Поэзия слова даёт мысль, и по ней нужно создать
образ и настроение, а музыка даёт настроение,
и по нем надобно воссоздать мысль и образ.
Н. Римский-Корсаков
Горький очень остро чувствовал могучую силу воздействия музыки, она всегда волновала воображение писателя. В музыке он рано ощутил ту гармоническую целостность, которую позднее искал в жизни, в искусстве - в литературе и живописи. Слова «музыка», «музыкальность» в применении к литературе означали у Горького наивысшую художественную оценку. В пору своей дружбы с Чеховым Горький писал ему о спектаклях МХТ: «Музыка, а не игра». Рассказывая Чехову о намерении написать пьесу для этого театра, Горький говорил, как хочется добиться ему истинно художественного совершенства: «Чтобы стройно и красиво было, как музыка».
Пианист Григорий Гинзбург вспоминал о встрече с Горьким, когда он играл перед писателем в знаменитом особняке на Малой Никитской: «Я сразу понял, что сегодня он одержим музыкой, что она нужна ему в этот вечер, как глоток воды жаждущему человеку. Но, может быть, и даже наверное, музыка была для него не только наслаждением – она пробуждала в нём полёт художественной фантазии, рождала литературные образы многих его шедевров… Я начал с «Лунной сонаты» Бетховена. Иногда во время первой части мне удавалось краем глаза увидеть сосредоточенное лицо Горького. Его углублённость в музыку была столь велика, что, даже не зная, кто это, можно было сказать – это слушает человек исключительной душевной силы и воли.
…Играл я невероятно много – «Аппассионату» Бетховена, «Карнавал» Шумана, Сонату b - moll , мазурки, полонезы, вальсы, баллады Шопена. Никакого чувства усталости я не ощущал. Но и Горький словно не мог насытиться. Он всё воспринимал с живейшим интересом, я бы сказал, с какой-то неутолимой жадностью».
Какие мысли и образы волновали писателя?
Музыка способна передавать тонкие, почти неуловимые движения чувств. Она рождает в воображении слушателя неожиданные связи, ассоциации. Но можно ли словами передать содержание совершенно бессловесной музыки? Великие писатели могут выразить словами почти любой психологический нюанс, любое чувство и «заразить» им читателя. Они способны раскрыть и музыку великолепным образным словом.
У Горького есть рассказ, который так и называется – «Музыка». Действие происходит в кабинете жандармского полковника, куда молодого писателя, подозреваемого в революционной деятельности, привели на допрос. И тут он услышал звуки рояля:
«Уходя, полковник притворил дверь неплотно, и теперь в кабинет вливается тревожными ручьями музыка, - где-то в доме играют на рояле.
Было нестерпимо скучно, музыка звала ближе к себе; я встал, подошёл к двери и выглянул в светлую, полную солнца комнату.
Музыка уводит от действительности, забыл, где нахожусь, - приподнял ковёр и очутился в небольшой гостиной. Около двери стоял высокий трельяж с цветами. Я встал между ним и драпировкой, - здесь было очень хорошо слышно, и я видел сквозь листья цветов музыкантшу: она сидела спиною ко мне, - очень тонкая, с голой шеей, в каком-то восточном халате из шёлка, пёстром и лёгком. Голова у неё была маленькая, в кудрявых, тёмных волосах. Она играла без нот, негромко, медленно, как бы вспоминая забытое. Её тонкие пальцы перебирали клавиши басов неуверенно, правая рука суетливо бегала по среднему регистру, и я долго следил за трепетом её рук, чувствуя в различности их движений что-то смятенное, робкое и печальное...»
Между жизнью чувств и жизнью ума словно перекидывается мостик, и музыка воспринимается глубже, осмысленней, ярче. Мы проникаем в её глубины, постигаем её содержание. Писатель находит красочные, образные слова, чтобы передать свои впечатления от игры на рояле, которую он однажды в молодости услышал. Возникла, по словам Ромена Роллана, та тетива слов, которая помогла стрелам звуков проникнуть в сердце.
«А клавиши точно смеются. Сначала мелодия пьесы была неуловима; альты и тенора звучали бессвязно, тяжёлые вздохи басов говорили о чём-то настойчиво и строго, а в общем это напоминало картину осени: по скошенным лугам, по жухлой траве течёт сырой, холодный ветер, зябко трепещет лес под его натиском, роняя на землю последние золотые листья. Вдали уныло поёт колокол невидимой церкви.
Потом среди поля явился человек с открытой головою: высоко подняв руки, он бежит, гонимый ветром, как «перекати-поле», - бежит и всё оглядывается назад. Глухой, тёмный гул сопровождает его, а дали полевые становятся всё шире, всё глубже, и, умаляясь пред ними, он исчезает с земли.
Женщина перестала играть и сидит неподвижно, опустив руки, - она сидит так очень долго.
Я смотрю на неё сквозь цветы, ни о чём не думая, в груди всё ещё звучит красивое эхо; я помню только одно: не надо шевелиться.
Потом правая рука её, медленно и как бы неохотно, снова легла на клавиши, и снова меня обнимают торжественные аккорды. Я слушаю их, закрыв глаза. Мне кажется, что большая толпа людей стройно и единодушно молит кого-то, - молит со слезами гнева и отчаяния. Это очень тяжёлая, мощная пьеса, и странно, что такая маленькая женщина может так сильно играть.
И эта пьеса совершенно лишила меня сознания действительности...»
Музыка пробуждала в Горьком глубокие эмоциональные ощущения, вызывала богатые образные ассоциации, сопоставления, внутренние видения, обнаруживавшие в нём тонкого ценителя и знатока. Б.В. Асафьев вспоминал, как после первого исполнения Рахманиновым своих прелюдий Горький говорил о присущем композитору чувстве русского пейзажа и его удивительном умении «слышать тишину».
Рассказ «Музыка» начинается словами: «Я сижу в кабинете жандармского полковника, в маленькой комнате, сумрачной и тесной …» Но затем, откликаясь на зов музыки, молодой человек выглядывает «в светлую, полную солнца комнату». И здесь вспоминаются другие слова Горького: «…искусство действует, как солнце, оно возбуждает энергию».
Луч этого солнца искрится и трепещет также на страницах повести Горького «Мать», когда Софья играет Ниловне и Николаю Грига:
«Она открыла ноты, несильно ударила по клавишам левой рукой. Сочно и густо запели струны. Вздохнув глубоко, к ним прилилась еще нота, богатая звуком. Из-под пальцев правой руки, светло звеня, тревожной стаей полетели странно прозрачные крики струн и закачались, забились, как испуганные птицы, на темном фоне низких нот.
Сначала мать не трогали эти звуки, в их течении она слышала только звенящий хаос. Слух ее не мог поймать мелодии в сложном трепете массы нот. Полудремотно она смотрела на Николая, сидевшего, поджав под себя ноги, в другом конце широкого дивана, разглядывала строгий профиль Софьи и голову ее, покрытую тяжелой массой золотистых волос. Луч солнца сначала тепло освещал голову и плечо Софьи, потом лег на клавиши рояля и затрепетал под пальцами женщины, обнимая их. Музыка наполняла комнату всё теснее и незаметно для матери будила ее сердце.
...
Софья бросила куда-то начатую папиросу, обернулась к матери и спросила ее:
— Вам не мешает мой шум, нет?
Мать ответила с досадой, которую не могла сдержать:
— Вы меня не спрашивайте, я ничего не понимаю. Сижу, слушаю, думаю про себя...
— Нет, — вы должны понимать! — сказала Софья. — Женщина не может не понять музыку, особенно если ей грустно...
Она сильно ударила по клавишам, и раздался громкий крик, точно кто-то услышал ужасную для себя весть, — она ударила его в сердце и вырвала этот потрясающий звук. Испуганно затрепетали молодые голоса и бросились куда-то торопливо, растерянно; снова закричал громкий, гневный голос, всё заглушая. Должно быть — случилось несчастие, но вызвало к жизни не жалобы, а гнев. Потом явился кто-то ласковый и сильный и запел простую красивую песнь, уговаривая, призывая за собой.
Сердце матери налилось желанием сказать что-то хорошее этим людям. Она улыбалась, охмеленная музыкой, чувствуя себя способной сделать что-то нужное для брата и сестры».
