Они были вместе:
он слишком носат и худ,
он прям, кареглаз, ладно скроен, необходим.
Она — росомаха, он — вечный король зануд.
Она завивала на крупные бигуди пушистую гриву — хватало на полчаса,
глаза подводила чернющей густой сурьмой.
Его так бесила привычка смотреть в глаза, да что за игрушки в гляделки, да боже мой.
Она не ходила — летала быстрей стрелы.
Он только ругался — куда же тебя несёт,
займёмся квартирой, пора разобрать углы.
Но вот наступала весна и менялось всё.
На свет извлекались потёртые рюкзаки, солдатские фляжки, браслеты во славу Джа.
И он в целом мире не ведал теплей руки, чем эта рука, за которую он держал.
Он ей покупал в магазине вишнёвый эль.
Носил обереги из дерева и тесьмы.
Они были парой:
смешной остроухий эльф
и мудрый усталый шаман с берегов зимы.
Она танцевала про ветер, про сны в листве, оленьи сердца, настоящие имена.
А я была лавкой, покрашенной в темный цвет.
Такая работа у лавок — напоминать,
что, кроме болезней, усталости и хандры, есть солнце, солёное море и есть трава,
хрусталь водопадов, где плещутся осетры.
Как вспыхивал город в предчувствии волшебства,
по улицам, скверам везде рассыпал огни.
Я — старая лавка — уверена только в том, что им ничего не грозит, пока есть "они".
Я страж, от врагов охраняющий добрый дом.
И если однажды заявится в гости Смерть, присядет, отставив в сторонку свою косу —
я стану свирепый дракон, острый меч и медь,
я стану сражаться, но всё-таки их спасу.
Я стану потоп, великан, чародей, заря.
Об этом черёмуха знает. Пока молчит.
Они должны быть:
он подтянут, носат и прям,
она — бедолага, теряющая ключи.