Усть-Нарва находилась в пограничной зоне. Застава была в устье Наровы и все лодки жителей Усть-Нарвы находились в небольшой бухточке на территории заставы. Делалось это для того, чтобы ни у кого не возникло искушение удрать в Финляндию через Финский залив.
Хотя, как я узнал позже, СССР предусмотрительно навязал в своё время Финляндии договор, по которому финны возвращали нам всех перебежчиков. Но ведь не все знали об этом договоре.
Пограничники, естественно, о договоре знали, но вели себя так, словно его не существует. Поэтому, чтобы выйти хозяину лодки на рыбалку на Нарову, нужно было пойти на заставу, получить ключи от замка на цепи, которой лодка крепилась к причалу, расписаться, сообщить, когда вернёшься обратно, получить лодку, и уже после всего этого можно было спокойно рыбачить. Если к этому времени не пропадало желание. Если же лодку хотел взять сын хозяина, нужно было прийти на заставу с запиской от отца.
Тогда могли лодку дать. А могли и не дать. Как повезёт. В море же могли выходить только рыбаки-колхозники, ни одна частная лодка в море не выпускалась.
Всю зиму 1948 – 1949 года строил себе лодку отец нашего товарища Борьки Лебедева. Лебедевы были местными. Отец Борьки был полуэстонец, мать – русская, но тоже местная, хорошо знала эстонский. Той зимой мы много времени проводили в сарае, где создавалась лодка. Пол сарая был усеян стружками, а воздух напитан приятным запахом сосновой смолы. К Борькиному отцу частенько заходили его приятели – рыбаки, они вместе понемногу поддавали, обсуждали детали будущей лодки, вспоминали прошлые годы. Мы с интересом слушали. Нам при этом перепадала вяленая или копчёная рыбёшка, которую приносили с собой рыбаки. Тогда-то мы и познакомились со многими из них. К нам они относились хорошо. Лодка получилась средней величины, плоскодонка. Покрашена она была, в отличие от большинства черных усть-нарвских лодок, в нарядный белый цвет.
Позже летом отец иногда позволял Борьке брать лодку – писал разрешительную записку. Мы шли на заставу, а потом или ловили с лодки рыбу на середине реки, или переправлялись на другой берег Наровы, а то и заходили в Рассонь. Чувствовали мы себя при этом чуть ли не первооткрывателями новых земель.
Левый берег Рассони был низким, а правым была та самая песчаная дюна, которая шла вдоль моря. Мы развлекались тем, что прыгали с высокого обрыва на песок, ловили в Рассони рыбёшку и жарили ее на веточках на костре, благо, материала, чтобы запалить костёр – пороха у нас всегда хватало. Но долго задерживаться было нельзя, нужно было засветло вернуть лодку на заставу. Кроме заставы и стройбата из воинских формирований в Усть-Нарве находился флотский пост СНиС – Службы Наблюдения и Связи. На посту служило несколько матросов под командой главстаршины. Служба эта у них была – малина. В свободное от вахт время матросы-снисовцы болталась по посёлку. Жили они тоже, по-моему, не в казарме, а у своих дам сердца. Ведь время было послевоенное и молодых свободных женщин было гораздо больше, чем молодых мужчин. А по воскресеньям на улице появлялись уволенные в город пограничники. В отличие от нашего стройбата, у которого форма была только х/б, в увольнении пограничники щеголяли в зелёных суконных двубортных мундирах и в синих галифе. Дамы не обходили вниманием и их. В парке у курзала играла музыка, пары под оркестр танцевали вальс, польку, краковяк. Танго и фокстрот оркестрантам играть не рекомендовалось. Но вообще, в отличие от солдат стройбата и матросов с поста СНиС, пограничники держались ото всех обособленно, и хотя мы общались с ними, получая на заставе лодку, знакомых среди них у нас не было. Они просто разрешали нам взять лодку или отказывали и в посторонние разговоры не вступали.
Иногда, когда мы с Борькой приходили на заставу за лодкой, заставали строевые занятия у пограничников. Полтора – два десятка солдат в строю по двое изо всех сил колошматили тяжёлыми сапогами песчаную площадку и громко пели:
Мы чекисты Берия,
Нам страна доверила...
Дальше не помню, что уж там им доверила страна. Но у пограничников всегда был такой вид, будто они, в отличие от всех остальных, выполняют особую миссию.
Обстановка менялась, когда в Усть-Нарву заходили тральщики, которые тралили Финский залив. За годы войны он был нашпигован минами почище, чем суп клёцками у доброй хозяйки. Тральщики появлялись на горизонте сразу штук шесть – десять. Сначала казавшиеся нам большими "стотонники" – рейдовые тральцы водоизмещением сто тонн. Мы не понимали, что означает "стотонник" и, слыша это название, считали, что названы они по фамилии конструктора, какого-то Стотонина. За ними шли КТ – катерные тральщики водоизмещением тонн 10 – 15. Рядом со стальными "стотонниками" деревянные КТ казались совсем малышами. "Стотонники", моряки иногда по-свойски называли их "стопудовики", солидно, не торопясь, заходили в устье Наровы. Часть их швартовалась к рыбацкому причалу около заставы, часть шла дальше, к причалу "Эстенгрика". А КТ уходили в устье Рассони и вставали там, уткнувшись носами в песчаный берег. Ребята говорили, что в прошлом году матросы с КТ учинили колоссальную драку на танцах с пограничниками, и с тех пор заходить в Усть-Нарву им не разрешалось. Им было совсем тоскливо, никаких поселений поблизости на Рассони не было. Матросы со "стотонников" сходили на берег, но далеко от кораблей без увольнительной отходить им не разрешалось. Для нас, ребят, приход тральцов был праздник. Мы гурьбой неслись к причалам и рассматривали корабли. Мечтали подняться по трапу на борт, но матросы на наши просьбы говорили, что надо просить разрешения у командира. А командиры, когда мы их об этом просили, не разрешали.
Матросы, в отличие от пограничников, охотно вступали с нами в беседу, иногда просили сбегать в город, купить курева или ещё какую-нибудь мелочь. Мы исполняли их просьбы мигом и с удовольствием. Сразу же заводилась дружба с матросами. Вскоре для нас они становились дядя Вася, дядя Петя и т. д. Потом, уже по бортовому номеру корабля мы узнавали, какой тральщик пришёл, и кого на этот раз из своих друзей-матросов мы увидим.
Пограничники искоса поглядывали на матросов. В робах и ботинках ГД (флотское название рабочих ботинок, сокращённо от "говнодавы") вид у них был не такой шикарный, как в парадной форме, но все равно, я заметил, что рядом с моряками солдаты чувствуют себя немного скованно. Когда матросов со "стотонников" увольняли на берег, почему-то от них всегда доставалось нашим местным матросам с поста СНиС. Их били регулярно. Может, доставалось им за больно уж вольготное житье на берегу, по сравнению с матросами с тральщиков. Снисовцы, бедняги, старались в эти дни не появляться лишний раз на улице, но на вахту идти надо. Тут их и подлавливали.
Действительно, два года прошло, как война кончилась, а тральщики продолжали выходить на боевое траление. И неделями утюжили море. Мореходность у них была небольшая и, чуть начинало штормить, они бежали в укрытие. Но летом на Балтике не так много штормов, и времени они проводили в море очень много. А стоило такому "стотоннику" напороться на мину, от него бы одни спасательные круги остались. Затралив мину, они или расстреливали ее из пулемёта, или подрывали. Расстрелянная мина чаще всего просто тонула, унося с собой на дно пару сотен килограмм тротила и неизвестно, что с ним будет в дальнейшем. Вдруг рванёт в самый неподходящий момент. Взорванная же мина просто переставала существовать. Для подрыва спускали на воду "тузик" – шлюпку на двоих, с минёром и гребцом. "Тузик" подгребал к мине, на рога которой минёр навешивал подрывной заряд. Потом поджигал бикфордов шнур, после чего гребец, а то и оба они вместе начинали быстро-быстро грести. Давал ход и тральщик. Отойдя от мины на "тузике" метров на тридцать – сорок, с таким расчётом, чтобы осколки от разорвавшейся мины пролетели над ними, минёр и гребец падали на дно шлюпки и ждали взрыва. Корабль же уходил на такое расстояние, чтобы осколки до него, наоборот, не долетели. После взрыва тральщик подходил, забирал людей и "тузик". И так до следующей мины.
Естественно, человек чувствует себя на боевом тралении напряжённо. Обычно корабли обходят опасные в минном отношении районы, а тральцы специально шастают там с тралами. Но ведь трал-то он тащит на буксире, позади себя. Параванов – тралов, крепящихся к носу корабля, у стотонников, насколько я помню, не было. Надежда на то, что тральщики специально строились с небольшой осадкой, мины обычно устанавливали на большую глубину, чтобы не расходовать их на всякую шушеру типа рыбачьих баркасов или посыльных катеров. Уж если подрывать, так солидное судно. Но ведь сколько мин срывалось с якорей и свободно плавало в море. А ведь многие матросы служили ещё с войны и были уже далеко не юношами романтического возраста. И адреналин от хождения по минным полям им совершенно не был нужен. Вот они и "размагничивались", как они говорили, на берегу. Правда, под словом "размагнититься", они понимали нечто большее, чем просто прогулка в красивой форме в парке на берегу. Желательно было при этом махнуть энное количество граммов и найти соответствующую девицу. Вот тогда размагничивание проходило по полной программе. Битье морд снисовцам, видимо, тоже вписывалось в программу размагничивания. А матросы с КТ в это время угрюмо гоняли в футбол на ближайшей к Рассони поляне.
Олег ФИЛИМОНОВ
Продолжение следует...
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!