Режиссер Константин Богомолов не признается, что в этой колонке продолжает разговор, начатый в его собственном манифесте. А на самом деле продолжает — разговором про норму, а главное, про то, что является отклонением от нее. Что лежит в основе современного искусства: безумие или банальный здравый смысл? Легко ли безумие сделать подделкой? И является ли это нормой?
Но кто же будет с темой «Норма» писать о нормальном.
Ну только очень нормальный, нормальный до ненормальности человек станет посвящать священные минуты творчества и драгоценные миллилитры типографской краски нормальности.
Надо быть Пушкиным, чтобы писать о нормальном.
Моцартом безыскусности. Гением простоты.
Феноменальным примером упоения нормальностью.
Семья. Верность. Любовь. Дети. Работа. Дом. Еда. Вино. Природа.
«Не дай мне бог сойти с ума» — строки уникальные для мирового художественного процесса.
Гарантированно остаться в веках можно лишь безумием.
Конечно, если обладаешь оным.
Но даже если нет — не беда.
Имитация безумия вещь несложная.
Современное искусство на том стоит и стоять будет.
Спрос на безумие хороший, сойдет и подделка.
Берем учебник по психиатрии и тщательно воспроизводим симптомы.
Пригодится и для откоса от армии, и от тюрьмы, и для запудривания мозга олигарху с последующим отъемом у него денег, и для хорошей аукционной цены, и для фестивального успеха.
Писать о норме?
Нет, в эту ловушку, расставленную редактором, мы не попадемся.
Пусть дурак пишет о нормальном.
Умница пишет о ненормальном.
Ибо пишем-то для вечности.
Ну если в «Пионер».
Потому что ежели речь об официальном каком выступлении — тогда мы, конечно, напишем об importance of being normal.
А в «Пионер» — нет.
«Пионер» — это письмо туда.
Это записка в бутылке, брошенной в море.
А там писать о том, что у меня, например, все хорошо, — зачем?
Там пишут о том, что все хреново. SOS.
Ибо в вечности нормальное не остается.
Эка невидаль. Нормальный человек. Нормальная работа. Нормальные чувства. Этим славы не поимеешь. И не предмет это рефлексии. Нормальные чувства чувствуют.
Нормальные жизни живут.
Работают нормальные работы.
И после смерти все это ухается в братскую могилу нормальностей.
Ибо нормальное безлично.
Оно ж нормальное. Значит, общее. Значит, ничье.
Быть «одним из» в толпе живых — сомнительное счастье. А уж в толпе мертвецов затеряться — совсем печальная участь.
В светском мире после смерти живут не души, а амбиции. Может, души тоже, но об их сохранности мы не сильно печемся, а вот амбиции холим и лелеем, думая об их посмертном пропитании больше, чем о наследниках.
Хором мы поем при жизни. От страха. От приспособленчества. От лени.
В вечности должен звучать не хор, а наш звонкий голосок.
А посему, коли выпадает возможность побыть писателем, долой нормальность. Пишем о ненормальном.
А что писать, когда не о чем писать.
Не потому что не о чем. А потому что писать о норме — писать о пустоте.
Нет нормы. Норм. Нет ничего нормального.
Ненормально всё.
И все.
Ты, я, он, она.
Все и всё.
Нормальность ведь рождается из повторения.
Из умножения одинакового.
Умноженное, достигая критического доминирования, становится нормой.
Но ведь все же нет ничего одинакового. Если честно.
Похожесть — это мимикрия.
Мы мимикрируем друг под друга и под среду, чтобы не быть одинокими.
Нам страшно.
Отсюда стремление найти одинаковость — стремление к неодиночеству.
И придумываемые нормы — это не условие сосуществования или выживания.
Это условие неодиночества. Недостаточное, но необходимое.
Мы боимся его. Одиночества.
Одиночество не ведет к смерти.
Одиночество ведет к себе. А это самое трудное.
Мы боимся встречи с собой.
Ребенок рассуждал: «У стула четыре ножки и сиденье со спинкой. И так у всех стульев. Но, может, важнее, что стул деревянный. Или железный. И тогда одни стулья станут ближе к деревьям. Другие к рельсам».
Если так обо всем, то мир и смыслы начнут разъезжаться. Как лапы щенка.
Есть мгновение, когда человек начинает только сходить с ума.
Когда он сам понимает, что сходит с ума.
И пугается. И ничего не может сделать.
Мозг отказывается подчиняться — слышатся голоса, — и мозг еще дает понять, что голоса лишь слышатся. Но уже не позволяет справиться с этими голосами.
Вы видели глаза такого человека?
Я видел.
Испуганные, растерянные глаза.
Спрашивающие: я ненормален?
Растерянность щенка, у которого разъезжаются лапы.
Что со мной?
Я ненормален?
Не дай мне бог.
Эту ненормальность не продашь.
И в вечности она не будет звучать одиноко и звонко.
С ней только сгнить.
Оттого и пишешь: не дай мне бог.
Не Пушкин. А пишешь. И тихо молишь.
Не о вечности.
Не дай мне бог сойти с ума.
И имитируешь безумие.
Для вечности сгодится.
Там врач-психиатр тебя не осмотрит, не побеседует.
А патологоанатом установит только болезни органов, но не души.
Отправим в вечность подделку безумия.
А здесь будем твердо стоять на четырех неразъезжающихся лапах нормы.
Будем солировать после смерти.
А здесь будем петь хором.
Потому как ежели хочет человек при жизни солировать — значит, уже хочется ему в вечность. В яму. А если запрос есть — мы знаем — придет и контекстная реклама, и предложение. Нет, нам в яму рано. Мы в лесочек не пойдем, нам в лесочке страшно — цитата.
Пой хором, если хочешь жить.
И записывай звонкий голосок для того момента, когда все затихнут.
Колонка Константина Богомолова опубликована в журнале "Русский пионер" №102 . Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".