Олег, это Оксана Валерьевна, а ты можешь выйти девятого в центр с шести до одиннадцати вечера? Сумароков помолчал секунды три, прикидывая в мозгу, решил, что разницы особой нет, и ответил: Да, могу. Сумарокова, запишите от моего участка, - сказала кому-то невидимому, Оксана Валерьевна.
Дождь в День Победы шёл перерывами, но не было грозовых серых туч. Небо солнечно-ясное чистое с редкими, распластанными по горизонту облачками. Выскакивала иногда радуга. Казалось, тихо радовалась с людьми сама Природа. Сумароков вышел из дома в начале шестого и отправился пешком до центра города, где гудел праздник. Шёл он по обсаженной частными домами, старой улице, тянувшейся почти до нужного ему места. Хлипкий давно не меняный тротуарчик, пестрел лужами, отражавшими солнечный свет. Воздух блестел на солнце не упокоенной влагой. Пахло пыльцой, сырой пробудившейся почвой, тянуло из низин спрятавших две мелкие речки, талой водой. Олег признал праздник издалека по громкой, раскатистой музыке. Центр города был перекрыт для машин и люди немного ошалевшие, заняли проезжую часть.
Перед администрацией собрали из полых металлических костей большую сцену. Коморка дворников центрального участка находилась в самом здании, спрятанная с тыльной стороны. Там на лавочке курили человек шесть одетых по форме дворников, из которых Сумароков узнал женщин, долбивших с ним лёд и Саню СССР. С Саней ему приходилось уже пересекаться, такое прозвище он получил за беззаветную любовь к Советскому Союзу, выраженную в нашивках СССР или серпа с молотом на каждой детали одежды. Узнал он ещё Антоху, жившего с синдромом Дауна, который тоже работал в центре и про которого ему рассказывал бывалый Лёня. Пожав руки, Сумароков пошёл в подсобку, где за столом выпивали незнакомые ему люди и мастер участка. Курились сигареты, толпился на столе алкоголь, прыгали в резких жестах руки, смешались в бардак лица. Олег отметился и вернулся обратно к дворникам. Режа скоростью воздух, хлестал крупный дождь. Парковку за зданием облюбовали для себя представители полиции. Несколько коровообразных газелей, пару пёсиков УаЗов и, выдающие себя только синим, номером легковые машины. Вокруг толпились и куражились полицейские. Количество полиции поразило Сумарокова уже на подступах к центральной площади, на которую пускали лишь через уродливые рамки – металлодетекторы. По три-четыре полицейских охраняло рамку. Самых подозрительных дополнительно прощупывали ручным металлодетектором. В голову закрадывалось сомнение, охраняют ли народ от терроризма или от самого себя.
Работа была простой, поделиться на пары и ходить по улицам, прилегающим к основному действу и площади на который происходил праздник, собирая мусор. Поэтому, как только окончился дождь, Олег выбрал в напарники Антоху и вместе они отправились удить по урнам. Улов был богатый, только успевай вытряхивать мешки. На каждой лавочке сидели откровенно пьяные люди, слышны были выкрики мата и рычащего, неуместного смеха. Урны, чувствуя нарастающую пьяную агрессию людей, всё больше ощетинивались мусором, подпуская к себе лишь Олега и торопливого, вечно спешащего Антоху. Многая тара, пустая, потеряв значимость, тоскливо горевала под лавочками. Дотлевали на газонах и тротуарах огоньки окурков, сочувствуя потухшим черноголовым товарищам. Сумароков останавливался рядом с сидящими компаниями и бесцеремонно залезал за мусором под лавочки, собирал у них в ногах окурки, а потом поднимался и смотрел в лица. Кто-то тихонечко шептал извинения, кто-то, не замечая продолжал балагурить и пить. Часто не было в этих лицах никакого осознания момента, было лишь осознание допустимого кутежа и выходного дня. Антоха убежал далеко вперёд и Сумароков остался один на один с собой в разгулявшейся толпе. Думалось ему о семейных годовщинах победы из детства, проходивших в его родительском доме. Вспоминали воевавшего деда и прадеда, пили немного и не чокаясь, слушали истории крёстной, пережившей оккупацию. Обсуждали прошлое, иногда протяжно пели. Видно было, как из тихой скорби и вечной памяти погибшим, пробиралась аккуратно с уважением радость данной всем нам жизни. Этот день никогда не был праздником в привычном понимании, которым всё больше становился сейчас. Он был днём памяти, днём почитания, днём понимания братской, народной жертвы, принесённой без наставлений и приказов для будущих поколений, а с простой верой в жизнь, в метущемся человеческом сердце. Звенела в маленькой сумароковской голове минута молчания и казалось, не только молчат люди, но и мертвеет на эту минуту их плоть, застывает кровь, растворяются в темноте мысли. Затихала вдруг в едином порыве улица, город, страна. Сумароков крепко жмурил глаза, верно зная, что и солнце - немой свидетель всех смертей, в эту минуту не светит. Куда всё это исчезает сейчас?
Нагнав Антоху, Олег старался не терять его из вида. Антоха указывал ему кивком на урну и говорил: «Вот эту собери, а к той я иду». Антоха его радовал, собранный, словно пальцы в кулак, удачно слаженный мужик, с открытым улыбающимся лицом, торопливый до работы. Когда они с Олегом, натыкались на людей, Антон издавал дважды пронзительный, предупреждающий звук, имитирующий автомобильный гудок. Люди оборачивались, сторонились, и не таясь разглядывали их странную пару: мрачного Сумарокова и улыбчивого, командующего, идущего впереди Антона. Олег спокойно выполнял все его указания. Зная, что произносятся они без желания властвовать, без собственного возвышения, а лишь с желанием хорошо сделать работу. Обойдя весь нужный маршрут, они вернулись передохнуть к каморке, давая заново наполниться урнам. Полицейские подводили к своему пасущемуся транспорту пьяных, кто- то шёл сам, кого-то вели под руки. Забавно было смотреть, как одних пакуют в уазики и увозят, а других пошептавшихся с оглядывающимися по сторонам стражами порядка, вдруг отпускают. Трезвеют за свои же деньги, кому в отделение то охота, - прокомментировала одна из женщин-дворников. Подвели из-за угла здания высокого, с веснушчатым детским лицом паренька, явно пьяного, но не агрессивного. Проявлял он желание знакомиться с полицейскими, представляясь Арсением, пытаясь сунуть им руку. Выяснилось, что он несовершеннолетний, спросили телефон матери, стали звонить: он пьяный, приходите, забирайте. Арсения пока посадили в газель и двое полицейских зашли с ним. Слышно было через открытую дверь, что он никак не уймётся и с щенячьей игривостью, лезет знакомиться с усталыми, этими дядьками в форме. Его игнорировали. Вдруг резко: «Раз так я пойду». Скорее в шутку, чем вправду он дёрнулся к выходу из утробы машины. Его затолкнул внутрь, позже влезая сам, стоявший на входе третий. Дверь за ним резко взвизгнув, захлопнулась. Сквозь окна было видно, как повалили силуэт Арсения, как замелькали над ним руки полиции. Через двадцать секунд раздался, заглушаемой оболочкой машины, вопль: «За что вы меня бьёте». Раздался и тут же затих. Антон, стоявший и наблюдавший всю картину рядом с Олегом, вдруг засопел и начал бесноваться – ходить резко, размахивать руками, цедить неумелые проклятия. Он так же, как и Сумароков переставал понимать происходящее. Олег взял его за плечо, сжал, остановил и тихо произнёс: «Пойдём, Антон, много ещё мусора предстоит убрать».
К вечеру всё пространство перед площадью было набито отдыхающими. Приходилось пробираться к урнам, отодвигая на своём пути празднующих. В мешках дребезжало стекло, громыхала со сцены музыка. Горланила подпевая пьяная толпа. Пили уже не стесняясь закона, лежали на газонах, иногда встречалась блевотина. Сумароков отрешённо твердил в голове: «Меня здесь нет. Меня здесь нет. Их не должно здесь быть». Жалкое зрелище представляли в этот момент люди, ведущие себя непотребно. Старики нищенствуют, молодое поколение намеренно растлевается, одурел народ в вечном хмельном забытьи. Обернуться бы нам назад, посмотреть сквозь землю на наших отцов и дедов, солить её жгучими слезами и бестолково просить прощения, потому что не для такой нашей жизни они умирали. Не для того, что бы в пьяном наглом угаре мы кричали: «Можем повторить», а для тихой еле слышной фразы, малой птахой срывающейся с губ: «Лишь бы не было войны…».
В одиннадцать часов освещал небо незаслуженный нами салют. Сумароков, стараясь оторваться от увиденного, бежал, задыхаясь до самого дома…