Когда детство и ранняя юность будущего короля Пруссии Фридриха II остались позади, маменька принца задумала его женить. Ну а старшую дочь, соответственно, выдать замуж. Как известно, собаки и короли родства не знают: в женихи Вильгельмине София Доротея Ганноверская наметила сына тогдашнего английского наследного принца, который по совместительству являлся королевиным братом. Юному Фрицу же прочила в жены собственную племянницу, сестру принцева сына. Ее супругу идея такого бракосочетания тоже импонировала. Фридрих Вильгельм I надеялся, как принято выражаться на туманном острове, убить двух птиц одним камнем: остепенить, наконец, вертопраха-наследника и дать отпор геополитическим противникам в лице Австрии и Испании, объединившихся в союз. Ради этого можно было задружиться даже с «томми», которых царственный пруссак, вообще-то не очень жаловал.
Однако надменные альбионцы, вроде бы, согласившиеся на предложенную комбинацию, со свадьбами почему-то тянули. И в итоге кончилось тем, что «король-солдат», выведенный из себя этой волокитой, по-солдатски же прямо объявил, что передумал и слышать об английских женихах с невестами больше не желает от слова «никогда». Грубо наорал на жену, которая никак не хотела отказаться от своих матримониальных замыслов, и принялся срывать свою досаду на детях. В семье настал полный раздрай, а параллельно и придворные разделились на две партии – проанглийскую и проавстрийскую, которые принялись усиленно плести козни и интриги друг против друга и старались склонить Фридриха Вильгельма каждая на свою сторону.
Вследствие всех этих передряг король впал в черную меланхолию, дойдя до такого состояния, что совершенно серьезно подумывал оставить к чертовой матери трон, передав бразды правления сыну, а самому вместе с женой и дочерьми удалиться в какую-нибудь глухую деревню и там заняться земледелием, добывая хлеб насущный, как положено, в поте лица своего.
«Как было бы чудесно, - размышлял Фридрих Вильгельм. – Я бы ходил за плугом в поле, Софа шуршала по дому, старшенькая ткала, словно Пенелопа, младшая возделывала сад-огород. А весь остальной мир пусть хоть огнем горит».
Прознав о королевских замыслах, обе придворные партии всполошились, на время оставили распри и объединились в попытках как-то вернуть патрону душевное равновесие и былую энергичность.
- Все те же англичане считают, что лучшее лекарство от сплина – путешествие, - додумались, наконец, проавстрийцы. – Так, пусть наш обожаемый монарх съездит проветриться куда-нибудь. Да хотя бы в Саксонию – тамошний курфюрст и по совместительству король польский Август II, говорят, еще тот затейник и весельчак, уж он сумеет организовать приятный досуг.
Августу дали знать, он охотно настрочил официальное приглашение, и в середине января 1728 года Фридрих Вильгельм отправился в гости, прихватив с собой наследника. Последнее решение, как потом выяснилось, было ошибкой.
«В Дрездене для молодого принца открылся новый мир, - пишет историк Федор Кони. - Здесь не было и следа воинской строгости, уединенной жизни, домашнего ограничения, беспрерывных занятий и раболепства, от которых пылкая душа его так страдала в Берлине. Придворная жизнь развивалась здесь перед ним каждый день новой гирляндой удовольствий и праздников; пир теснился к пиру, и самая утонченная изобретательность умела удалить от мысли все заботы и скуку однообразия. Все искусства приносили здесь обильные дани наслаждению, каждое наслаждение возвышалось до восторга».
Король-курфюрст Август сделал все для того, чтобы «несколько недель пребывания прусской фамилии в Дрездене (на заглавной иллюстрации, картина Бернардо Беллотто) показались гостям его мимолетным, очаровательным сном». Этот уже 58-летний ловелас и сибарит превратил свой двор, как свидетельствовали современники, в «султанский сераль». Выражаясь по-европейски, в элитный бордель.
Из августовых многочисленных детей Фридрих быстро свел тесную дружбу с Морицем Саксонским, а в его сестру Анну, графиню Орзельскую (Ожельскую) попросту втрескался по уши. Рослая, статная и грудастая полька была на несколько лет старше, хлестала вино и курила, как заправский мужик (кстати, обожала переодеваться в мужское платье), имела массу любовников, но юного пруссачка все это лишь еще больше распаляло. Вскоре у принца были налицо все пошлые признаки влюбленности: отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление сочинять стихи. Опытная в амурах Анна крутила очередным воздыхателем, как хотела, неизменно ограничиваясь легким петтингом в виде поцелуя «рончки» - о большем распалившийся Фриц и мечтать пока не мог.
Фридриху Вильгельму, несмотря на его консервативно-патриархальную натуру, в Дрездене тоже нравилось. Особенно лившееся рекой выдержанное токайское. Когда счет выпитого пошел на третью бочку, хандра улетучилась совершенно. Однако даже в жабью сиську пьяного гостя развратный хозяин, как не старался, не мог подбить еще и на сексуальные утехи – король был «непокобелимо» верен своей королеве. В конце концов, во что бы то ни стало решивший добиться своего Август решился на хитрый кундштюк.
После очередной обильной трапезы с еще более обильными возлияниями оба монарха отправились на маскарад. Там Август, непрерывно работая своим хорошо подвешенным языком, сначала долго водил Фридриха Вильгельма со свитой по анфиладе комнат, пока все не оказались в роскошно убранном помещении, одна из стен которого была занавешена. Вдруг занавес раздвинулся, и экскурсанты увидели возлежавшую в самой соблазнительной позе на атласной кушетке облаченную в прозрачный пеньюар дамочку, лицо которой скрывала маска. Август произнес что-то вроде «Открой личико, Гюльчетай», и королевский приказ был, конечно же, немедленно выполнен. Физиономия кокетки (или кокотки – что в данном случае одно и то же) оказалась не менее привлекательна, чем ее тело.
Пока галантный хозяин рассыпался в комплиментах, искоса поглядывая на гостей, Фридрих Вильгельм заметил, что рядом стоит его сын и жадно взирает на пышные формы полуголой чаровницы. Король немедленно закрыл лицо принцу своей шляпой и вместе с ним поспешно направился к выходу, холодно бросив на прощание:
- Да, она и впрямь недурна.
Эта выходка царственного собрата несказанно возмутила Фридриха Вильгельма, но скандал, пусть и не без усилий, удалось замять. Между тем, хитрюга Август своего таки добился, пусть не с отцом, так с сыном: Формера (так звали квалифицированную эскортницу) потом несколько раз давала прусскому принцу приватные аудиенции и даже на время затмила в его глазах графиню Орзельскую. Тем горше оказалось возвращение в Берлин с его вахт-парадами, солдатской муштрой и размеренно-скучной повседневной жизнью. Вспоминая недавние развлечения, Фридрих жестоко грустил, не по дням, а по часам хирел, худел и в итоге едва не достукался до чахотки.
- Женить бы юношу надо, - осторожно советовали доктора монаршему отцу. – Вон уж и лицом принц нехорош стал…
- Ich lasse nicht zu, dass juckende Pickel zwischen uns stehen! – безапелляционно заявил в ответ Фридрих Вильгельм. – Знаю, где тут der Hund порылась, и эту «дрезденскую болезнь» мигом излечу!
В общем, неизвестно, чем бы дело кончилось, кабы в мае Август II не прибыл в Берлин с ответным визитом. Стоило Фридриху заметить среди свиты Анну Орзельскую, недомогание его прошло вмиг, щеки зарумянились, силы удесятерились.
Помогло еще и то, что отец-король, желая не ударить лицом в грязь, на время отбросил свою всегдашнюю скупость и закатил такое алаверды, что изумлял даже самых близких своих приверженцев.
- Пусть Август знает, что и мы тут не ботфортом Kohlsuppe хлебаем! – отмахивался Фридрих Вильгельм от встревоженных казначеев. – На завтра назначаю еще один праздник. Я буду кутить – весело, добродушно, со всякими безобидными выходками. Приготовьте большой сервиз мейссенского фарфора – я буду все это бить. Уберите хлеб из овина – я подожгу овин.
Несколько недель пролетели, как один день. Все (если не считать пресловутых финансистов) были вполне довольны, даже по жизни пресыщенный подобными развлечениями Август. Не говоря уже о принце Фридрихе, пропадавшем на любовных свиданиях со своей ненаглядной Ännchen.