...мне до сих пор стыдно вспоминать, что я сказал им –
Радость мою от встречи с вами не может вместить вся вселенная.
Сказал нараспев, глотая согласные, выпячивая негласные (не согласные, не гласные, а третью категорию букв - негласные), все как положено.
И до сих пор стыдно за радость и вселенную, ведь сказал, как учили, - а они посмотрели на меня, вспомнили что-то бесконечно давно забытое, о че уже никто и не помнит, и даже оно самон е помнит, что оно было – вот эти фразы про радость и вселенную, фразы, отжившие свое годы назад и века назад.
Нет, они не возмутились, они не стали меня презирать, отнюдь, - в их мимике промелькнуло что-то вроде уважения к тому, кто помнит такие стародавние времена, которые самих себя уже не помнят. И все-таки в этом уважении читалось какое-то отношение ко мне, как к чужому, чуждому, нездешнему, ненашему, который никогда не будет нашим.
Так я проиграл первый раз, - и, к сожалению, не последний.
Знак жизни я тоже вспоминаю со стыдом, и немалым, а ведь когда-то гордился знаком жизни, на полном серьезе – гордился, выставлял напоказ драгоценный символ, буквально выжженный на моем плече. Гордился – до поры, до времени, пока не увидел знак жизни на руинах бесконечно древнего храма. Пока не осознал, каким я показался им бесконечно древним – из прошлого настолько далекого, что оно кажется не своим прошлым, а каким-то чужим.
Чужим...
...этого я и боялся больше всего.
Чужим.
И мне никогда не сойти хоть капельку за своего.
Они все еще снисходительны ко мне, они сажают меня в машину – если это непонятное, неведомое можно назвать машиной. Я не знаю, как туда забраться, как сесть, как встать, и нужно ли сесть или встать, я жду, когда туда поднимется кто-нибудь из них – никто и не думает это делать вперед дорогого гостя. Дорогого. Гостя. Значит, я для них все-таки гость. Дорогой. И должен непонятно как не ударить лицом в грязь и войти в машину или что там такое, войти правильно, если для меня, совершенно не похожего на них, это вообще возможно.
Вхожу, как могу – слишком поздно понимаю, что это ловушка, которая поглощает меня – и я умираю.
Я умер там, в ловушке – и всей дальнейшей истории, случившейся со мной, не случилось. Справедливости ради надо заметить, что всей предыдущей истории тоже не было – потому что я погиб, по меньшей мере ,раз десять на пути сюда, сначала на старте (взорвалась ракета), потом в открытом космосе (разгерметизация), потом отклонение от курса и медленное тление застывшего тела века и века подряд в бесконечном пути в никуда, потом еще одно отклонение от курса и долгое падение в пекло звезды, потом... Так что это была уже какая по счету смерть, которая ничего не решала, потому что меня все равно уже не было.
Кажется, им стало неловко, кажется, они даже сменили гнев на милость, они даже предлагают мне посмотреть их... я упорно называю это про себя – город, город, потому что не могу подобрать другого названия, хотя прекрасно понимаю, что никакого города здесь и близко нет.
Я не выдерживаю.
Я прошу то, о чем думаю бесконечно давно:
Кораблет, прошу я.
Кораблет.
Покажите мне кораблет.
Я жду, что они придут в бешенство, в ярость – нет, ничего подобного, меня вежливо ведут по (городу?), попутно рассказывая что-то из жизни города, что я отчаянно пытаюсь понять, а заодно решить, что лучше – делать умный и понимающий вид, или признаться, что ничего не ясно. Уже готов признать свое поражение, когда меня подводят к чему-то, в чем я безошибочно узнаю...
...и странно, что я никогда не видел, как выглядит крылолет, я даже не знал, что он есть, потому что его быть не могло, - мы только смутно догадывались, что может быть что-то такое, может быть...
Спрашиваю – как можно осторожнее – а сколько стоит – уже понимаю, что меня поднимут на смех, потому что кораблет – и сколько стоит, как будто он может сколько-то стоить, бесценный кораблет – и стоит...
Мне отвечают.
Удивительно легко.
Удивительно просто.
Даже спрашивают, а как мне удобно, сразу оплатить или по кусочкам, как будто эту смешную сумму можно разделить на кусочки.
Все еще не понимаю, в чем подвох, еще проверяю кораблет, да точно ли кораблет, да точно ли работает, а то подкинут абы что, что только внешне похоже на кораблет, а на деле что угодно, только не...
...все еще не понимаю, почему без обмана, почему так просто, почему так легко, почему он у меня в руках – так быстро...
...осознание приходит потом – уже поздно вечером, в свете чуть мерцающих небес, на вершине причудливой не то башни, не то не пойми чего. Хочется горько рассмеяться или бросить басенный кораблет оземь, или самому броситься оземь – ни того, ни другого, ни третьего я не делаю, это уже ничего не изменит...
.
- ...но почему... почему?
- Вы не догадываетесь?
- Нет... почему вы бросили то, за чем гнались так долго и так далеко?
- Да все же так прос... из-звините, некогда, меня тут хотят убить...
- Да вы что? И за что же?
- Сейчас разберемся... пока только арестовали... вот, ведут куда-то...
- ...вы обвиняетесь в...
.
- ...ваша честь, он, несомненно, виновен.
- Вы так уверены?
- Абсолютно. Вы сами подумайте, кто еще мог похитить чертежи планоплана? Этот... этот... с вашего позволения, дорогой гость прибыл сюда за кораблетом, который был величайшим достижением техники в начале его долгого пути – но теперь не более чем красивая безделушка. А вот планоплан, во многом превосходящий все кораблеты вместе взятые.... Это вещь, да. И наш, с позволения сказать, уважаемый гость, весьма здраво рассудил, что если вернется домой с таким сокровищем, то...
- ...а вот вы и попались! – парирую – удивительно легко, удивительно ловко, - итак, вы совершенно верно подметили, что мне нет никакого смысла везти домой безнадежно устаревший кораблет... но для чего же тогда я повезу домой планоплан, который к тому времени, как я окажусь дома, пригодится разве что для исторического музея?
Хочется сказать – аплодисменты, но никаких аплодисментов здесь не было, и быть не могло. Что-то другое, ярчайшее восхищение, мерцание, которое я не могу уловить глазами, еще что-то, что приятно обволакивает душу...
...и только теперь понимаю – я становлюсь своим. По-настоящему – своим, которому почтительно кланяются при встрече и приглашают послушать чай. Чай поет на таких частотах, что я не слышу, но все равно хожу послушать чай. Ну и попить музыку, конечно, как же без этого.
Они все еще не спрашивают, почему я не возвращаюсь домой.
Я все еще не отвечаю, что возвращаться мне некуда.
Потому что к тому моменту, как я вернусь...