Если реки зимы повернутся вспять, заморозят окно, заколдуют смех,
я станцую огню, научусь дышать, научусь быть сильней и отважней всех.
Я стрела, для которой не создан лук, меч, который нельзя затупить ничем.
И двенадцать чужих бесноватых лун нарисуют отметины на плече.
Что мне кровь из порезов алей зари, понарошечный бой — как последний бой.
Боги, демоны, сказки живут внутри, ждут удобного случая стать собой.
Собери, как конструктор, из них миры, и людей посели, города расставь.
Чтобы солнце, туман приходил с горы — что угодно, но только не пустота.
Я умею любовь, я умею слог, когда кто-то зовёт, я всегда иду.
И по-прежнему в ножнах лежит клинок, и глицинии также цветут в саду.
Если ночь станет черная, как котёл, в головах астрономов собьётся счёт,
я спою про фарфоровый сон сестёр, про дыхание воды, что качает чёлн.
Океанская синь, костяной манок, заставляющий звезды сиять в грязи.
Ничего не проси, тебе всё дано.
Ты роднее, чем можешь вообразить, кружевное крыло, что меня вело.
Я не слушаю этих, не слышу тех.
Что слова — я прочёл уже столько слов, что пополнили сотни библиотек.
Я узнал уже столько прекрасных книг – они новые, старые, как земля.
Только в каждой из них плыл витражный блик, твоё имя невидимо на полях.
Если люди мне скажут, что нет тебя, и никто не рождался с твоим лицом
ни в кибитках, кочующих по степям,
ни в утробах квартир,
ни в тени дворцов,
я едва ли поверю в такой абсурд.
Погружаясь в отчаяние, как в угар, сам себя погублю, сам себя спасу.
Завалюсь на пирушку к смешным богам, и они подтвердят мне, что ты была.
Даже больше — ты спишь у меня в дому.
Потому что любить тебя — вот талант,
а другие таланты мне ни к чему.
Если я наконец-то вернусь домой,
повстречаю тебя, задремавшей там.
Мой печальный зеркальный глухонемой мой же палец приложит к моим губам,
и уйдет за детей ворожить во ржи, где гроза, и звенит насекомо медь.
И тогда я пойму, что такое жить, и за что мне нестрашно и умереть.