Андрей Шапран видел Русский Север разным: населённым людьми и животными — и покинутым, жёстким, кровожадным. В своих воспоминаниях фотограф делится впечатлениями от заброшенных лагерей и шахтёрского посёлка Валькумее, где он побывал перед наступлением долгой полярной ночи.
Кажется, я снимаю на Крайнем Севере очень давно, а на самом деле, всего 10–12 лет. Поначалу снимал в конце лета, осенью, когда ещё не выпал снег. С началом зимы торопился быстрее покинуть эти места. Пугал холод, хотя на «настоящий Север», в Сибирь, я студентом попал ещё в 1986 году, а в континентальной Сибири морозы суровее, чем на побережье. В то время фотография не была моим осознанным выбором, и, конечно, о возвращении в эти места я не мечтал. Но через годы, в сезон 2016/17, моей целью стала зимовка на Чукотке.
В Певек удалось улететь 3 августа — с первой попытки. Не было билетов — их нет и не бывает ни за неделю до отправки самолёта, ни за месяц. Подхожу в кассу в Анадыре, записываюсь «на подсадку» — есть такая форма живой очереди в местном аэропорту — сажусь на восьмичасовой паром, переправляюсь через лиман и на бесплатном автобусе доезжаю до аэропорта. Через два часа самолёт набирает высоту и летит в направлении Певека. Удобств на борту минимум, и никаких стюардов. Два часа пролетели в полном безмолвии.
Местный житель рассказывал, что когда-то из Певека в Москву самолёты летали каждые два часа — невероятное какое-то, фантастическое время. Сегодня количество рейсов сократилось до двух в неделю. Дополнительный один — летает через Магадан в Новосибирск.
Певек — холодный и ветреный. После жаркого Анадыря хочется прятать руки и уши: промерзают на ветру. Местные цены — местные достопримечательности. Без опыта жизни в менее экстремальных районах в эти крайне кровожадные места соваться не стоит.
Среда. С вечера задул южный ветер — шквальный, порывистый «южак». Местные говорят, что непогоду с собой он не приносит, но завтра, а то и послезавтра будет дуть весь день. На Чукотке ветра сильные и могут не прекращаться неделями.
Вечер я провёл в заброшенном шахтёрском посёлке Валькумее. Шахта с затопленными подземными штольнями, серп и молот, ДК «Металлург», детский сад «Мотылёк», школа. Чтобы осмотреть все строения, понадобилась бы минимум половина дня. Такого запаса не было. Но даже то, что удалось увидеть, откровенно потрясло. Очередной человеческий исход налицо. И ощущение, что люди только вчера и наспех покинули эти места.
Но больше меня потрясла поездка в Чаунлаг — заброшенный исправительный лагерь на урановых рудниках. Немногое есть в жизни, что настолько сильно вышибает из привычного ритма жизни и заставляет остановиться.
По дороге мы пять часов вдвоём вытаскивали машину из болота-тундры. Переставляем домкраты — раз, другой, десятый, — машина выскакивает из одного плена и тут же попадает в другой. Ещё на 40 минут. В результате к руднику подъехали только в сумерках. За час прохожу всю площадку со строениями и понимаю: надо сюда вернуться когда-нибудь. Через час сомнений «когда-нибудь» заменяется на «ночуем здесь».
На урановых рудниках долго не жили. Два года — потом умирали от истощения и тяжёлого физического труда. Облучиться и умереть не получалось: дозы были не критические.
Середина ноября, я в Норильске. Солнце едва поднимается над горизонтом, не в силах пробить своим светом облако над гигантским норильским комбинатом и горами, и снова опускается. Восход почти совпадает с заходом. Это время начала полярной ночи и отсутствия света на два с лишним месяца — до февраля. Говорят, в этот период повышается процент депрессий и самоубийств. Альтернативой такому исключительному явлению служат лишь летние — не менее исключительные — белые полярные дни, когда уже через несколько суток начинаешь уставать от бесконечного солнца. В этом весь Север.
Я оказался в горах за промзоной Норильска, в ещё одном брошенном лагере «Норильлаг». Эта территория наиболее жестокая: человеку однозначно там негде укрыться и негде спрятаться. Горы продуваются насквозь. Рассказывают, что заключённые в пургу брались за руки и единым строем шли на работы в угольные шахты или на строительство Норильска и так же возвращались в бараки. Неугодных в эту цепь не брали, и их навсегда поглощала пурга.
В кадрах «Норильлага» вы не увидите свет и надежду: на заброшенной территории нет ни того, ни другого. Это жёсткая, документальная работа, построенная исключительно на образе несвободы.
Здесь, в горах «Норильлага» нет простых направлений, а территория, со слов любителей-сталкеров, время от времени контролируется службой безопасности местного северного монополиста «Норильскникеля». Ещё иногда сюда забредают голодные бурые медведи, а подъёмы-восхождения в горах отнимают массу времени и сил. Но эта территория в стороне от нежилого и промышленного Норильска уже не покрыта облаком серы, а значит, здесь моим лёгким становится намного легче.
Декабрь. Минимальная температура в эти дни — минус 45 градусов — превращает окружающий мир в облако-туман. В нём легко сбиться с пути и потерять обратное направление. Легче всего в такие дни выходить по своим следам. Но именно эти жёсткие условия максимально приближают и автора, и авторскую фотографию к тем условиям и времени, которые однажды захотелось передать.
Автор текста и фотографий Андрей Шапран