Помнишь, как недавно было. Детский мир почистили, Стоматологию. Ещё четыре, кажется, площадки выгребли. Остаётся час до конца рабочего дня, приходим на очередную площадку. Там детишки мельтешат. Маленькие детишки, дошкольники ещё. Рядом мамочки стоят группой, обсуждают что-то. Заметили нас, одна побойчее подошла и под общее одобрение с апломбом, говорит: « А чего вы пришли, мы тут уже всё сами почистили. Без вашей помощи». Улыбнулась язвительно под общий женский смех и пошла к подругам. Дядя Миша нашёл в виде Лёни свежего слушателя и рассказывает ему об их с Олегом дворницком быте. Помню, - отвечает ему Сумароков. Стало тогда так вдруг обидно, горько и не ответишь ничего, не оправдаешься, хоть убегай. Давай, говорю, Олег уйдём, ну их к чёртовой матери, а он хрен им говорит, вон под детским городком не почищено и снег много где до конца не убран, будем убирать. А что ещё оставалось Дядя Миш? Давно понятно, что народ про нас думает. Плюнуть на их мнение и сделать работу качественно это всё, что мы можем.
За три с половиной часа до конца смены, Олегу позвонила Оксана Валерьевна. Сообщила, что с каждого участка требуют по одному человеку в центр. Сумароков поинтересовался для чего. Она, как обычно в таких случаях сказала, что не знает. Распрощавшись с Лёней и Дядей Мишей, он нехотя потащился к подвальчику, где она должна была его забрать. Оксана Валерьевна высадила его за зданием администрации города, сказала, что бы он шёл к центральному входу, там ему всё разъяснят.
Солнце припекало, подбадривая одетых по форме рабочих. Серое, построенное ещё в советское время здание администрации усталым надсмотрщиком нависало над общим действием. Человек пятнадцать-семнадцать рабочих, вооруженных ломами и ледорубами, кололи вольготно разлёгшийся лёд. Завтра намечалось городское празднество, естественно площадь, перед администрацией нужно было освобождать из цепких объятий льда, в последний день. Рядом со входом, толкалось человек восемь, не меньше, разномастного конторского начальства. Они курили, разговаривали, посмеивались. Издалека могло показаться, что будет драка стенка на стенку, просто команда одетая в штатское ещё не вся собралась. Сумарокову вручили лёгонький чёрный, новый ледоруб и он приступил. Раз, два, три, четыре удара - нет ледоруба. Второй пошёл в дело, такая же история. Мастер центрального участка, смотревший на это отобрал у кого-то ледоруб сваренный из батарейной, с остатками краски, трубы и здорового ржавого лезвия топора, подошёл и вручил его Олегу. Тебе этим удобней будет. Над самым крыльцом висели электронные часы с красными цифрами, до конца смены оставалось три часа. Ледоруб оказался надёжным, но тяжёлым и через полчаса, несмотря на перчатки, ладони рук Олега приобрели раздутые, наполненные жижей мозоли. Площадь ухарски высмеивал зычный перестук ломов. Начальство так и стояло кучкой, словно не понимая, что оно здесь не к месту – злит, мешает работать. Старший мастер и мастер участка подбегали периодически к рабочим, брали себе ледорубы и помогали, но хватало их ненадолго и они снова уходили курить и смеяться. Многие из рабочих были с пропитыми, уставшими лицами. У кого ненормально красное, у кого-то желтушное. Было и несколько женщин, как на подбор маленького роста, но достойной ширины. Они искренне старались колоть лёд наравне с мужиками. Перчатки Сумарокова намокли, из лопнувших мозолей тёк жизненный сок. Он увлёкся работой и не заметил, что за его спиной появились новые рабочие, теперь всего их стало человек тридцать. Ветер приносил с их стороны гогот и обрывки матерных слов. Мутный, полу прозрачный лёд, белел и трескался на месте удара. Мелким стеклом отлетали в разные стороны осколки. Тактика была простая, начинаешь от самого края, где лёд тонкий. Потом ищешь угловатый скол, ставишь лезвие так, что бы получалось подобие треугольника и, приподняв ледоруб, опускаешь его в намеченное место. Можно присаживаться во время удара, можно вкладывать массу тела, но это уже зависит от персональных возможностей, каждого человека. Сумароков был выносливый, да и несколько месяцев каждодневного труда на свежем воздухе укрепили тело. Он яростно добил лёд, да посматривал на электронные часы. В такой момент время работает на меня, думалось ему. Закончится смена, пойду домой пешком прямо из центра, ещё ближе будет. Видно было, что к концу его рабочего времени весь лёд, даже таким составом не расколоть, но он для себя решил, что вновь привезённые рабочие трудятся не с семи утра, а позже и кто-то останется доделывать. Начальство распределилось по двое, трое и ходила меж дворниками, показывало носочками ботинок, где ещё надо убрать лёд. Олег на слух замечал, что многих рабочих знали по именам. Им протягивали руки и здоровались. Отвлёкшись и присмотревшись, он заметил, с какой показной радостью жмут эти простые, брошенные люди свысока протянутую кабинетную руку. Видно было, что многие принимают это за оказанную честь, но были и те, кто откровенно шипел ненавистью в прилично одетые спины. Презрение вызывал только один момент, редкий из всех дворников чувствовал себя с начальством на одном уровне. Раболепие было радостное, ненависть была исподтишка.
Многие мужики снимали шапки – изнутри грела работа, снаружи пекло солнце, заставляя сальные слипшиеся от пота волосы и покатые лысины поблёскивать. Руки их поднимались всё медленнее, удары становились реже, усталость забирала своё. Женщины совсем сдали – лом в одной руке, лица покрытые испариной, волосы лезут из-под шапок. Ничего думал про себя Сумароков, полчаса и прямым ходом домой. И в радость стала вдруг уже вялая чечётка ледорубов и прибавились силы.
Когда он в следующий раз посмотрел на часы его смена уже шесть минут, как закончилась. Вышло так, что он работал бок о бок с одной из женщин и видя, что она уходить не собирается из-за внутреннего неудобства, сказал ей: «Я сегодня с семи утра. У меня смена кончилась, ухожу». Она повернулась к нему, одной румяной пухлой щекой и тихо ответила: «А мы с шести». До Сумарокова вдруг резко, неприятной судорогой дошло – тут все, как и он, работают с семи, а центральная бригада с шести утра. Почему же никто даже не дёргается что бы уйти? Что-то он не помнит предложений задержаться за отдельную плату. Глазами он нашёл Старшего Мастера, тот суетливо бегал меж рабочих, то ли давая указания, то ли подбадривая. Они уже встречались пару раз и шапочно были знакомы. Олег пошёл к нему сквозь кучки трудящихся за бесплатно людей. Вот они друг напротив друга. Я ухожу домой, у меня смена закончилась. Он глядел в глаза Старшего Мастера. Олег, давай останемся, ведь это наш с тобой город и я хочу, что бы он был самым лучшим. И я не хочу, что бы мне было стыдно за плохо сделанную работу, когда я приду сюда завтра с женой и дочкой. А тебе не будет стыдно перед людьми, когда ты придёшь сюда завтра с друзьями? Старший Мастер сказал это с неподдельным энтузиазмом. А я не приду сюда завтра с друзьями, - ответил Сумароков. Город я тоже люблю, но отчего-то не понимаю, почему должен работать бесплатно. Ведь не заплатят же, как не заплатили за работу в недавний праздничный для всего народа день. Старший Мастер погрустнел немного и ответил совершенно пустой, бюрократической фразой: «Этот вопрос ещё будет подниматься». Под шум общего действа было сказано ещё что-то. Слова летели на ветер, сразу распадаясь на слоги, буквы и растворялись в солнечном свете. Сумароков был твёрд в своём решении и через пару минут шёл в сторону дома. За ближайшим углом он вспомнил о сигнальной безрукавке, быстро снял её и запихнул в карман драного пуховика. Формы он не носил. В голове его фразы старшего мастера, мешались с вопросами к сослуживцам. Почему они не уходят? Чего они боятся? Неужто не пропало в головах его сограждан рабское эхо крепостного права? Город вокруг оттаивал на солнцепёке, играли витрины магазинов, шли улыбающиеся люди. День был живой. Олег испытывал странное смешение стыда и гнева.