Фоток не будет, там не до того было.
1986 год, море Лаптевых, полуостров Урюнг-Тумус. С утра мы ушли на вездеходе на новый профиль. Юго-западнее полуострова, в бухте Отмелой. Профиль там был обозначен для метода электромагнитного зондирования, простая электроразведка с растаскиванием проводов на километры там бы не пошла. Жуткие торосы. В торосах были отмечены точки, на которых стояли вешки с красным флажком наверху. И мы на каждой из этих точек должны были сделать свои измерения.
Точки на чистом льду мы пробили быстро. Вошли в торосы. Вперед двигались, в основном, на бревнах. На вездеходе приторочены два таких, очень нужных бревна. Кладешь его перед гусеницами и надеваешь на него по бокам две приспособы, сделанные из цепи. На одном конце приспособы – петля, на другом – крюк. Цепляешь крюки за гусеницы, и – поехали! Бревно ползет под вездеход, а мы ползем по нему вперед. Сколько-то прошли. Сколько-то точек отбили. Потом стало плохо. Сначала полетел один из ремней двигателя. Заменили, пошли дальше. Потом двигатель начал откровенно реветь, но с перебоями. Потом перебои участились, а в кабине резко запахло бензином. Открыли капот. Ну, воздухофильтра там, похоже, отродясь не бывало. Открытый карбюратор, полный бензина, и при каждом нажатии на газ в него из ускорительного насоса хлещет толстая струя горючего. Бензин тек по двигателю и очень красиво испарялся.
Вездеходчик заглушил двигатель, и сказал, что он все сделает. А мы пока пошли дальше посмотреть, что нас ждет. Ждало только плохое и очень плохое. Решили возвращаться домой.
Обратно мы ползли так же весело, как и туда. А, когда выбрались на открытое и дошли до первой точки, нас начала накрывать белая мгла. Белая мгла – это чисто арктическое явление, никогда в средней полосе я с таким не встречался. Мельчайшая и очень густая снежная пыль в воздухе. Полностью рассеивает весь солнечный свет, поэтому не остается никаких теней. Я стою не на снегу и не на льду. Я стою просто в белом. Стою ли я вообще? Может, уже лежу? Мозжечок отказывает, временами просто начинает качать.
Однажды мне пришлось покрутиться в условиях белой мглы в Антарктиде. На станции Дружная-3. Тащил на Буране на аэродром ящики с магнитометром, и магнитчик где-то там сидел на этих же санях. Как я ехал? Только по смутно различимым линиям электрических проводов над головой, больше ничего вокруг не видел. Сначала по разводке проводов нашей линии балков. Потом по отводу налево. Потом по проводам соседней линии балков аж до самого аэродрома. А снежную гору не увидел, и влетел на нее боком. Сам устоял, а вот сани кувыркнулись. Но без последствий. Аппаратура цела, магнитчик цел, вот только штаны он себе порвал об какой-то из своих ящиков. Довез все потом, куда надо было.
Но я отвлекся. Мы на начале профиля, еще что-то видно, а белая мгла уже рядом. Компаса у нас нет. Рация есть, но не работает. Батарейки или скисли, или замерзли. Что делать?
У меня есть карта, нарисованная от руки карандашом на листке бумаги в клеточку. Там – наш профиль и весь полуостров с ориентиром типа градирни. Сооружение с круглой крышей, стоящее на самой высокой точке заброшенного рудника под названием Солерудник. А за нами по льду проходят два параллельных буровых профиля.
Стоп! Сколько минут или секунд у меня было до прихода белой мглы? Не помню. Встать так, чтобы эта чертова градирня оказалась справа, примерно под 45 градусов к линии моего, уже мокрого носа. Теперь развернуться на 180 градусов и встать на свои же следы. Передо мной – буровые профили. Шанс дойти до них точно больше, чем шанс попасть домой. До дома в поселке Нордвик – больше двадцати км, до профилей – около пяти. И у меня есть свой личный компас – ветер! В тундре, если он задул, то будет дуть с того же направления неделю. Может, меньше, но нам хватит. Если стоять носом в сторону профилей, то ветер дует примерно под сорок пять градусов в левую щеку. Все.
Мгла сгустилась, ясный день превратился в сумерки. Белое стало серым. В серой мгле мелькнули и затявкали два песца. Видимо, им тоже стало неуютно, вот и пришли на свет фар.
Устроил совещание. Хрен с ним, с Нордвиком. Я сажусь на крышу вездехода и указываю путь к буровикам длинной палкой. Уже нашел в кузове. Если вездеход начнет ехать не туда, у меня есть ветер, левая щека и палка. Выведу.
Поехали. Поначалу было все нормально, потом водила тормознул. И начал одним только матом рассказывать мне, что я – это самое слово, а он знает, куда нам надо. Я пристрелялся по ветру в направлении его руки. Ну, да! Перескочить через перешеек полуострова, потому что он сейчас неотличим от морского льда. Нечто плоское, засыпанное снегом. И уйти в бухту Нордвик. Потом, если бензина хватит, добраться до Севморпути, и нырнуть где-то там в полынью.
Сказал ему: ты хочешь пропадать, так пропадай! Я пойду один. Пешком. Я дойду.
Меня слушал еще Колька Рыжий. Правда, рыжий. Наш техник, архангельский мужик, который тоже что-то соображал насчет тундры. Он сказал: я иду с тобой.
А в кузове вездехода сидел еще один Колька, но ему было не до нас. Он только что вернулся из тихоокеанского рейса, и совершенно не понимал, за что его загнали в эти, забытые Богом, места. Сидел, завернувшись в свой теплый блатной тулуп, и вспоминал родной Лас-Пальмас.
А мы пошли. Падали на совершенно невидимых снежных застругах, но шли. И ветер слева был с нами. Вездеход тоже полз следом. Останавливался, бибикал, слышался мат-перемат. Но полз. Страшно одному в этом мире. А потом мы упали в глубокую канаву. Я себе морду хорошо покарябал. Но это была не канава, а пробитая тракторами дорога на первом буровом профиле. Мы – дома!
Но в вездеход мы не садились. Выбрались на другую сторону дороги, и пошли дальше. Всего километр остался до профиля, на начале которого находится лагерь буровиков. Снова упали. Потом – вездеход и дорога по профилю. И – цивилизация! Теплый балок, действующая рация, нас ведь уже потеряли. Полкастрюли макарон с тушенкой и свободные койки!
Скорее всего, тогда я впервые в жизни подумал про ангела-хранителя.
