Гомункул спятил, поэтому не допускаю его к дневнику. Да его лечить надо, Прохора, не дневник. В чём заключается болезнь? Я и сам сначала не разобрал. Смотрю, утром Прохор сначала взобрался на форточку, но выходить на улицу один не решился.
Я у него спрашиваю, куда на этот раз собрался? Вижу, что не хочет говорить, опять какие-то тайны. Вернулся. Ходил, бродил, потом спрашивает: чем отличается сено от соломы?
Ох, уж эти алхимики, спросят, так спросят. Откуда мне знать, по мне так это одно и то же. Но гомункул настаивал (мне бы насторожиться, все сумасшедшие настойчивы), посмотри, да посмотри в Интернете. Посмотрели. Есть, оказывается, разница. Сено — это сухая трава, а солома — сухие стебли зерновых. Казалось бы, посмотрели и забыли.
— А нет ли у нас дома сена и соломы? — хитро так спрашивает гомункул.
Понятия не имею, вот трава моя засохшая, овёс, я не доел, похоже, это солома, а сено, вон, у хозяйки в вазе ромашки засохли, она их выкинуть забыла.
— Карандаш ведь деревянный? — спрашивает.
Мне бы заподозрить: такое количество странных вопросов, но гомункул и сам странный, тем более, жизненного опыта у него никакого, он ведь сомозародился, детства у него не было, никто его различать сено и солому не учил.
Смотрю, хлопочет у печи. Ну, думаю, наконец-то делом занялся, золото получать будет, на худой конец, серебро, да хоть что-нибудь пусть получит. Температуру выставил. Огнеупорные перчатки надел, молодец, соблюдает технику безопасности. Мы ему перчатки (вообще они больше похожи на варежки) из хозяйкиного старого рюкзака сделали, он брезентовый, всё равно в кладовке валяется, она и не заметит. Фартучек Прохору тоже брезентовый справили. На алхимика похож стал. Надел он свою алхимическую униформу, и давай хлопать дверцей печи. Когда он хлопнул дверцей в четвертый раз, я заинтересовался.
— Ты что, муфельную печь дровами топишь? — спрашиваю.
Я почти угадал. Гомункул бросал в печь по очереди сено, солому и обломки карандаша. Всё это, к его огорчению, конечно, сгорало. Потом он туда в сердцах камень кинул (дренаж из горшка с цветком, за который придется с хозяйкой объясняться).
«Выявив исходные положения нашего искусства, посмотрим теперь, на чем же они сами основаны. Так, если эти основания подобны сену, соломе или дереву, то они обязательно сгорят под действием огня. Но если мы установим, что основания эти подобны камню, а камень ни горению, ни порче не подвержен, то лишь тогда мы будем вполне свободны от каких бы то ни было опасений» — отчеканил он.
— И что? — я уже начал кое-что подозревать, поэтому осторожно спросил.
— Альберт Великий пишет, что мы можем установить, что основания наши, то есть убеждения, подобны камню. И тогда они не сгорят. А они горят, — говорит и чуть ли не рыдает.
Он даже подчеркнул эти строки в «Малом Алхимическом Своде» карандашом перед тем, как его спалить. Как я понял, гомункул нарекал сено камнем и бросал его в печь. Камень, сиречь, сено, сгорало.
— Такова сила твоего убеждения, — говорю, — слабоват ты духом.
Тут он как начал рыдать. Я уже не рад, что пошутил. Успокойся, Альберт Великий это образно сказал, метафора такая, для красоты, говорю.
— Нееет, — ревёт гомункул, — он всерьёз. Он и превращения металлов так делал.
— То есть, ты хочешь сказать, он золото так получал? — говорю.
— Дааааааааааа, — рыдает гомункул.
— А ну дай сюда траву, — говорю.
До вечера кидали в печку траву и обломки карандаша, когда сено и солома закончились, я сбегал на улицу, принёс ещё, и мы продолжили устанавливать, что основания наши подобны камню. Пришла хозяйка. Опыты пришлось временно прекратить. Что-то в этой сене-соломе есть. Тут главное, надо твердым духом быть, твердо так настаивать, что сено — это камень. И если не сгорит, тогда можно утверждать, что железо — это золото, превратится.