Продолжение интервью. Первая часть здесь.
— Что для тебя значит «Пепельный Свет»?
— Группа фактически, без всякого пафоса, для меня – это кусок жизни. Если, к примеру, разложить на столе как пазлы картинку – вот твоя жизнь. Это один из больших фрагментов. Если этого не будет, то все, моя жизнь будет неполной, я уверен. Если раньше я сомневался: «Ну, наверное, я позанимаюсь и перестану.» Жена тоже поначалу говорила примерно то же. Но теперь я понимаю, что нет.
Опять же в связи со сменой состава, когда у меня не было практики репетиций я чувствовал, будто что-то просело у меня внутри. Была пустота, и хотелось ее восполнить срочно. Группа для меня – это не просто состав, какое-то количество людей. Это присутствие коллективного разума, если можно так выразиться, коллективной ответственности, желания добиться общего результата. Когда все на одинаковых позициях, хотим, чтобы наша группа была такой, какой она сегодня является или какой она должна быть в будущем. То есть, чтобы каждый чувствовал себя сопричастным в равной степени к тому, что это наше общее дело. Это первое.
Второе. Для меня группа – это не только репетиции или выступления. Я не делю вещи, что я сочинил что-то и принес, а ребята взяли и сыграли. Для меня – я сочинил и принес – это так же, как они все приняли в этом участие. Неважно, что их не было рядом, когда я создавал песню. Но для меня они незримо присутствовали во время сочинения.
Повторюсь: это кусок жизни, без которого жизнь будет неполной. Меня часто спрашивают: сколько ты профессионально или непрофессионально этим будешь заниматься, когда ты бросишь свою работу? Я, вот честно, не могу ответить ни на один из этих вопросов, я не знаю. Для меня, как есть сегодня, это пока оптимальный баланс. Группа — это элемент, который мне доставляет огромное удовольствие. Может быть, он бы мог доставлять еще большее удовольствие или наоборот, если бы я занимался только музыкой – я не знаю. Поэтому пока, как есть сегодня, меня вполне устраивает. Наверное, с какой-то стороны выступление в группе может казаться самодеятельностью. Ну и пусть так и кажется, я не спорю с этим. Мне так нравится. Поэтому для меня, если говорить, что в сутках 24 часа, то несколько часов – это группа.
— Немного личный вопрос: как переживал распад первого состава группы?
— Скажем так: тяжело, естественно. Я не знаю людей, которые легко переживают какие-либо распады. Это может быть, что угодно. Для меня это непростой процесс, нелегкий.
— Руки не опускались? Не было мысли: что раз не получилось с первым составом, так может закончить?
— Я не тот человек, у которого руки опускаются в принципе. Я не думал так. Считал, что это лишний шанс проверить мое большое желание: хочу я этого действительно или нет? Если я не хочу, то можно закрыть все и больше не париться. Но если хочу, то нужно шевелиться, смотреть, подбирать, искать состав – что я, собственно, и сделал. И даже когда у нас не получилось с репетиционной точкой, где мы временно занимались, можно было сказать: вот тебе второй сигнал – закрывай нафиг. Нет, я предпринял много попыток для того, чтобы создать свое собственное место, привезти оборудование, чтобы мы могли репетировать и т.д. Поэтому, возвращаясь к тому распаду, это был необходимый элемент для меня, чтобы убедиться, что я серьезно настроен на этот творческий путь. Как он будет идти: параллельно или еще как-то – другой вопрос. Но именно на это я настроен.
— Как бы ты сейчас описал стиль группы «Пепельный Свет»?
— Стиль – это тоже некая вещь, которая тебя с чем-то уравнивает, чему-то приравнивает. Я совершенно спокойно отношусь, когда говорят: русский рок или не русский рок, это или то, или даже попса – да как угодно. Мне кажется, наш стиль – это честные песни, идущие от нас, от меня лично. Я хочу написать об этом – я об этом пишу. Вот это мой стиль. Как его назвать? Авторская песня – может быть. Облегченный вариант русского рока – может быть. У меня, когда просят описать свой стиль, то даже нет желания его описывать. Вот послушайте и сами скажите – какой? Я не знаю, честно говоря. Мне кажется, смешение какое-то присутствует, особенно в наших аранжировках. Но, наверное, это ближе к русскому року.
Интересно было услышать мнение моих иностранных коллег по основной работе. Они сказали мне, что наш жанр похож на indie-rock. Одна или две песни могут быть где-то приближенными. Та же «Спящая красавица» или «Взлетная полоса» — может послышаться что-то такое. Есть группы, которые пишут: «без стиля». Может это и о нас стоит написать?
— Ты хотел назвать свою группу именно по-русски?
— Я никогда не понимал и, наверное, не пойму… Может быть, это моя консервативная позиция. Есть Россия, есть русский язык: он богат, могуч и все остальное. Сегодня посмотрел в очередной раз объявление про какой-то музыкальный фестиваль: идет 2 или 3 дня, порядка 30 групп-участников. Из них 20-25 коллективов называются на английском.
Меня это уже не бесит, т.к. я устал от этого. Что меня иногда поражает – спрашиваешь у некоторых, которые называются по-английски: «А вы вообще, что: по-английски поете?» Отвечают: «Нет». Да, это прикольно: «Будем называться по-английски, а петь по-русски». Ладно, ради бога. Но, может, хотя бы английский язык знаете тогда? Тоже смешно. В лучшем случае его знает «половина ударника». И то, в основном, это какие-то термины, имеющие отношение к барабанной установке.
Для меня это непонятно. Возможно, у нас уже настолько истощились запасы, либо названия групп все заняты. Я не знаю просто. Но мне кажется, что это как-то неестественно.
— Чем группа отличается от таких же групп?
— От чего я всегда старался уйти и не приходить к этому… Мне говорят: «Ты знаешь, что такое рок? Это протест!» Это мое первое «нет» всему этому. Рок у нас или не рок… Отнесут не к року, ну и пусть: зато успокоятся. Я хочу сочинять и исполнять музыку – ту, которая просится у меня сейчас. Вот просится в данный момент написать песню про Тулу – я буду сочинять. Мне будут говорить: «Ты пишешь какую-то фигню!» — ну и ладно. Это то, что мне сейчас хочется.
Мне кажется, что рок-музыка – это в первую очередь свобода. Как говорят: свобода вероисповедания. Так и свобода «музыкоисповедания», когда ты можешь сказать: «Я хочу писать про город-герой. Хочу и все.» Не потому, что кому-то это надо или кто-то сказал, что рок – это протест. А я хочу сейчас написать песню про город Е., потому что я взошел на берег Красивой мечи и захотелось сказать: «Ты растопи мою печаль, река Красивая меча». Да, может быть ее не поймет никто, кроме ефремовцев. И мне многие говорят: «Ты пишешь такие песни… Ты в Москве их поставишь, никто даже не послушает». Ну и ладно!
Мне неприятно, когда встречаю подобное описание каких-то групп: «Это смесь безудержного драйва, они взорвут ваш мозг и перевернут ваше сознание.» Это все – лабудища. Откровенно говоря, я не понимаю: почему надо стремиться взрывать кому-то мозг? Вот честно! Я пытаюсь сделать песню, которая не мозг взрывает. А которая в первую очередь меня трогает и могла бы тронуть кого-то другого. То есть это некое касание — не физическое, а касание душ. Чтобы человек услышал и сказал – мое. Пусть этих людей будет всего десять на миллион, но они скажут: вот это точно мое, я это слышу и хочу эту песню слушать, петь и т.д. Песни должны трогать. Мне не важно, какие это песни: веселые (у меня их немного) или грустные, но это песни о чем-то, что меня трогает и что может трогать других.
Например, песня «Птицы. Прерванный полет». На тот момент, когда самолет разбился (речь идет о катастрофе на борту лайнера А321, летевшего из Шарм-эль-Шейха в Санкт-Петербург – прим.ред.), многие писали всякие вещи в соц.сетях. Но мне в память о погибших людях захотелось написать вот так. Это то, что трогает меня. Если бы, не дай бог, с кем-то из моих близких что-то подобное случилось, я бы сел и пел эту песню.
Это, наверное, отличает творчество группы «Пепельный Свет». Наши песни – они не про что-то придумано-задуманное. Я, когда писал песню «Город-герой», у меня перед глазами была фотография моего деда, что я ему ее пою. И сейчас, когда я исполняю эту песню, я представляю, что я пою ее моему деду. Для меня это живой посыл, контакт и т.д. Связь поколений прослеживается через эту песню, она есть. Практически все мои песни – они вот такие.
Мне бы хотелось, чтобы люди слушали русскую музыку наравне с любой другой, не стесняясь, что это русская музыка. Чтобы мы, играя наши песни, чувствовали некое единение с теми, кто их слушает. Единение русских людей. Я сейчас не про национальность говорю как таковую. А про единение людей, которые живут в России, объединенные русской культурой, тех, кто ощущает себя русскими. Единение благодаря нашим песням. Мне бы хотелось, чтобы в наших песнях слушатели находили что-то свое. Как «Город Е.»: спели про маленький уголок, частичку меня, моей малой родины.
— Мне кажется, в этом присутствует какой-то посыл доброты, света. В противовес протесту, о котором мы говорили выше.
— Совершенно верно. Такой элемент, который пока, наверное, никто не понял. Песня «С тобой наедине» — она не об отношениях мужчины и женщины на самом деле. Когда я ее писал, у меня была мысль, что мы много говорим о разных вещах – бог, вера, любовь, церковь и т.д. Но мало задумываемся об этом. Я сейчас не про церковь говорю, а про веру в бога. Что это такое? А это все то, чего нам в этой жизни не хватает. Фактически остановиться и подумать: кто мы, что мы, и что мы делаем? Остановиться и подумать: кому сейчас хуже, чем мне? Чем бы я мог помочь этим людям? Или хотя бы одному. Ребенку, старику и т.д. – неважно.
И, с одной стороны, ты видишь уже много людей, которые сейчас все больше приходят помогать, быть волонтерами, что-то делать. Но на фоне того безразличия, которое есть в обществе, – это фактически капля в море. И как раз призыв – бросить вызов суете, остаться с тобой наедине – это был призыв остаться с этой добротой, этой любовью, заботой о ближнем, с этими заповедями – не убивать, не делать зла и т.д. Это был призыв, что мы должны быть друг к другу более человечными. Если кто-то нуждается в чем-то, мы не должны просто проходить мимо. Даже если видим, что человек сидит пьяным на асфальте и т.д.
Вот это участие – его фактически нет, мы все безучастны (я говорю все — т.е. большинство). Так или иначе, мы проходим мимо этих вещей, спешим куда-то, чего-то не замечаем или не хотим замечать, тратим время на что-то, а не посвящаем его тому, чтобы изменить чью-то жизнь или хотя бы один день жизни. Скорее об этом разговор. И хотелось бы заставлять своим творчеством людей не только задумываться, а сподвигать их к этим действиям. Ребят, давайте не будем говорить: «Какое г*вно, где мы живем». Давайте мы возьмем это г*вно и почистим. Давайте мы не будем говорить, что мой город – отстой. Раз ты в нем живешь – так и сделай его «не отстоем». Но, к сожалению, самый простой способ – это охаять, и этим показать, какой я небезразличный. Таким протестом.
— Где-то я слышал, что В.Цою приписывают фразу: «Когда мне хорошо, я провожу время с друзьями. Когда мне плохо, я пишу песни». Можно ли это частично отнести к тебе? Казалось бы, ты – успешно состоявшийся человек, у тебя семья, любящая жена, дети, работа, самореализация в творчестве. И вдруг: большинство песен – грустные.
— Многие говорят, что внешняя оболочка, зачастую, противовес внутреннему состоянию и наоборот. Есть такие типажи. Наверное, я такой. Когда я внешне хороший такой, позитивный – значит, внутри меня происходит что-то, что сверлит мозг, сердце и говорит мне: вот эта тема, ее нужно как-то раскрыть, надо об этом поговорить, написать, спеть и т.д.
Может быть, есть люди, которые вообще никогда ни о чем не думают, нечувствительные, либо не принимают так близко к сердцу. Но я не могу. Я увидел на улице бездомную собаку – мне уже плохо. Поэтому я бы не стал связывать мой внешний облик с этим. Типа, давай сочиняй какой-нибудь офигенный позитив, ну и хватит. Мне и жена часто говорит: «Ну что ты? Давай уже что-нибудь повеселее, чего ты опять?» (смеется – прим.ред.)
Возвращаясь к тому, о чем мы уже говорили: я пишу то, что сейчас выходит. Вряд ли я себя настрою. Вернее, так: если я себя буду закручивать и настраивать, то это будет неестественная вещь. Мне кажется, что все должно быть естественно. Если действительно внутри тебя сидит протест – не показной, не потому, что так надо, что это рок, а потому, что ты такой человек – пиши протест, ради бога. Тогда этот протест будет воспринят правильно: человек думает об этом, его это реально беспокоит. Он не садится после концерта в «Мерседес» и едет отдыхать куда-нибудь на Мальдивы, а он реально протестует, в подвале живет и т.д. Будь последовательным. А не так: давайте писать про протест, но в то же время мы хотим пить элитный коньяк и есть дорогой сыр.
Вот у меня нет протеста. Я, может быть, с чем-то не согласен, но это не настолько во мне сидит, чтобы сказать: «Напишу сейчас гимн протеста». Нет, во мне больше сопереживаний по отношению к больным, одиноким людям, старикам или детям, к каким-то проблемам, которые есть у нас в обществе и т.д.
В частности, о песне «Город-герой». Тула, как и любой другой город во время Великой Отечественной войны, отдала столько жизней, столько поломанных душ, что заслуживает иметь такую песню. Хотелось, чтобы объединение туляков было больше этой песней, а не званием «города-героя», которое мы имеем.
Грустные песни – то, что есть. Прочитанное, увиденное о ком-то или о чем-то накладывает свой отпечаток. Иногда даже прожитое мной. Бывает, что возвращается в памяти какая-то ситуация, и она дает отклик, который выражается потом в песне. Но опять: задолбаю я всех своими грустными песнями, тогда через какое-то время перестану. Что еще можно сказать? (смеется – прим.ред.)
— Какая песня из написанных тобой является самой важной для тебя на текущий момент?
— Наверное, будет не сильно ожидаемый ответ. Есть песня, которая называется «Спой мне». Я бы сказал, что она трогает меня больше всего. Может быть, она не самая любимая как она есть сегодня в плане аранжировки и всего прочего, но тот смысл, который я в нее вкладывал, сделало ее наиболее фундаментальной для меня.
Это не говорит о том, что все остальные песни – фигня на постном масле. Но я отчетливо помню тот момент, когда я сел ее писать. Будет громко сказано… Многие плюются: «Кто ты есть, чтобы такие слова говорить?» Я написал эту песню для Андрея Миронова, это посвящение. Не могу сказать, что я был какой-то фанат, нет. Просто всегда нравился этот актер и его игра.
Однажды я прочитал интервью с Ларисой Голубкиной (женой Андрея Миронова – прим.ред.) в каком-то журнале, где она рассказывала про моменты их совместной жизни. И чувства после прочтения того интервью и некоторые его фрагменты они прямо – «тынь» – включают переключатель, и я за короткий промежуток времени взял и написал песню. Да, я ее потом, естественно, корректировал и подтачивал. Но общая концепция у меня уже была. Она строится на призыве: «Спой мне, когда мне будет больно».
Он, как актер, не имел, наверное, во время рассвета своей актерской деятельности должного признания: своими коллегами по цеху, критиками и т.д. Фраза: «Я ждал лишь слова от них, а от них только дым, сигаретный дым» — это о том, что Лариса Голубкина рассказывала, что после спектаклей многие приходили к ним в гости, и максимум, на что они могли сподобиться: «Ну, Андрей: ты сегодня рассмешил!» То есть очень поверхностно. А ему, возможно, хотелось какого-то глубокого анализа и обратной связи. И эта неправильно диагностированная болезнь, которая привела к смерти после спектакля, практически на сцене, когда он пребывал в таком состоянии, не понимая, что с ним происходит, его опережали мысли или наоборот – я уже не помню, как это было.
Но суть в том, что я реально представил себе картинку, когда он в таком состоянии лежит, а жена рядом с ним, пытается ему что-то сказать или привести в чувство. Почему-то у меня это отразилось вот так. Не знаю, может быть, этого никогда не было, и я себе это придумал. Но я основывался на том, что прочитал в интервью. Это сподвигло меня к тому, что я должен написать такую песню. Я бы хотел выступить с призывом: если вдруг у кого-то сложатся отношения в таком ключе, чтобы они не бросали друг друга. Чтобы просто спеть или сказать что-то, быть до последнего момента рядом.
— Как аудитория реагирует на твое творчество? Как ты это видишь?
— Я мало чего вижу, потому что выступаю без очков (смеется – прим.ред.). Я иногда кому-то из своих знакомых посылаю новую песню и прошу написать что-то. И это похоже на то, о чем мы говорили про песню «Спой мне». Практически всегда это поверхностное понимание каких-то слов. Хотя я никогда не считал и до сих пор не считаю, что мои тексты или песни сложные. Мне кажется, что они как минимум не сложные, а в принципе доступные для понимания. Раньше (сейчас я уже перестал это делать), поначалу особенно, кому-то что-то посылаю… «О, классная песня!» — максимум, что я мог получить. Это из позитивного. Из негативного? Знакомые, как правило, аккуратные люди. Никто не писал чего-то грубого. Хотя были люди, которые отвечали: «Блин, что ты делаешь? Такие-то песни были хороши, а эта не туда, не в струю. Не убивай «Пепельный Свет»!»
Когда мы выступаем и есть живая публика – понятно, что ты видишь. Ты чувствуешь энергетику, какую-то отдачу. Я до сих пор не могу четко сформулировать, что конкретно я чувствую. Мне кажется, что на данный момент идет какое-то привыкание. Думаю, если бы мы в Туле выступали уже лет пять подряд, наверное, это было бы что-то другое.
Вспоминая предыдущие концерты в Туле, посвященные Дню города, Дню Победы и Дню России, я понимаю, что привыкание перерастает в некую симпатию. Нам начинают симпатизировать, наши песни воспринимаются как нечто знакомое, родное, близкое. Но чего бы я хотел, чтобы был отклик публики, слушателей… Я бы просто вышел, ударил один аккорд, а публика стала петь: пусть невпопад, но им хотелось бы петь эти песни. И я бы сказал: «Все, берите, забирайте, пойте сами!» Вот этого, наверное, я хотел бы достичь в итоге, чтобы народ, в хорошем смысле, воспринимал это все вот так. Это наши песни. Ребята вышли, и мы их вместе здесь поем. Чтобы это трогало настолько, что им хотелось бы эти песни петь: на площади, на набережной, где угодно. Вне зависимости – это песня про Тулу, про Ефремов или про что-то еще. Чтобы они ее слышали и говорили: «Это мое. Хочу!» Сейчас я пока этого не вижу. Естественно, это еще рано, и стадия привыкания все продолжается. Но хотелось бы этого достичь.
— Что нужно группе «Пепельный Свет» сейчас на твой взгляд?
— Нам нужно жить дальше, как бы это совсем просто не звучало. Как группе: повышать уровень каждого из участников. Когда каждый из нас, вне зависимости от того, кто он, понимает, что это его группа. Что это не столько его группа в части прав, а это его группа в части ответственности. Ответственности за то, какая она, куда она идет, что она делает. Начиная с самых мизерных вещей как опоздания на репетиции. То есть понимать, что это будущее группы, и мы должны сделать максимум для того, чтобы это будущее состоялось. Запись ли это песни, поездка на фестиваль, участие в каком-то проекте и т.д. Это ответственность перед самим собой в первую очередь как участником группы «Пепельный Свет» и перед другими участниками.
Понятно, что много групп, которые фактически – это вокалист, а все остальные, типа, «прилипли». Мне бы не хотелось, чтобы у нас было так. Да, можно оставаться лидером, писать и петь песни. Но именно ответственность за судьбу группы, за ее жизнь, прогресс, за неудачи, в том числе – она должна быть у всех одинаковой. Одинаково высокой. Вот это у нас сейчас пока не до конца присутствует. И это то, что нужно прививать, развивать и чего добиваться.
Когда придет этот момент, тогда у нас будет более слаженный, более профессиональный подход и даже выше качество исполнения. Потому что мы находимся в таком состоянии, что нам нужно еще сыграться. Это все происходит из-за того, что каждый в группе пока несколько сам по себе. В итоге на определенном этапе этого уже не должно быть. Каждый должен быть не сам по себе, а каждый должен быть — группа. Тогда это будет так: «Ребята, у нас должен быть вот такой звук. А для этого каждый из нас должен сделать то-то.» И это должно звучать из уст каждого, а не одного человека.
Ефремов, июль 2017
Интервью подготовил и провел Александр Валентьев.
