Эта реальная история о трагической судьбе талантливой женщины. Начало "Насилие. Как? Почему? И как жить дальше"
_________________
Алькина студия развалилась. Какое-то время она продолжала носиться с безумными театральными проектами, потом просто работала то там, то здесь, где придется. Каждый стал сам по себе, кто-то смог занять свою нишу, а Алька все металась то туда, то сюда, ни образование, ни характер не способствовали ее внедрению в устанавливающиеся деловые отношения. Алька все видела, все понимала, но бесилась и тосковала, не держалась долго ни на одном месте, не могла серьезно и смиренно выслушивать приказы начальства, промолчать, не заспорить, не сострить в ответ. Бежала к друзьям, но те были заняты, здравствуй, Аля, хорошо, что ты зашла, Аля, к сожалению, я убегаю, Аля. И не с кем поговорить о театре, те, кто смог в нем остаться, тоже теперь пашут, не до разговоров, не до обсуждения неосуществимых проектов. И все вписались, вписались или стараются, из кожи лезут, чтобы вписаться в новые обстоятельства, а у Альки не получается. Нет, она сама дура, все понимает, но как смешно иногда наблюдать превращение неформала-хиппи в чиновника, интеллектуала-романтика в рыночного торговца. Алькины едкие комментарии не способствовали гостеприимству и, правду сказать, все чаще переходили в злобное занудство или элементарные сплетни.
И тут ее постигло еще одно несчастье.
Как-то возвращаясь откуда-то поздним вечером, она случайно перешла дорогу двум подвыпившим мужикам. Между прочим, дело было в самом центре города, а не где-нибудь на хулиганской окраине. Эти двое стали к ней привязываться, и Алька на ходу, не замедляя своего стремительного шага, автоматически бросила им: «Вы лучше друг другом займитесь». Эти два козла подобное предложение сочли за оскорбление своей несуществующей чести и избили Альку, устроив ей тяжелое сотрясение мозга. Наверно, это был первый толчок к тому, чтобы Алька постепенно стала терять рассудок. К тому же по городу поползли упорные слухи, что Алькина родная сестра лишила Альку жилплощади. Я точно не знаю, как это произошло. Но я помню эту сестру. Как-то еще в период взаимного посещения спектаклей, она играла какую-то роль в Алькиной постановке. Еще после спектакля Алька говорила, что да, сестренка с ролью не справилась, потому что роль требует жесткости и агрессивности, а сестренка (младшая) слишком мягкая, слишком женственная. Я не помню, чтобы у меня возникло ощущение мягкости и женственности. Она была высокая, широка в кости, русой масти. Рядом с Алькой она казалась волоокой, пусть и священной, но все же коровой, рядом с чибисом. И вот эта младшая, трогательно любимая, нежная и женственная сестренка (как мне сказала одна знакомая) и лишила Альку дома.
Я не знаю, где она жила. Кажется, последним ее местом работы было место уборщицы каких-то производственных помещений. Моя бесконечные полы в огромных пустых зданиях, Алька вслух, по сохранившейся театральной привычке, разговаривала с сестрой, друзьями, родителями, оппонировала своим обидчикам, как будто играя роли, благо кругом никого не было. Она играла их бесконечно, каждый раз находя новые слова, импровизируя, иначе расставляя акценты, стараясь убедить их в своей правоте, заставить ответить на мучившие вопросы. Потом она поймала себя на том, что играет свои роли и на улице. Прикусила язык. Но молчать было тяжело. Молчание означало полную изоляцию, полное одиночество, невыносимые мучения, и она подумала, а чего я, собственно, боюсь? Говорила же со сцены перед полным залом? Это было нормально. Играла и в уличных спектаклях вместе со своими ребятами прямо для прохожих. Так пусть и сейчас прохожие будут ее зрителями, не побьют, камнями не закидают, а если и закидают, так не в первый раз. И Алька отпустила себя, раскрепостилась, ощутила полную свободу, как когда-то в юности, на сцене, вышла на улицы города и начала свой бесконечный моноспектакль. Так она и превратилась в городскую сумасшедшую, Альку Никитину. Ее можно было встретить в транспорте, на концерте, на митинге, просто стоящей посреди улицы, однообразно раскачивающейся, смотрящей в одну точку – кому-то невидимому в лицо, и произносящей свои бессмысленные, иногда довольно яростные, монологи.
Так продолжалось года два-три. Потом ее убили. Нашли как-то утром на помойке за оперным театром. Говорят, изнасиловали и задушили. Наверно, сказала она своим насильникам что-то уж очень обидное. Или побоялись они, что в своих пламенных речах сумеет очень точно их описать, и будет их «подвиг» изустно звучать на всех перекрестках.