Звенят, звенят, звенят кандалы. И звон их режет молочный туман. Шаги поглощает сырая земля. И что-то оттягивает мой карман. Томик Гейне. Шаги мои тяжелы: ноги будто налиты свинцом, но ступаю я твёрдо на эшафот, бояться нечего; кабы был я подлецом... А я не подлец, я — освободитель. Видел бы меня отец...
Гнусавый голос монотонно зачитывает приговор:
«По указу Его Императорского величества...» Изменения неизбежны. Совсем скоро вся интеллигенция восстанет против существующего строя, против существующей внутренней политики. «...за посягательство на жизнь Священной Особы Государя Императора... подвергнуть, согласно статье... смертной казни через повешение». Наше дело будет продолжено.
Во́роны каркают в небе, кружат над нами, пять чёрных гробов стоят, сверкая боками. Блеснул золотом крест в первом луче солнца. Слышна мелкая барабанная дробь. Петля на шее. Пётр смеётся: оттолкнул крест.
Мне совсем не страшно умирать, потому что наше дело будет продолжено. Слышен крик:
— Да здравствует Народная воля!
Толчок в спину. Тело сделало круг и застыло.
***
Как мы с ним познакомились, я уж и не вспомню. Он учился, как и я, на естественном отделении. А в прошлом году он вступил в наше научно-литературное общество. От знакомых я был о нём наслышан: умный молодой человек, подающий большие надежды. На третьем курсе он защитил занимательную работу на тему зоологии беспозвоночных и после представил её на заседании Общества. Он был весьма сведущ не только в биологии, но и в химии, умел красиво и правильно говорить, легко завладевал вниманием всей аудитории. Очень скоро мы его единогласно избрали секретарём Общества.
На одной из встреч научно-литературного общества Саша высказался весьма радикально. Помню, речь шла о выборе литературы для народа. Я ещё тогда удивился его мыслям. Но не более. Ведь слова — ещё не действия.
Не единожды видел его вместе с Петром Шевырёвым и Василием Осипановым — мне б тогда уже заподозрить что-то неладное! Такая компания до добра не доведёт. А, впрочем, моё ли это дело?
Часто встречи научно-литературного общества проходили у меня дома. Мы собирались в гостиной за большим овальным столом, я обычно распоряжался насчёт чаю. Каждый готовил свой недельный доклад и новости, которыми хотел поделиться. Александр вёл летопись заседания. Я доставал книги, которые рекомендовал как литературу для бесплатных народных библиотек. Ольденбурги, Гревс, Краснов тоже делились теми книгами, которые считали необходимыми к прочтению народом. Больше всего мою идею народных библиотек поддерживали Ольденбурги и Саша Ульянов.
Месяца за два Саша вдруг отказался от должности секретаря нашего Общества. У него в конце января умер отец, я слышал об этом, но был занят своими делами — в то время исследовал разность свойств диморфных кристаллов, готовился к конференции, справлялся о необходимом для народных библиотек, — не обратил на это событие внимания. Теперь я думаю, что он, сложив полномочия секретаря, хотел нас, Общество, таким образом обезопасить от подозрений.
Последующие месяцы я его почти не видел. В университете, может быть, пару раз встречались. И, кажется, тогда он выглядел очень серьёзным, задумчивым. Но мало ли, отчего мог задуматься студент? Я и сам порой вокруг себя ничего не замечаю — настолько поглощён учёбой и наукой.
Утром второго марта я прочёл в газете на развороте: «Пятнадцать человек...» , — далее перечислялись их фамилии, — «были арестованы за посягательство на жизнь Священной Особы Государя Императора от первого марта» . Среди них был и Саша. Я не верил написанному. Но подробностей не было. Вся новость умещалась в четыре строки.
В тот же день мне позвонил Серёжа:
— Вова, приезжай ко мне немедленно.
На вопрос, что случилось, он отвечать не хотел, а лишь повторял, чтобы я поскорее к нему приехал.
— Вот, — Сергей показал мне три небольших деревянных ящика, как только я вошёл к нему. — Сашка попросил у меня оставить на время, сказал, кое-какую одежду ему мать передала. Я не смотрел, что там.
Серёжа был очень взволнован. Мы вскрыли ящики. В каждом лежали тряпки, в тряпках — бутыли. Тринитроглицерин. Серёжу, скорее всего, обыскали бы и отправили в ссылку или казнили... Я предложил аккуратно спустить ящики в Неву. Так мы и сделали ночью того дня.
Через несколько дней нас обязали закрыть Общество и по разным волнующим вопросам (хотя большей частью они были научные, а не политические) не собираться. Мне предложили подать в отставку. Докучаев за меня вступился.
***
— Преклонитесь перед этими виселицами — это современная Голгофа России! — кричал на улице бойкий молодой человек, раздающий газеты.
На развороте — новость о повешении неудавшихся цареубийц. Вместе с газетой он сунул мне в руки какую-то листовку. В ней восславлялся героизм Александра и его товарищей, участвовавших в покушении.
Через несколько дней я отправился в Шлиссельбург, чтобы навестить могилу моих знакомых.
Их похоронили в братской могиле у стен крепости.
Генералов, Андреюшкин, Осипанов, Шевырёв и... Ульянов. Фамилии, вычитанные в газете, прозвучали у меня в голове. Могилу возможно опознать только по деревянному кресту.
Не революция, а эволюция — вот, что нужно нашему государству, нашему народу. Это я понял ещё год назад, на демонстрации, посвященной двадцатипятилетию со смерти Добролюбова. Только тогда, когда большинство массы поймёт и своё положение, и свои силы, только тогда возможно более разумное ниспровержение нынешнего паразитного правительства. И его, Сашина, кровь, его смерть и смерть товарищей очередной раз доказали это. Но стоило ли губить жизни ради доказанного? Вероятно, они не могли иначе.
Так Россия потеряла ещё одного крупного учёного в зародыше, на заре своей научной работы.
Тишина. Лишь где-то в вышине громко каркают вороны.
Напишу письма Марии Александровне и Анне Ильиничне, нужно поддержать их в трудную минуту.
Об авторе
Ярославна Лозбенева, Томск – Санкт-Петербург. Окончила ТПУ. Пишет рассказы, сказки, стихи. Любит символизм и таинственность.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru