Лежит себе старушечка, скелетик, лет ей под сто, помыла ее, она легонькая, маленькая, ворочать не трудно, не ходячая, а рот старательно открывает, все с ложки аккуратненько собирает, и с удовольствием причмокивает. Другая в палате - немая бабка. Лежит, в пространство смотрит, не реагирует. Ест плохо. Переодела ее, а она потяжелей будет, аж спину прихватило ее переворачивать, села, задумавшись. И вдруг голосочек раздается тоненький, как детский, но дребезжащий, и дикция невнятная, разобрать трудно: «А ты не кручинься, чего кручинишься? В войну трудно было. Немец-то до нас не дошел, слава Богу. Церкви в округе-то не было, все посносили, таки мы в избе батюшки нашего собиралися и молилися, чтобы немец до нас не дошел. Батюшка-то он в бывшем был, старенький такой, уж едва ходил тогда, в сорок пятом-то на радостях и помер. Услышал Господь молитвы наши, не допустил до нас немца, близехонько, но остановилися ироды. А муж мой погиб в сорок четвертом смертью храбрых, деточек-то было двое, дочка-то слабенькая была, захворала, доктора не было, лечить нечем было, померла, а сынок-то крепкий был, выжил. А мама моя сказывала, в Гражданскую ишшо хуже было. Здеся мы думали, подойдет немец, мы дальше, вглубь России побежим, спасемся, а там некуда было. Вся Россия одна война. То красные придут, зерно подчистую выгребут, да ишшо кто сопротивляется — убьют. То белые придут, оберут уж до последней нитки, и лошадей тоже, пахать не на чем, с голоду погибай. Тоже убивали тех, кто прятал имушшество-то. И мужиков уводили. Отца моего сначала белые увели, убег. Потом красные увели, от них не смог убечь. Так и остался с имя. В бою и погиб. Мама сказывала, один раз уж думала, всю семью порешат, нагрянули и опять давай зерно требовать. А отец в лесу схрон сделал, и мама-то посевное туда спрятала. И лошадь нашу далеко в лес увела и велела домой не показываться. Наша лошадь умная была, пока эти развершики в селе были, носу не казала, а ушли они, как почуяла, на следующий же день прибежала. А мама-то моя говаривала, пусть лучше волки нападут, от волков, можа, и убежит, а от развершиков нет. Как уж на нее командир орал, плетью-то щелкал, из ружья целился, всех нас четверо детей носом в снег уложили, щас, говорят, убьем. А мама насмерть стоит, хоть зарежьте, нету зерна. Мы, малые, знали ведь про схрон, но ни один не пискнул. Так и обошлось. Было что посеять. А все равно двое с голоду померли. Младшие мои брат и сестра. А сынок-то мой военный стал, красивый такой вырос, командир был, вот закинуло его далеко, аж на Урал. В Перми жену взял, хорошо они жили, ладно. Меня перевез к себе. Хорошо в городе жить. Сытно. В магазин придешь, так всегда хлеб на полках. Сколько хочешь ешь. Смолоду не поела, так вот сейчас мне это восполняется. Здеся тоже каша вкусная, и суп дают, и кисель сладкий, и сдобу. Токо сдобу-то уже нечем есть. Отломят мне кусочек, я вот во рту и муслякаю. Вкусно! Разъелась я, как барыня, прямо». - «Бабушка, а почему вы здесь? А сын ваш где?» - «А в Афганскую раненный был тяжело. Домой-то вернулся из госпиталя, немного и побыл, опять по госпиталям. И так, от ран и скончался». - «А что, у вашего сына детей не было?» - «Сыночек один был, внучек мой, а у невестки там что-то по женски случилося. Не могла больше родить. Городские, они слабые». - «А где внучек ваш, бабушка, у него семья есть?» - «Не случилось ему семью-то завести. Погиб он. Тоже военный был, в Чеченскую и погиб. Нету больше у меня никого. Старшая я была и дольше всех живу. Сестру пережила. Детей пережила. Невестку пережила. Племянников пережила. Внучатые племянники где-то есть, да у них своя жизнь, им и без бабушки Ульяны хлопот хватает. Небось, не богато живут».
«Гамлет» отдыхает. Что за проклятая семья. Все мужики погибли. Ни один от старости не умер. Да в придачу и дети еще. Стою слезу пускаю. Медсестра Наташа спрашивает: «Чего воешь? И дня не выдержала у нас?» - «Нет, - говорю, - бабушка Ульяна мне свою жизнь рассказала. Вот перевариваю». - «А что ты хочешь, - усмехнувшись, Наташа отвечает, - у нас тут через одну такие. Либо одинокие, всех потеряли, либо те, от кого родственники избавились. Благополучные бабки у подъездов на лавочках сидят. Привыкай».