку.
— Здравствуйте.
В дверях, словно сглаживая ситуацию, появился Женя. Директор упёр в художника строгий взгляд:
— Никитин, ваза готова?
— Готова, Алексей Дмитриевич.
— Проходите, пожалуйста, — руководитель жестом пригласил знаменитого гостя в помещение…
Олег Попов медленно шёл по мастерской, разглядывая стоящие на полках работы.
— Ваши? — клоун повернулся к нам с Женей. Мы неопределённо пожали плечами.
— Всего коллектива завода, — сказал директор.
— Несомненно, — кивнул головой артист. — Хотя равенство, будь это работа, брак или, предположим, социум — определение исключительно теоретическое.
Все промолчали… Да и что можно было возразить по этому поводу? Женя подвёл гостей к своему фарфоровому детищу.
— Боже, какая прелесть! — на лице Олега Попова сияла неподдельная радость. Заводская элита, довольная произведённым эффектом, счастливо улыбалась.
Хэппи энд? Как бы не так. — Из-за бумажных мешков нетвёрдой поступью выдвигался Михей. Совершенно не озабоченный тем, как к нему отнесутся окружающие, модельщик отряхивал с халата гипсовую пыль.
— Чё за шум, а драки нет? — бригадир длинно посмотрел на присутствующих. Определённая смелость Михея была оправдана тем, что ему прощались подобные шалости, ибо другого мастера такого уровня в городе не было.
— Наш ведущий специалист, — директор ткнул в сторону Михея рукой и, слегка повернувшись к нам, зашипел: — Уведите его немедленно!
Ха! Увести бригадира в таком состоянии? Вдвоём? Сейчас без боя его бы не смогли депортировать и полдюжины крепких мужиков. Модельщик легко высвободился из наших рук и, выйдя на авансцену, собрался говорить речь. Михей славился ещё и тем, что в любой ситуации мог организовать незапланированный поворот. Не изменил он себе и на этот раз. Как известно, риторика предполагает жестикуляцию. Бригадир прокашлялся и энергично взмахнул рукой, зацепив ею вазу. Шедевр качнулся и, отозвавшись звучным погребальным эхом, рухнул на бетонный пол… Сотни фарфоровых осколков впились в сердце, душу и мозг каждого из присутствующих.
Стало пронзительно тихо… Недаром говорят, что в водке больше разрушительной силы, чем в полном собрании сочинений В.И. Ленина. Похоже, Михей этого не знал. Или забыл. Он с трудом нагнулся и поднял два крупных осколка. Попытавшись сложить их друг с другом, он неподдельно грустно вздохнул. Потом положил осколки на пол, развёл руками и, взглянув на Олега Попова, сказал:
— Не подходят.
Щёки директора наливались яростно-алым цветом.
— Вон! — завопил руководитель.
Михей пожал плечами и походкой женщины, впервые познавшей мужчину, направился к выходу.
— Извините, пожалуйста, товарищ артист, — виновато сказал директор. Затем повернулся к Жене и рявкнул: — Никитин, сколько потребуется времени, чтобы изготовить такую же вазу? — покосившись на осколки, он сморщился словно от зубной боли.
— Месяц, не меньше, — ответил живописец.
— Две недели, — резюмировал руководитель. — И не выходить из мастерской, пока не будет готова. — В его глазах змеились оранжевые молнии. — Я ещё разберусь с вами…
— Алексей Дмитриевич, — Олег Попов тронул главу предприятия за рукав, — я прошу вас не наказывать этих людей, — великий клоун взглянул на дверь. — Он ведь не хотел.
Нас действительно почти не наказали. На Михея был уже подписан приказ об увольнении, однако в последний момент директор бумагу разорвал. Всех троих, правда, лишили премии. Но это было ерундой по сравнению с пережитыми в тот злополучный день эмоциями.
Вазу Никитин сделал за месяц. Её повезли в Москву, но в Госцирке сказали, что Олег Попов эмигрировал в Германию. Ваза до сих пор стоит в музее Краснодарского фарфоро-фаянсового завода, на большей части территории которого построили развлекательный комплекс. Но это уже совсем другая, не менее печальная история.
Об авторе
Василий Вялый, город Краснодар.
Окончил Кубанский государственный университет, факультет художественной графики. Автор романа «Смерти нет» (Чтиво, 2021) и пяти других книг. Любит искусство и женщин. Печатался в газете «Литературная Россия», альманахах «Кубань», «Родная Кубань», «Глагол Кавказа», журналах «Новая литература», «День и ночь», «Русский глобус», «Топос», журнале Московской Патриархии «Свиток» и других. С 2003 года член Союза российских писателей. Серебряный лауреат Международного литературного конкурса «Золотое перо Руси 2010».
Другая современная литература: chtivo.spb.ru