Каждый вечер смотрю в окна дома напротив. В тёмные, в светлые. Смотрю мельком, но порой вглядываюсь: вот на стене мерцает телевизор, а в комнате темно. Мы тоже выключали свет на кухне, когда смотрели по ночам телевизор. Жизнь была предсказуема: день проходил как обычно, а в 22:45 мы садились перед экраном. Бабушка запрещала смотреть телевизор, а потом сама увязла в сериалах. Из них я запомнил только ангельскую блондинку и решил, что полюблю такую.
Наш телевизор умирал долго: мерцал, прогревался — мы привыкли обходиться без него. Кажется, я так же привык жить без бабушки. Когда она уехала, мне казалось, что больше мы не увидимся. Прошло два года — бабушка вернулась. Она постарела и устала быть одна.
Я потерял то окно с телевизором. Интересно, из скольких без света так же наблюдают за мной? Светящихся окон много, целые столбики, горизонтали, диагонали. Если долго смотреть, то дом оживёт, заморгает. На последнем этаже всё время горит одно окно, я вижу красный светильник и отражение в стекле. Комната залита алым, словно кабинет НКВД из фильмов. Второй вечер я вижу эту лампу. Над окном — тёмная полоска крыши и серо-розовое небо с яркой красной точкой. Это маячок с чердака. Кто живёт там? Часто ли они задумываются о том, что выше них только птицы? Не хотел бы там жить: я боюсь высоты, хотя больше всего боюсь умереть. Умереть и всё забыть.
Моргнули два окна рядом: красное горит, снизу потухло. В детстве у нас было сумасшедшее лето, полное выдумок, фантазий. Оно было честным и правдивым — так и нужно жить, как мы жили. Тогда, на песке с мячом, я был решительным — и больше таким не был никогда.
Иногда вижу за стёклами людей, быстрые движения рук, склонённые головы. Почему-то такое впечатление, будто у них ковры на стенах и раскрытый фотоальбом на столе. Интересно, больше ли мы теперь храним воспоминаний с Инстаграмом и гигабайтами фото на телефоне — или всё сотрётся, и мы не забудем лишь свадьбы, праздники и новоселья? В моём детском альбоме много формальных снимков: нужно было показать новый костюм, меня во весь рост, усадьбу за спиной. Стыдно, что я смел капризничать, когда у меня всё было и почти всегда вовремя.
Косо заметает фонарь перед окном, мерцают кристаллы льда. Я просидел дома первый снег и поэтому в него не поверил. Вихрь горизонтальный, и когда он замедляется, можно разглядеть отдельные снежинки — потом их скрывает темнота. Вихрь ускоряется, за ним опять загораются и погасают окна. Снег живой и забирает внимание, он должен перестать идти, но не собирается — и я этого не хочу. Пусть метёт, пусть заметёт всё: школы, фабрику, поликлинику; пускай запрёт нас по домам. У меня всё для этого есть: достаточно еды, тусклый свет, куча мыслей. Хорошо, что я тогда не сказал, что тебя люблю.
Я не помню прогулок зимой в начальной школе, только летом. Нас ведь было много во дворе. Один, по слухам, получил политическое убежище в Швеции, анархист. Другой всё детство стравливал младших из спортивного интереса, потом курил дурь, сейчас служит в полиции. А один пропал... Я хочу показать ему, каким стал, теперь мы бы лучше друг друга поняли.
На некоторых окнах появились гирлянды, у каждой семьи свои. Услышал вот недавно: папа — фсбшник, мама — верующая... Вроде бы ничего удивительного, но как такое возможно?
Наконец-то вижу силуэт. Мама, сколько помню, закрывала окна шторами, но не объяснила, что же такого могут увидеть с улицы и почему это стыдно. Меня так разозлили эти суеверия, что я сорвал свои занавески. Мне было стыдно признаться, что я не умею плавать — и однажды я чуть из-за этого не умер . На физкультуре поплыли эстафету, и на глубине я стал тонуть. Слишком глубоко, чтобы оттолкнуться от дна. Я захлебнулся водой и рванулся в последний раз, забил ногами — и, к счастью, нащупал поручень. Незаметно вылез из бассейна, больше в воду не вернулся.
Впервые вижу, как тень замерла за окном! Прошла минута — а вдруг показалось, и на самом деле я смотрю на какой-то шкаф? Тень качнулась. Это оказался человек. Он не может видеть меня, я в темноте. Терпеть не мог тех, кто пялился на нас, детей, кто прилипал к окнам и свешивался с балконов своих трёхэтажных «сталинок». Любопытные бабки, плюющиеся мужики, злые тётки — все как будто склонялись прямо над головой, всё слышали.
В этом городке я зимую. Интересно, чего я захочу с приходом весны? В детстве снег убирала длинноносая машина, похожая на трансформера. Я ждал её, и когда слышал за окном — сразу бежал смотреть. Я так и не научился кататься на лыжах, но полюбил ездить с горки вдвоём после уроков. Другим мы с Виталькой казались странными, у нас были свои интересы. В школе он вроде лучше меня ладил с ребятами. Теперь всё смешалось и уже неважно. Жаль, что я давно его не видел.
Мы проживаем мало зим, да и вёсен немного: когда больше на одну, когда меньше. Каждую я узнавал по полоске земли, оттаивавшей во дворе в одном и том же месте. Каждую я не успевал запомнить, каждую кружилась голова. Я не привык к смерти — и даже горжусь, что подсмотрел её.
Солнце смотрит в глаза из-за снежных облаков. Если взглянуть в ответ, оно заметит и начнёт выжигать зрачок. Всё для него одинаково. Мы привыкли его не замечать. Оно молчит и лишь смотрит.
Редактор Кристина Цхе
Об авторе
Андрей Кузнецов, г. Балашиха, 1996 года рождения. Филолог и учитель русского языка.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru