Утреннюю тишину разбивал топот ног по лестнице, веселое насвистывание и тяжелое, сбитое дыхание. Все три вида звуков умудрялась издавать одна не в меру задорная с самого утра девица, пробежавшая марафон от ванной до лестницы и теперь скачущая прямиком на первый этаж. Насвистывание прерывалось тяжелыми вздохами, радостными выкриками и шлепками ладоней, так что могло показаться, будто девица сейчас рухнет и кубарем покатится вниз.
Но вот ее ноги, затянутые носками ступни, коснулись пола первого этажа, она сделала кривой пируэт и едва не врезалась в стену, прошествовав дальше. На кухне было непривычно пусто, мама все еще спала, и девица, недолго думая, принялась самостоятельно сооружать себе завтрак.
Вскоре столешница рядом с холодильником оказалась заставлена хлопьями, йогуртом, хлебом в прозрачном пакете и куском сыра в масленке. Сгребя свой улов в охапку, девица переместилась за стол, разложив там мастерскую безумного алхимика и научную лабораторию одновременно. Хлеб перемешался с йогуртом, сыр лег поверх хлопьев, и хлопнул кнопкой закипевший чайник.
Девица взглянула на время и обиженно поджала губы: ей уже нужно было убегать, но никто до сих пор не вышел ее проводить.
Наконец, бесконечно долгую минуту спустя на лестнице послышались шаги, перемежающиеся заспанными зевками, и на кухне показалась мама. Она, взглянув на устроенный девицей беспорядок, лишь весело усмехнулась и вытащила из холодильника пару глазированных сырков.
– Ты ведь не перепутала паспорт с дипломом из музыкальной школы?
Девица, услышав лукавые слова матери, округлила глаза и хлопнула себя по карманам, пронзительно вскрикнула и метнулась наверх. Конечно, именно о паспорте-то она совершенно забыла!
Когда она вернулась, помимо сырков на столе красовалась стопка из бутербродов с ветчиной и сыром, а еще парочка вчерашних оладий на другой тарелке поблескивала только растаявшим кубиком сливочного масла. Ей, конечно, нужно было уже бежать, но ведь завтрак – это святое, верно, как можно его пропустить?
Утреннее солнце заглядывало в окно кухни как будто лениво, окрашивало стены в теплый оранжево-желтый и грело открытые руки. На улице было еще немноголюдно, оставшиеся после вчерашнего дождика лужи сверкали золотом и драгоценными камнями, и где-то на ветках, посреди сочной зеленой листвы чирикали птички.
Девица, абитуриентка лет восемнадцати, спешно проверяла сунутые еще вчера в сумку документы, то и дело поглядывала на экран телефона и никак не могла решить, что все в порядке. Мать глядела на нее, слегка сощурившись, сидела, подперев рукой щеку, и не отрывала взгляда от выложенной на стол памятки поступающим.
– Я, честное слово, буду ругать тебя, пока не вернешься домой, – мама фыркнула, широко растянула в улыбке губы и подмигнула обиженно насупившейся дочери, – хоте нет, провалишься, можешь не возвращаться.
Она громко рассмеялась, демонстрируя удачность собственной шутки, и девица поджала губы, незаметно закатывая глаза. Она давно уже все собрала, проверила и перепроверила, но уходить, переступать порог дома и взрослой жизни было все еще немножечко страшно.
– Сегодня я могу провалиться разве что в канализацию по пути с экзамена, – девица хохотнула, подтянула с хриплым скрежетом табуретку, – на него – ни за что не могу, уж как-нибудь в следующий раз.
Мать ее снова рассмеялась, похлопала по волосам и чмокнула в щеку. Девица, не будь восемнадцатилетней дылдой, довольно сощурилась, но быстро натянула на лицо серьезную мину и отстранилась.
– Мам, я уже взрослая, – она поднялась, забросила на плечо сумку, – почти самая настоящая студентка.
– Что мне теперь, и поцеловать тебя нельзя? – мама нарочито непонимающе вскинула бровь, а после рассмеялась и махнула рукой. – Позвони, как освободишься.
Девица закивала и выскочила наружу, подставляя лицо теплому утреннему солнышку. Вдогонку ей прилетело сообщение, дополненное забавной картинкой с младенцем в розовых пеленках и с шапочкой-конфедераткой на кучерявой головке.
Пожалуй, теперь даже провалиться в канализацию на обратном пути она совершенно не могла себе позволить.
