Первый раз я увидел ее на даче каких-то знакомых, из племени тех странных людей, которыми наполнена наша жизнь, но после почти не вспомнить их лиц.
Ясный июльский день жарко дарил пряное тепло цветущих лугов, и ветер дремал над книгой, забытой кем-то на пожилом плетеном столике, на веранде.
Она стремительно взбежала по полустертым скрипящим ступеням, пытаясь догнать алый переливающийся мячик, вдруг скрывшийся под ивовым креслом. Солнце ласково отражалось в ее широко раскрытых глазах, дрожа на длинных ресницах расплавленным золотом. Ее нежные, словно шелк, волосы небрежно разметались по плечам, скрытым воротником матросской курточки и лишь оттеняли жемчужную белизну ее неясно обрисованного лица, опаленного прозрачным румянцем.
На вид ей было не больше десяти лет, я же казался себе достаточно взрослым, чтобы не принимать участия в ее детских шалостях.
Она с мольбой взглянула на меня, но лишь на мгновение. О, этот миг я запомню навсегда, словно остановившийся кадр немого фильма: ее лицо в нимбе светло-каштановых волос, зацелованных солнцем; нежный рисунок полуоткрытых губ и темные брови, мягко изогнувшиеся над четким профилем.
Мяч был сразу же забыт, – высокий девический голос позвал ее из жемчужно-изумрудного сада, еще тщетно хранившего прохладу и свежесть утра.
Она, взметнув на прощание гривкой непокорных волос, исчезла в пристальной игре светотени солнца на песчаной дорожке.
Это был день ее именин, или просто праздник, но она была принцессой вечера.
Когда солнце устало и опустилось за край синеющего леса, и ветер принес на мгновение долгожданную прохладу, мы собрались в гостиной вокруг большого стола с вихрем зажженных свеч над кремовой горой торта.
Я смутно помню неясную толпу детей, утомленных длинным днем. И ее хрупкую фигурку среди этого шумящего водоворота. В воздушном, длинном бледно-розовом платье, с вьющимися волосами, приподнятыми надо лбом белой лентой, сверкающую от счастья.
Потом усталых детей развозили по домам, и она стояла на крыльце и долго прощалась с каждым, словно навсегда, нежно целуя, – милый ангел…
***
Потом я встретил ее уже через несколько лет, поздней осенью, повзрослевшую и немного печальную.
Она приехала из города на несколько дней, чтобы закрыть дом к зиме, а я, томимый неясным чувством,– быть может, это была интуиция? – шел мимо.
Сад, совсем одичавший, с легким шелестом ронял знойное золото листьев, словно кто-то незримый шептался на заросших дорожках. Она, в строгом темном костюме амазонки, с длинным хлыстиком в тонкой руке, вела юную лошадку, ослепительно-белую, словно снег. Она казалась мне сказочной принцессой, приручившей единорога.
Ее лицо почти не изменилось, лишь стал более серьезным и пристальным взгляд темных глубоких глаз.
– Здравствуйте. – Произнесла она тихо в ответ на мое приветствие. – Приходите вечером на чашку кофе? – о, этот божественный полувопрос, так обещающий!
После обеда пошел ужасный дождь, словно пологом скрывший весь мир и я, сидя в своей насквозь пронизываемой мансарде, почти потерял надежду увидеть ее вновь.
Дождь струился по ледяному стеклу, и ветер зловеще стучал неприбитой ставней, вселяя панический ужас в мое смелое сердце.
Я ходил по гудящему, словно пустая бочка, дому, мучительно вглядываясь во влажный сумрак, и тень от свечи рисовала странные тени на предметах, ставших вдруг неузнаваемыми и чужими.
Мне почти ничего не было известно о ее жизни, я знал лишь, что, как будто, она стала известной пианисткой (о, этот таинственный рояль, так покорный ее нежным пальцам!), весь мир был у ее ног, но это лишь слухи…
Когда старые часы в столовой пробили семь, дождь стих, подчиняясь неведомой воле и влажное, словно в капле увеличенное солнце привычно склонилось к закату, и в неярких лучах, пробивающихся сквозь тонкие ветви, кружились прозрачные мошки.
Она сидела в кресле на веранде, скрыв острые плечи длинной бахромой темно-алого пледа. На полу, у ее ног, осколком небесной лазури лежал надорванный конверт, испещренный четким почерком.
Мягко улыбнувшись, она подала мне руку, нежную тонкую руку, и я на мгновение ощутил оттиск кольца.
– Простите, я задумалась. – Отрешенно проговорила она, пряча недочитанное письмо в карман брюк, властно обтянувших ее стройные ноги. – Пойдемте в дом – здесь холодно. – Она устало повела плечами, словно птица.
Я покорно следовал за ней, словно тень, прислушиваясь к мучительному трепету своего сердца.
В гостиной, за эти годы ставшей чуть меньше оттого ли, что мы выросли, или от незнакомой мебели, нежно мерцали свечи, отражаясь в холоде рояльной темноты.
Вспыхнул свет люстры, и дождливые сумерки отступили от окон, скрывшись в саду.
Мы говорили всю ночь; она сидела у рояля и задумчиво касалась прохладных клавиш, вплетая в разговор нежный жемчуг томительных звуков, угасающих в гулкости комнат, как в раковине долго угасает шум моря, или шепот нашей крови?
Рассвет принес снежную прохладу, сковав деревья холодом наступающей зимы. Она вышла провожать меня, прячась в длинный мех шубки и печально улыбаясь чему-то, не мне…
Помню длинный завиток локона над удивленно надломленной бровью и прощающийся, словно навсегда, взгляд, – милый ангел…
***
Над моей головой солнце рисует неясный узор, шепчутся деревья и радостно смеются дети, возвращаясь из школы.
В проходящих я словно вновь вижу ее: тонкий профиль, нежный локон над бровью, прозрачный румянец…
Я уже слишком стар, моя память, словно полустертая фотография под дождем. Годы проходят, медлительно течет Река Леты.
Милый ангел…