Приписывание историческим личностям тайных, языческих знаний стало какой-то эпидемией. Намедни встретил следующее "пророчество" Достоевского: "Проснётся Русь, вспомнит своих Богов и тогда такая раскачка пойдёт по всему миру".
Неужто, думаю, один из самых христианских писателей, Фёдор Михайлович Достоевский такое писал.
Разберемся?
Для начала давайте проверим, есть ли у него вообще такие строки? Яндекс почему-то выдаёт только эту цитату без указания источника из пабликов разного уровня долбославия. Ни одной цитаты из самого Достоевского. Зато есть у него кое что похожее:
Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?
— Кого?
— Ивана-Царевича.
— Кого-о?
— Ивана-Царевича; вас, вас!
...
— Мы скажем, что он «скрывается», — тихо, каким-то любовным шепотом проговорил Верховенский, в самом деле как будто пьяный.
Ф.М. Достоевский "Бесы"
Эй, да ведь это любимый приём - извратить слова и выдать их за откровение. Но о чём вообще речь в данном отрывке, кто произносит эти слова? Ведь это очень важно в любом произведении.
А произносит их главный отрицательный персонаж "Бесов", главный "бес", основатель революционной "пятёрки", человек хитрый, продуманный, самодовольный и одержимый дикими идеями - Пётр Степанович Верховенский. В данном отрывке он показан как человек безумный, готовящий смуту ради собственной выгоды.
Да, будь я писателем, не через такого человека я хотел бы показать свои идеи. Будь даже у меня желание завуалировать свои идеи.
И ведь что интересно, показывая эти слова будто не замечают духовного перерождения Раскольникова, князя Мышкина, Алёшеньку Карамазова и других совершенно христианских героев Достоевского.
Но, вдруг Фёдор Михайлович всё таки был тайным языческим волхвом. Давайте посмотрим, что он писал в своих письмах.
Начнём с одного из самых известных его писем Наталии Дмитриевне Фонвизиной от января-февраля 1854-го, которое он написал будучи в Омске на каторге. Наталья Дмитриевна была женой декабриста Ивана Фонвизина. С ней он познакомился в 1850-м, когда жёны декабристов устроили встречу с этапируемыми петрашевцами и передали каждому из них Евангелие.
Я скажу Вам про себя, что я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.
Но, может, это слабость омской каторги и потом он поменял свои взгляды? Так, ведь, бывает.
Вот, что он пишет в своей записной книжке 16 апреля 1864-го на следующий день после смерти жены.
Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, — невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа как идеала человека во плоти стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастие.
Часто говорят, что его взгляды изменились после 1877-го года. Правда никто не может сказать что же такого произошло в его жизни.
Но посмотрим одно из его последних писем, некоему Николаю Александровичу от 19 декабря 1880-го. В нём он даёт рекомендацию списка книг для сына своего читателя. Среди рекомендуемых книг Шиллер, Гёте, Шекспир, Толстой, Соловьёв, Вальтер Скотт, Диккенс. А над всеми:
Над всем, конечно, Евангелие, Новый Завет в переводе. Если же может читать и в оригинале (то есть на церковнославянском), то всего бы лучше.
Евангелие и Деяния Апостольские - sine qua non.
Выходит чуть больше, чем за месяц до своей смерти он оставался христианином.
Увы, это не единственный случай, когда некая группа людей подтягивает к себе совершенно посторонних людей, не имея собственных героев. Любопытно это свойство нашей натуры.
Если вам рассказывают нечто сенсационное, что внезапно должно перевернуть все основы, то всегда проверяйте - а вдруг это фейк.
Ведь как говорил Владимир Ильич Ленин в своём 23 томе полного собрания сочинений: